Дело № 113 - Эмиль Габорио
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но кто, несчастный, кто?
– Клянусь всем святым, что не я!
Краска разлилась по лицу банкира.
– Так значит я? – воскликнул он.
Проспер опустил голову и не отвечал.
– Я сделал все, чтобы вас спасти, – сказал банкир. – А теперь теперь я должен позвать полицию.
– Зовите!
Банкир отворил дверь и, бросив последний взгляд на кассира, отдал приказание:
– Ансельм, пригласите сюда полицейского комиссара!
Глава III
Полицейский комиссар не замедлил явиться.
– Без сомнения, до вас уже дошли сведения, – обратился к нему банкир, – о тех обстоятельствах, которые понуждают меня обратиться к вашим услугам?
– Кажется, у вас совершена кража? – отвечал комиссар.
– Да, гнусная, загадочная кража, в этой самой комнате, из этой самой кассы, в которой лежали все наши деньги и отпереть которую мог один только мой кассир.
И он указал на Проспера.
– Виноват, господин комиссар, – сказал Проспер хриплым голосом. – Кассу мог отпирать также и мой хозяин, так как у него также имеются ключи от нее и ему также известно слово, на которое запирается касса.
Комиссар насторожился. Очевидно было, что эти два господина сваливали вину один на другого.
По их собственному признанию, один из них непременно должен был оказаться преступником. И один из них был главою значительного банкирского дома, а другой – только простым кассиром. Один был хозяином, а другой приказчиком. Но комиссар отлично умел разбираться в своих впечатлениях и ни одним жестом не дал понять о том, что он думал. Он только пытливо поглядывал то на того, то на другого, точно своим вниманием стараясь выяснить из их слов наиболее полезное для дела. Проспер по-прежнему был бледен и угнетен, а банкир, напротив, был красен как рак и страшно возбужден.
– Похищено на громадную сумму, – продолжал Фовель. – У меня украли триста пятьдесят тысяч франков! Эта кража может повлечь за собою гибельные для меня последствия. В настоящее время лишение такой суммы денег может скомпрометировать кредит любой значительной фирмы.
– Думаете ли вы, что вор проник со двора? – спросил комиссар.
Банкир с минуту подумал.
– Нет, – сказал он, – я этого не думаю.
– Я тоже полагаю, что нет, – отвечал и Проспер.
Комиссар предвидел эти ответы, он ожидал их. И, обратившись к сопровождавшему его человеку, он сказал:
– Господин Фанферло, быть может, что-нибудь ускользнуло из внимания этих господ – осмотрите хорошенько!
Фанферло, прозванный за расторопность Белкой, обыскал все кругом, осмотрел двери, ощупал перегородки, исследовал форточку, поковырял пепел в камине.
– Трудно предположить, – сказал он наконец, – чтобы сюда мог проникнуть кто-нибудь извне.
И он прошелся по кабинету.
– Эта дверь по вечерам запирается? – спросил он.
– Постоянно на ключ.
– А у кого остается ключ?
– Я оставляю его каждый вечер у служителя, который убирает кабинет, – отвечал Проспер.
– У служителя, – добавил и Фовель, – который каждый вечер подвязывает у порога гамак, спит на нем и каждое утро его убирает.
– Он здесь? – спросил комиссар.
– Да, – отвечал банкир и, отворив дверь, закричал: – Ансельм!
Ансельм служил у Фовеля уже десять лет и пользовался доверием. Он не мог быть заподозрен и знал это. Но так как самая мысль о преступлении ужасна, то дрожал и он.
– Вы спали эту ночь у порога? – спросил его комиссар.
– Да, по обыкновению, сударь…
– В котором часу вы легли?
– Около половины одиннадцатого. Вечер я просидел в соседнем кафе с лакеем господина Фовеля.
– И вы не слышали никакого шума сегодня ночью?
– Какой же мог быть сегодня шум? Я очень чутко сплю, и всякий раз, когда хозяин спускается вниз осмотреть кассу, я моментально вскакиваю, едва только заслышу его шаги.
– И часто по ночам приходит к кассе господин Фовель?
– Нет, напротив, очень редко.
– А в эту ночь?
– Я могу положительно утверждать, что господин Фовель не приходил, так как от выпитого с лакеем кофе я страдал бессонницей.
– Отлично, любезный, можете идти.
Ансельм вышел. Фанферло возобновил свои исследования. Он отворил дверь, ведущую на маленькую лестницу к банкиру.
– Куда ведет эта лестница? – спросил он.
– В мой кабинет, – отвечал Фовель.
– Надо ее осмотреть, – сказал Фанферло.
– Это очень легко, – отвечал с готовностью Фовель. – Пожалуйте, господа! Идите и вы, Проспер.
Кабинет Фовеля состоял из двух половин: в одной была роскошно убранная приемная, а другая составляла собственно кабинет. В этих двух комнатах было три двери: одна вела на указанную потайную лестницу, другая в спальную банкира, а третья выходила на парадную лестницу. Через эту последнюю к банкиру входили клиенты и визитеры.
Фанферло одним взглядом окинул комнату, и его огорчило, что и здесь ясности не добавилось.
– Посмотрим с другого конца, – сказал он и вышел в приемную. За ним пошли комиссар и банкир.
Проспер остался один в рабочем кабинете. Он опустился в кресло, стоявшее перед камином, и предался своим мрачным мыслям. Кто-то теперь окажется действительно виновным?
В это время отворилась дверь из спальной банкира, и в ней показалась девушка замечательной красоты. Это была племянница Андре Фовеля, Мадлена, о которой он так недавно упоминал.
Увидав Проспера Бертоми в том кабинете, где она ожидала встретить только одного дядю, она не могла сдержаться и вскрикнула от удивления:
– Ах!
Проспер вскочил, точно пораженный громом.
– Мадлена! – воскликнул он. – Мадлена!
Молодая девушка покраснела, сна хотела уже удалиться и сделала шаг назад, но Проспер, будучи не в силах побороть себя, бросился к ней, она протянула руку, и он почтительно ее пожал. Некоторое время они стояли неподвижно и молчали. В волнении они опустили голову, боясь посмотреть друг другу в глаза; имея столько сказать, они не знали, с чего им начать, и молчание продолжалось.
– Это вы, Проспер, вы? – начала наконец Мадлена.
– Да, это я, Проспер, – отвечал он, – друг вашего детства, заподозренный, обвиненный сегодня в постыдном, грязном воровстве. Это Проспер, которого ваш дядя предает суду и который еще до вечера будет арестован и посажен в тюрьму.
Мадлена испугалась, и глаза ее засветились состраданием.
– Боже мой! – воскликнула она. – Что вы говорите?
– А разве вы еще об этом ничего не знаете? Вам ничего не говорили ни тетя, ни двоюродные братья?
– Ради бога, что случилось? Я ничего еще не знаю!
Кассир медлил. Быть может, ему хотелось открыть перед Мадленой свое сердце, свои сокровенные мысли, напомнить ей о прошедшем, которое разбило ему жизнь, лишило его веры. Он встряхнул головой и сказал:
– Благодарю вас и за это участие. Это последнее
