Амурский плацдарм Ерофея Хабарова - Михаил Старчиков

Она родила ему троих сыновей и двух дочерей, и не было счастливее этого казака человека на всём белом свете. Служить ему пришлось в суровых местах, но Черниговский никогда не боялся трудностей.

«Пущай не вышел в дети боярские! – думал он, ворочаясь с боку на бок. – Однако же пятидесятником стал, имею семью, жалованье, дом, скотину! Что ещё нужно простому человеку для счастья!»

Если говорить начистоту, та давняя обида жгла Никифору сердце, как раскалённая головня. Лет десять назад, когда его вместе с сыном Фёдором и другими служилыми людьми направили в Москву с казной соболиной, написал он челобитную начальству.

«Так, мол, и так! – помнил пятидесятник наизусть каждую букву своего нехитрого послания. – Велите, государи, меня, холопа своего, в вашу государеву службу поверстать против моей братьи, поляков, во что я, холоп ваш, годен!»

Наделённый изворотливым умом, он надеялся, что его, как и других перешедших на царскую службу поляков, со временем сделают сыном боярским.

В Москве енисейский казак свёл знакомство со стрелецким десятником Ярком Твороговым, квартируясь у него в доме.

– Чаю я для сынов своих службы царской! – доверительно рассказал он новому знакомому. – Может, дойдёт моя челобитная до тех, кто мою судьбу решить может!

Однако или затерялась никифоровская бумага, или специально не дали ей ходу… Да что там зря говорить, сколько уже с той дальней поры воды утекло!

Узнав о неожиданной беде своей старшей дочери, горячий нравом пятидесятник сразу же схватился за саблю. Однако он сумел сдержаться и решил действовать иначе.

«Идти открыто против царского воеводы, – подумал Черниговский, сжав зубы, – это всё равно что сразу голову в петлю засунуть! Нет, всякому овощу своё время! Придёт ещё и мой черёд покуражиться над этим самодуром залётным!»

От своего знакомого из приказной канцелярии он знал, что Обухов походил из Владимирской губернии. Лаврентий был пятым сыном мелкопоместного дворянчика, и лишь благодаря связям его жены всеми правдами и неправдами сумел стать воеводой.

«Ох, не его это дело! – подумал пятидесятник. – Когда сам воевода открыто насильничает да ясак гребёт обеими руками, не доведёт это до добра!»

За окном вдруг заливисто запел соловей, и его чудесные трели на некоторое время развеяли все ночные тревоги из сердца Никифора. Неловко повернувшись, он случайно разбудил свою дражайшую половину.

– Чаво ты маешься? – спросила та со сна, прильнув к его плечу горячей щекой. – И мне покою не даёшь! Что же с нами теперь будет, свет ты мой ясный?

– Спи, Меланья! – ответил пятидесятник, погладив её по голове. – Али сама не знаешь – чему быть, того не миновать!

Перекрестившись на темнеющие в углу образа, он закрыл глаза и попытался забыться хотя бы на время. Где-то за стрехой, как будто в успокоение им, завёл свою вечную песню сверчок, словно не замечавший окружавших его со всех сторон людских несчастий и горестей.

Глава III. На Волге-матушке

Если и есть на свете река, которая может передать всю широту и необузданность русской натуры, то она зовётся Волга. Каких только имён не давали в древности этой красавице! Древние греки почитали её как Оар или Аракс, арабы – Атель или Итиль, индоевропейцы – Ранху или Рангу, скифы и римляне – Ра или Рав.

Никто не знает, из какой тьмы времён появилось на свет божий её нынешнее название… Может быть, оно произошло от саамского Волоньга, вполне вероятно – от марийского Волгыдо, булгарского Булга или славянского Vьlga… Да разве имеет это значение, когда ныне величественная водная артерия стала символом души русского народа, вобравшего в себя тысячелетнюю мудрость предков и многочисленных соседей!

Однако ни о чём подобном не задумывался среднего роста мужчина лет сорока в польском жупане, задумчиво бросавший камешки в глубокие волжские воды.

– Слышь, Стенька, что делать-то будем? – спросил у него казак в драном кафтане с серьгой в ухе. – Ты атаман, тебе и решать!

– Так, говоришь, мой брат убит? – спросил мужчина в жупане. – Как это случилось, Якушка? Да не томи, сказывай всё как есть!

Его собеседник, покусывая длинный ус, неторопливо присел на бревно, выброшенное на волжский берег.

– Пошли мы, стало быть, походом на ляхов! – начал он. – Главным у войска царского был князь Юрий Долгорукий, чтоб ему пропасть! А нашим вожаком был твой брательник, Ванька Разин!

Неожиданно закашлявшись, Якушка болезненно сморщился и сплюнул в воду.

– Дело было под Киевом! – продолжил он. – Осень уже наступила, стало холодать. Жратва в войсках закончилась, жалованья четыре месяца не давали… Кругом всё разорено, казаки стали голодать и на цингу хворать. Собрал нас Иван и сказал, что царю мы хорошо послужили, пора и честь знать! Мол, Киева нам до зимы не взять, а потому расходитесь, братцы, по домам!

– И дальше? – дрогнувшим голосом спросил Степан. – Сказывай, что было дальше?

– Дальше донесли этому змию Долгорукому про слова брата твоего! Тот повелел Ивана схватить и без лишних церемоний на следующее утро вздёрнуть в самом центре лагеря! Пусть, мол, напоминает всем о моей милости княжьей для воев беглых! А с ним рядом ещё семерых наших подвесил за шеи для доброй компании!

Ничего не сказав, Разин лишь побледнел до синевы и заиграл желваками на скулах.

– На бар ополчимся! – решительно сказал он, повернувшись к Якушке. – Нет у меня боле терпения их мерзости сносить! Таперича вся казацкая Волга, а потом и вся Расея за нами пойдёт! Совсем закабалили народ царь-батюшка, воеводы его лихие да бояры-кровопийцы!

На берегу атамана уже ожидал казацкий круг, заранее собранный по приказу старшины.

«Не менее семи сотен пришло! – с удовольствием подумал Степан, расправляя плечи. – Молодцы, казаки, как говорили, так и сделали! Есть с кем в поход отправляться!»

Проходя в центр круга, атаман крепко пожимал протянутые ему руки и хлопал по плечам своих побратимов. Многих из них он знал с самой юности, другие пришли искать свободы совсем недавно, раз и навсегда перечеркнув всю свою прежнюю жизнь.

– Ну что, братцы! – зычно сказал Степан, окружённый со всех сторон плотным кольцом «рыцарей степей». – Переполнилась до краёв чаша нашего терпения, и нет уже мочи сидеть дальше сложа руки! Сегодня же пойдём в поход за златом и славой!

– На кого пойдём? – спросил кто-то в круге. – Может, на басурман-нехристей или ляхов окаянных?

– А на всех и пойдём! – ответил ему Разин, срывая шапку с головы. – Тот нам враг, что свободы русских людей лишить вздумал! Иной наш боярин или князь, что крест православный носит, на самом деле и есть главный кровопивца! Взять хотя бы того самого Юрия Долгорукого, что казаков ни за что вешает!

После этих слов он нашёл взглядом Якушку Телицына, выразительно сведя к переносице брови.

– Так это, братцы! – подтвердил тот, став рядом с атаманом. – Я сам в том походе был и видел, как этот добрый князюшка приказывал наших побратимов позорною смертию казнити! Тех самых, с кем он ляхов воевал и что днём раньше жизни свои за царёво дело клали!

Дружный рёв голосов был ему ответом, многие казаки похватали пистоли да мушкеты и принялись палить в небо. Выждав несколько минут, Степан Разин поднял вверх обе руки, призывая казаков успокоиться.

– Значит, решено, братья! – подвёл он черту сегодняшнему сходу. – Идём на бар кровавых, нехристей и басурман! Идём по Волге, зимуем в Яике, а оттуда – прямым ходом в Каспий, бить персиян клятых!

– А где съестные припасы, порох да свинец найдём? – снова спросил кто-то из толпы. – Чай на этот поход богатые казаки нам взаймы ни копейки не дадут!

Широко улыбнувшись, как будто он давно ждал этого вопроса, лихой атаман засунул свою отороченную соболем шапку за шитый золотом пояс.

– Про то не заботьтесь! – ответил он. – Люд воронежский нам обещал всё необходимое для похода передать! А ещё со Слободской украйны посланцев ждём! Да и яицкие казаки нас в гости давно кличут, с хлебом-солью обещают встретить! Так что, Бог не выдаст, свинья не съест!

Глава IV. Поручик русской службы

Дождь лил стеной, постепенно превращая и без того ужасную дорогу под Смоленском в непроходимое болото. По её колее медленно двигался небольшой возок с крытым верхом, в котором находился всего один пассажир. Ещё немного, и конь, отчаянно косивший глазом на полыхавшие над его головой молнии, обреченно заржал и вовсе остановился.

– Завязли мы, барин! – обратился кучер к своему седоку. – Подсобить бы вам, что ли! Иначе не вывезет родимая, вишь какая грязища кругом!

Чертыхаясь по-немецки, из возка вылез молодой человек лет двадцати семи в одежде прусского офицера. Спрыгнув в жидкое месиво из грязи и воды, он случайно обрызгал свой и без того видавший виды камзол.

– Доннерветтер! – в сердцах плюнул немец себе под ноги. – Это чьорт знаеть что! Я, поручик Альфред Иоганн фон Бейтон, потомок знатного рода, вытягивать карета из грязь!