Под маской (ЛП) - де Бодар Альетт

Мне это не нравилось. Следующей жертвой мог стать кто угодно.

Кто угодно.

После случившегося меня не слишком-то тянуло в дом, но Учимитль ждала меня внутри, а я не хотел оставлять ее одну, если то было в моих силах. Я спросил раба-привратника, где находится приемная, и он указал мне на дверь, ведущую в большую, хорошо освещенную комнату.

Украшавшие комнату яркие фрески, так отличавшиеся от выглаженной пустой поверхности внешних стен, радовали глаз. Все они изображали жертвоприношения: плачущие дети, которым перерезали глотки во славу бога дождя Тлалока; юная девушка, танцующая перед богиней кукурузы Шилонен, и рядом — жрец, облаченный в содранную с нее желтоватую кожу; воин с лицом, погруженным в пылающие угли, — жертва Уэуэтеотлю, богу очага.

Ничего необычного. Я хорошо знал, что только человеческая кровь и жизни людей могут отсрочить конец света. Я тоже склонялся перед богами, предлагая им столь желанные подношения, среди которых были и человеческие сердца, и содранная кожа; я много раз держал в руках обсидиановый нож и участвовал в бесчисленных жертвоприношениях. Но изображений было слишком много, и из-за этого они производили нездоровое впечатление.

Учимитль сидела на возвышении в середине комнаты. Она повернула ко мне закрытое маской лицо:

— Итак?

— Что-то здесь есть. В самом доме.

Она сидела в окружении фресок, даже не догадываясь, что проклятие поразило не только Китли. Глаза в прорезях маски неотрывно смотрели на меня:

— Странно слышать от тебя такое.

— Только не говори мне, что ты ничего не чувствуешь.

На мгновение мне показалось, что я убедил ее. А затем она заговорила, вгоняя в меня слова, как шипы:

— Не всем из нас повезло попасть в кальмекак и стать жрецом.

Теперь, когда я узнал, где она живет, и на себе ощутил давящую обстановку, царившую в ее доме, я еще больше жалел, что не пришел к ней раньше. Надо было проявить настойчивость и все-таки поговорить с ее родней. Я должен был действовать, а не отступать, подобно трусу. Поэтому я оставил без внимания ее колкость и сказал лишь:

— Твой муж в самом деле умер при странных обстоятельствах?

— Откуда ты знаешь?

— А это имеет значение?

— Слуги наболтали, — Учимитль рассержено дернула рукой. — Они слишком разговорчивы и любят приврать.

Я все еще надеялся узнать от нее хоть что-то, что помогло бы мне разобраться в происходящем вокруг.

— Значит, ты отрицаешь, что его смерть была не совсем обычной? Учимитль, мне достаточно будет расспросить рабов или проверить записи…

— Ничего необычного в его смерти не было, — огрызнулась она, пожалуй, слишком резко.

Ничего необычного? В груди снова образовалась пустота. Неужели Шоко не ошиблась, и Учимитль в самом деле виновата?

— Почему ты так говоришь?

— Потому что смерть моего мужа никак не связана с болезнью Китли. У Тлалли было слабое сердце. Сражения в дальних краях вымотали его, и он умер. Вот и все.

— Говорят, вы ссорились.

Учимитль кивнула, и отражения на маске зашевелились. Я почувствовал, как к горлу поступает тошнота.

— Верно, ссорились, и часто. Хочешь, чтобы я солгала и сказала, что у нас была счастливая семья?

— Нет. Хотя я был бы рад, если бы ты нашла свое счастье.

— Мы не всегда получаем то, чего хотим, — ответила Учимитль. — Акатль, поверь мне. Тлалли умер у меня на глазах. От сердечного приступа. То, что происходит сейчас, никак с ним не связано. Все дело в Мацауатле. У него есть враги…

— Ты уже говорила, — кажется, она искренне верила в то, что происходящее не имеет отношения к смерти Тлалли, но я мог и ошибиться. — Почему ты пришла ко мне, Учимитль?

Теперь в ее низком голосе звучал гнев:

— Я подумала, что ты поможешь. Придумаешь что-нибудь. Проклятие не так уж сложно снять, в конце концов. Но, похоже, ты и тут не справился.

— Я…

У меня не осталось слов. Я вспомнил то время, когда с легкостью читал выражение ее лица и мог угадать ее мысли еще до того, как она озвучивала их. Теперь у меня не было такой возможности. Я обманул ее надежды, и из-за этого злился на самого себя, ощущая собственную беспомощность и бесполезность.

— Из меня плохой чудотворец, — наконец выдавил я.

— Да уж. Я подумала, ты сумеешь…

Она вдруг оборвала себя, словно и без того сказала слишком много.

— Что сумею? Ты ничего мне не сказала. Спряталась от меня под маской. Ты врешь мне.

— Нет, — маска снова повернулась ко мне, являя застывшие черты.

— Тогда скажи мне, что ты скрываешь под маской. Пожалуйста.

Поговори со мной, мысленно заклинал я ее. Не прячь от меня свои тайны, Учимитль. Прошу тебя.

— Ничего, — ответила она ровным голосом. — Тебя это не касается, к тому же ты все равно не сможешь ничего сделать. Мне уже не помочь, Акатль. Сейчас только мой сын имеет значение.

— Тогда расскажи о своем сыне.

— Мацауатль почти не говорит о других воинах, — с явным, нескрываемым сожалением ответила Учимитль. — Но я кое-что понимаю и догадываюсь, что ему тяжело. Его не любят. Есть такие, кто порадовался бы его неудаче. Имен я не знаю.

— Понятно, — я встал, собираясь уходить. — Тогда я поговорю с Мацауатлем. Где он сейчас?

Маска обернулась ко мне со стремительностью растревоженной змеи:

— Это не выход.

— Тогда скажи, что мне делать.

— Нет.

Я слышал в ее голосе страх. Мне вспомнилась девочка, с которой мы играли когда-то — девочка, которая однажды вскарабкалась на праздничный шест и стояла там, со смехом подначивая меня забраться за ней и поймать ее. Она никогда ничего не боялась.

— Учимитль…

Она лишь покачала головой:

— Ищи Мацауатля на учебной площадке.

Ее голос вновь стал бесстрастным, и эта перемена добавила мне беспокойства.

Мацауатль со своим отрядом был на учениях. Я направился к тренировочным площадкам, не переставая думать об Учимитль и нашем детстве, о том, как мы бегали по полям кукурузы, раскинувшимся вокруг Койоакана, а потом, успокоившись, мечтали о будущем.

Любил ли я ее?

Годами я убеждал себя, что ответом на этот вопрос будет «нет». Но теперь пришлось признать, что она всегда волновала меня. Я не испытывал сожалений, принимая жреческий сан, но что-то я при этом утратил — драгоценную малость, которую уже не мог вернуть.

На площадках воины сражались друг с другом макуауитлями — деревянными мечами, лезвия которых были утыканы осколками обсидиана. Несколько человек закончили упражняться и теперь стояли чуть в стороне от остальных; их голые руки блестели от пота. Я подошел к ним:

— Я ищу Мацауатля.

Один из воинов коротко хохотнул, его товарищи ухмыльнулись в ответ.

— Да неужели?

Лицо смеявшегося мужчины покрывали глубокие шрамы, одет он был в накидку из перьев кецаля, а на руках носил плетеные кожаные браслеты — знаки текиуа, прославленного воина, захватившего больше четырех пленников. И высокомерие у него было соответствующее. Я ответил:

— Да, я ищу Мацауатля. Как это касается тебя?

— Йоуакалли, — коротко представился он. — Я служу в одном полку с Мацауатлем. Скажи мне, жрец, зачем ты его ищешь.

Йоуакалли окружало слабое свечение — он обладал способностью к магии, но я не мог определить, какой именно. В любом случае, от него исходило ощущение опасности, как от свернувшейся змеи.

— Сначала скажи, как это касается тебя, — ответил я.

Он наконец повернулся ко мне и впился в меня взглядом. Глаза его были синими, как полуденное небо — необычный цвет для мешика.

— Мацауатль — ненастоящий воин, — слова выдавали затаенную ненависть. — Его отец был текиуа, и Мацауатль постоянно напоминает нам об этом. Но его собственная доблесть в битве не стоит даже упоминания. Ему бы поумерить заносчивость.

— Он взял пленника.

Йоуакалли пожал плечами:

— Калеку? Великий подвиг.

— Этого человека прокляли, — ответил я, внимательно наблюдая за ним. — Уже после того, как он попал в плен.