Первая пьеса Фанни - Бернард Шоу

Фанни О’Дауда стремительно выходит из-за занавеса; она возбуждена и нервничает. Девятнадцатилетняя девушка в платье той же эпохи, что и костюм отца.

Фанни. Папа, приехали критики! Один из них в треуголке и со шпагой, как… (Замечает Сэвоярда.) Ах, простите!

Граф. Это мистер Сэвоярд, твой импресарио, моя милая.

Фанни (протягивая руку). Здравствуйте.

Сэвоярд. Очень рад познакомиться с вами, мисс О’Дауда. Пусть треуголка вас не пугает. Тротер — член нового Академического комитета. Он уговорил их там ввести мундиры, как во Французской академии, а я попросил его явиться в мундире.

Лакей (докладывает). Мистер Тротер, мистер Воэн, мистер Гон, мистер Флонер Банел.

Входят четыре критика. Тротер — в мундире, со шпагой и треуголкой; ему лет пятьдесят. Воэну — сорок. Гону — тридцать. Флонеру Банелу — двадцать, и он резко отличается от остальных: в тех можно с первого взгляда узнать профессионалов, Банел — человек, не нашедший себе применения в коммерции; он ухитряется зарабатывать на жизнь благодаря своеобразному мужеству, которое делает его беззаботным, веселым и дерзким, а этому мужеству помогает некоторая способность к писательству, тогда как удобное невежество и отсутствие интуиции скрывают от него все опасности и унижения, страх перед которыми сковывает людей более тонких. Граф радушно идет им навстречу.

Сэвоярд. Граф О’Дауда, джентльмены. Мистер Тротер.

Тротер (глядя на костюм графа). Я имею удовольствие приветствовать коллегу?

Граф. Нет, сэр. У меня нет никаких прав на этот костюм, если не считать, что любовь к прекрасному дает мне право одеваться красиво. Добро пожаловать, мистер Тротер.

Тротер кланяется на французский манер.

Сэвоярд. Мистер Воэн.

Граф. Как поживаете, мистер Воэн?

Воэн. Прекрасно. Благодарю.

Сэвоярд. Мистер Гон.

Граф. Очень рад познакомиться с вами, мистер Гон.

Гон. Очень приятно.

Сэвоярд. Мистер Флонер Банел.

Граф. Благодарю вас, что вы согласились прийти, мистер Банел.

Банел. Не стоит благодарности.

Граф. Джентльмены, это моя дочь.

Все кланяются.

Мы глубоко признательны вам, джентльмены, за то, что вы столь любезно согласились потворствовать ее капризу.

Звонок — переодеваться к обеду. Граф смотрит на часы.

Переодеваться к обеду, джентльмены! Наш спектакль начнется в девять, и я вынужден был немного передвинуть обеденный час. Разрешите проводить вас в ваши комнаты?

Он выходит, за ним все мужчины, кроме Тротера, которого задерживает Фанни.

Фанни. Мистер Тротер, я хочу кое-что сказать вам об этой пьесе.

Тротер. Это не полагается. Вы не должны суфлировать критику…

Фанни. О, у меня и в мыслях не было повлиять на вашу оценку…

Тротер. Но вы это делаете, вы влияете на меня самым возмутительным образом! Вы меня приглашаете в этот прекрасный дом, где я буду наслаждаться прекрасным обедом, а перед самым обедом меня отводит в сторону прекрасная молодая леди, чтобы потолковать о пьесе. Можно ли ждать после этого, что я буду беспристрастен? Упаси меня бог выступить в роли судьи или посягнуть на большее, чем простой отчет о своих впечатлениях! Но и на мои впечатления можно влиять, — и в данном случае вы на них влияете без зазрения совести.

Фанни. Не пугайте меня, мистер Тротер, я и так нервничаю. Если бы вы знали, каково мне!

Тротер. Вполне понятно: это ваш первый прием, ваше первое выступление в Англии в роли хозяйки. Но вы прекрасно справляетесь со своей ролью. Не волнуйтесь. Все нюансы безупречны.

Фанни. Как мило, что вы так говорите, мистер Тротер. Но не это меня беспокоит. Дело в том, что мой отец будет ужасно шокирован пьесой.

Тротер. С прискорбием должен сказать, что ничего необычайного в этом нет. Добрая половина всех молодых леди в Лондоне занимается тем, что водит своих отцов на спектакли, которые не подобает смотреть пожилым людям.

Фанни. Ах, мне это неизвестно, но вы не понимаете, как это может повлиять на папу. Вы не так невинны, как он.

Тротер (протестуя). Дорогая леди…

Фанни. Я говорю не о морали: всякий, кто читал ваши статьи, знает, что вы невинны, как агнец.

Тротер. Что?!

Фанни. Ну конечно, мистер Тротер! Я неплохо узнала жизнь с тех пор, как приехала в Англию, и могу вас уверить: вы сущий младенец, милый, добрый, благонамеренный, остроумный, очаровательный, и все-таки — крошечный ягненок в мире волков. Кембридж уже не тот, каким он был при моем отце.

Тротер. Однако, скажу я вам!

Фанни. Вот именно! Это одна из наших рубрик в Кембриджском фабианском обществе.

Тротер. Какие рубрики? Не понимаю.

Фанни. Мы распределяем наших старых тетушек по категориям. И одна из категорий называется «Однако, скажу я вам».

Тротер. Я беру назад «однако, скажу я вам». Вместо этого я говорю: «Черт бы побрал моих кошек!» Нет: «Черт бы побрал моих котят!» Заметьте, мисс О’Дауда, — котят! Я готов повторить еще раз, наперекор всему Кембриджскому фабианскому обществу, — котят! Дерзких маленьких котят! Черт бы их побрал! Их надо отшлепать. Я догадываюсь, что лежит у вас на совести. Вы заманили меня на одну из тех пьес, в которых члены фабианских обществ обучают своих бабушек искусству доить уток. А теперь вы боитесь, что ваш отец будет шокирован. Ну что ж, я надеюсь, так оно и будет! И если он спросит моего мнения, я ему порекомендую отшлепать вас хорошенько и отправить спать!

Фанни. Это одна из ваших чудеснейших литературных поз, мистер Тротер, но на меня она не действует. Я, видите ли, лучше вас знаю, что вы собой представляете. Мы вас основательно проанализировали в Кембридже, а вы себя никогда не анализировали, правда?

Тротер. Я…

Фанни. Ну конечно не анализировали. Стало быть, и нечего вам со мной тротерствовать.

Тротер. Тротерствовать!

Фанни. Да, как это называется у нас в Кембридже.

Тротер. Не будь это самым откровенным театральным штампом, я бы сказал: «К черту Кембридж!» Но лучше уж я отправлю к черту своих котят. А теперь разрешите вас предостеречь: если вы намерены быть очаровательной, здоровой молодой англичанкой — я могу попасться на вашу удочку. Если же вы намерены быть сварливой бесполой фабианкой — я буду обращаться с вами, как с человеком, равным мне по уму, как обращался бы с мужчиной.

Фанни (с обожанием). А как мало мужчин, равных вам по уму, мистер Тротер!

Тротер. От этого мне не легче.

Фанни. О нет! Почему вы так говорите?

Тротер. Разрешите вам напомнить, что сейчас будет звонок к обеду.

Фанни. Ну так что же? Мы оба готовы. А я вам еще не сказала, что мне от вас нужно.

Тротер. И не склонили меня исполнить вашу просьбу разве что из чистого великодушия. Ну, в чем же дело?

Фанни. Я нисколько не боюсь, что эта пьеса явится для моего отца моральным шоком. Ему полезно получать моральные шоки. Единственное, что молодежь может сделать для стариков, — это шокировать их и приближать к современности. Но эта пьеса должна шокировать его как художника, вот что меня пугает! Из-за моральных разногласий пропасть между нами не разверзнется — рано или поздно он мне все простит; но в области искусства он не пойдет на уступки. Я не смею признаться ему, что люблю Бетховена и Вагнера. Что касается Штрауса, то, услышь он три такта из «Электры»[7] — и между нами все кончено! А вас я хочу попросить вот о чем: если он очень рассердится, если будет возмущен пьесой — пьеса-то ведь современная, — скажите ему, что это не моя вина, что и стиль ее, и композиция, и все прочее считаются теперь самым высоким искусством. Скажите, что автор написал ее так, как полагается писать для репертуарных театров самого высокого разряда, — вы понимаете, какие пьесы я имею в виду?

Тротер (настойчиво). Я, кажется, понимаю, какого рода представления вы имеете в виду. Но, пожалуйста, не называйте их пьесами. Я не считаю себя непогрешимым, но, во всяком случае, я доказал, что эти произведения, как их ни назови, конечно не пьесы.

Фанни. Авторы и не называют их пьесами.

Тротер (с жаром). Мне известно, что один автор — со стыдом признаюсь, это мой личный друг — без стеснения прибегает к трусливой уловке: называет их диалогами, дискуссиями и так далее, с явным намерением избегнуть критики. Но меня такими фокусами не обезоружить! Я говорю, что это не пьесы. Если хотите — диалоги, быть может, изображение характеров — в особенности характера самого автора. Пожалуй — беллетристика, но с той оговоркой, что здесь выводятся иногда реальные лица и, стало быть, нарушается святость частной жизни. Но только не пьесы. Нет! Не пьесы! Если вы с этим не согласны, я не могу продолжать наш разговор. Я к этому отношусь серьезно. Это вопрос принципиальный. И прежде чем мы продолжим наш разговор, я должен вас спросить, мисс О’Дауда, считаете ли вы эти произведения пьесами?