Принцип причинности - Аркадий Евдокимов

Завалился я на диван, включил ящик, прибавил звук. Давлю кнопки на пульте – включается не то. Да что за напасть сегодня! Я посмотрел на пульт – а кнопки на нём стоят неправильно! Не так, как в телефоне, когда «1» слева вверху, а как на калькуляторе – вместо единицы – семёрка. Всё перепутано. Я – ругаться к Машке – кто, мол, пульт сломал, а она в слёзы – он, дескать, всегда такой был, ты уж не знаешь, к чему придраться, кнопки, видишь ли, не понравились.

Я с досадой выключил телевизор и пошёл в ванную, успокоиться и заодно душ принять. И не увидел над раковиной зеркала. Его не разбили, не сняли, его там просто не было – огромного, высотой полтора метра чешского зеркала. Причём не было НИКОГДА, потому что кафельные плитки, в которых я сам сверлил отверстия и отколол от одной уголок, обе эти плитки были девственно чисты. Без сколов, без царапин и, само собой, без отверстий. А на месте зеркала висел шкафчик. С зеркальной дверью. И тогда я понял, что сошёл с ума.

2. Профессор

Две недели прошли словно в кошмарном сне, до сих пор вспоминаю их с содроганием. Неудивительно: одни только серьёзные сомнения в собственной нормальности способны пошатнуть рассудок. Целый набор событий, вещей и фактов в моей памяти подменился новыми. Поэтому на работе все шло наперекосяк, я всё делал не так – с меня требовали задания, которые, я не сомневался, давно были отменены, а нужные, насущные, на которые я нацеливал лабораторию, оказывались невостребованными. Мне всегда и всюду приходилось играть одну и ту же роль – новичка, который корчит из себя старожила, дилетанта, который лезет из кожи вон, чтобы показать, что он профессионал экстра-класса. С Рэмом я из-за всяческих мелких накладок всё-таки разругался в пух и прах, пришлось выяснять отношения в кабинете у Брабандера, впрочем, безрезультатно. А ещё я не мог отделаться от ощущения, что вокруг витало что-то неуловимо-чуждое, необычное, отдающее безразличной жутью. Вроде бы все привычное, а присмотришься – будто подделку тебе подсунули, почти неотличимую от оригинала. И в чём разница – не поймёшь. То ли запахи не те, то ли звуки. Неуловимый враждебный флёр исподволь, незаметно покрывал всё окружающее. Взять то же зеркало в ванной. Нетронутая победитовым сверлом кафельная плитка недвусмысленно доказывала, что его никогда не было и быть не могло. А тот факт, что я сверлил отверстия, мог и присниться. Но ведь я отчётливо помнил, как возился с перфоратором, как делал разметку, как ругался, когда от неловкого движения откололся кусок плитки, как передвигал потом крепёж на зеркале, чтобы поднять его чуть выше и спрятать скол. Ясно помнил, как хотел прилепить отколотый кусок и ничего у меня не вышло, и что плитка на сломе была густого кирпичного цвета, а стена под ней – серая, шершавая. Неужели это сон?

Конечно, я пытался разобраться в себе, найти причины сдвигов памяти, понять, что послужило толчком, пробовал анализировать – что помню правильно, а что – нет. Я даже занялся математической моделью памяти, чтобы нащупать хоть какую-то систему в её странных провалах. Я расписал на листках те моменты сбоев, о которых знал (а я подозревал и, скорей всего, небезосновательно, что знаю не обо всех сбоях, с некоторыми я просто не успел ещё столкнуться), составил таблицы атрибутивных и вариационных рядов распределения, попытался прикинуть частотные характеристики рядов. Однако сведений удалось собрать немного, наполненность и насыщенность групп оказалась непозволительно низкой. Не вышла математическая эквилибристика и с относительной плотностью. Помучившись несколько дней, идею математической модели памяти я забросил как не имеющую решения – слишком много вариантов, слишком мало данных, да и сама задача более чем непроста, на неё можно не один год угробить.

Я даже собрался идти к психотерапевту, записался на приём, на неделю вперёд. А между тем, время шло, и я потихоньку вживался в этот фальшивый мир. В конце концов, я привык, приспособился, хоть от чувства, что я живу не своей, а чьей-то чужой жизнью, я так и не избавился.

Однажды утром, когда я вырулил из двора на проспект, вклинившись в бесконечные ряды ползущих в пробке машин, мой, средний ряд поехал. Точно так же, как и две недели назад, сначала тридцать, потом сорок, а потом шестьдесят. Соседние ряды, как и в прошлый раз, едва плелись. И опять невозможно было разглядеть, что происходит впереди. И снова, проскочив все светофоры на «зелёный», я мигом долетел до работы.

«Винстон» подорожал на пятьдесят копеек, и почему-то это меня обрадовало. Охваченный смутным предчувствием, я завернул в газетный киоск. Вместо молоденького мальчишки прессой торговала старая знакомая – грузная дама неопределённого возраста. Я купил свежий «НЛО».

Гардеробщик поздоровался со мной угрюмо, хотя номерок всё же не стал бросать на столешницу, а подал в руки.

– Доброе утро, Игорь Матвеевич!

– Здравствуйте, профессор.

– Как внучка ваша, выздоровела?

– Варька? А она и не болела, Вы что-то путаете.

– Может быть, может быть… Это же замечательно!

Всё же странности продолжались – ещё позавчера при мне Либерзон звонил в институт Склифосовского, знакомому врачу, справиться насчёт Вари Буториной. Впрочем, к подобным накладкам я привык и особо на них внимания не обращал. Но «неправильная новость» меня насторожила. Сигареты подорожали. А может, это просто старая цена? В газетный киоск вернулся прежний продавец. Появился в продаже журнал «НЛО». Гардеробщик никак не прореагировал на моё обращение, хотя я опять перепутал его имя-отчество. Смутная догадка мелькнула и исчезла. Ах ты, чёрт! Не люблю, когда мысль появляется и убегает, не люблю ловить её за хвост, ловишь-ловишь и никак поймать не можешь. Что-то не так вокруг, что-то изменилось снова. Я поднялся в триста седьмую аудиторию. Ну, так и знал! Вот он, скрипучий стул с гнутыми ножками, а вот и древний облезлый стол. И никаких тебе цветов на подоконниках! Выходит, что же? Выходит, всё вернулось на свои места? Память заработала нормально? Значит, и болезнь Варькина – лишь плод моей фантазии? Хорошо, если так. Надо проверить ещё, убедиться, скажем, в лаборатории. Ну да, всё правильно – ребята вовсю пропахивают работу Веремьёва, вон и график на стене пришпилен.

На «моём» повороте снова появилась секция светофора со стрелкой, я был настолько уверен, что она есть, что заранее перестроился в левый ряд. А возле магазина светофора для пешеходов словно и не бывало. И дома всё как прежде – знакомые серо-голубые глаза, и зеркало висит себе в ванной на своём законном месте, и скол есть, я специально снимал зеркало, чтобы убедиться в этом. Выходит, что же, выздоровел я? Ну и пусть Машка требует сходить в ОВИР, как обещал, хоть разговора я и не помню. Мелочи это всё. Главное – всё вокруг стало снова родным и привычным. Своим. Я сидел на диване и тихо радовался, любовно держа в руках пульт от телевизора. «Единица» в левом верхнем углу, где и положено ей быть.

Вечером я вышел на балкон – люблю посидеть в шезлонге с чашечкой кофе и с сигаретой, есть у меня такая барская привычка. Этаж невысокий – третий, сидишь себе, из чашки отхлёбываешь, дым пускаешь, сверху вниз на прохожих смотришь, а сам в домашних тапочках и в трико. Сделал шаг – и ты дома. Уютно тут…

Жара на улице спала, но от горячего асфальта ещё тянет зноем, шумит едва-едва берёзка через дорогу, под ней мужики с треском забивают «козла», бранятся вполголоса. Обрывки фраз долетают и до моих ушей.

– А я часто думаю! В июне вон целых два раза думал!

– О бренности всего сущего?

– Нет, о бренности я думал в прошлом году.

– Ну и как?

– Сущее оказалось бренным.

– Да… Жалко. А в июне о чём думал, опять о великом?

– Нет, всё было куда проще. Первый раз думал – куда девяносто рублей спрятать, чтоб жена не нашла. А второй раз – куда я их умудрился спрятать.

– Ну уж, второй раз ты не думал, а вспоминал. Это разные вещи! И первый раз не думал, а придумывал! Тоже мне мыслитель!

– Да фиг там! Мы в тот раз так с Коляном надрались, что вспомнить я не мог ну никак… Потому – думал. Размышлял – куда я мог их затырить, ведь была уже пятница!

– Не закипели мозги-то?

– Да ладно, мужики, нечего возвращаться ко всяким грустностям… Неизвестно, что там ещё грядёт… Кто это сказал, что о неприятностях надо переживать в порядке их поступления, ни раньше, ни позже?

– Не я.

– И не я. Но, по-моему, очень мудро.

– Не-а. Мудро так: неприятности не надо переживать даже по мере поступления.

– Да… Это супер мудро. Но так не получается…

Забавные они, мужики эти, с улыбкой подумал я. Из комнаты, через раскрытую балконную дверь, забубнил телевизор – жена в сотый раз включила «Дневник Бриджет Джонс». Я закинул ногу на ногу. Глотнул кофе, затянулся. Посмотрел на кота на соседнем балконе, весь белый, синеглазый, красавец этакий. Стоит напружиненный, сосредоточенный, уши прижаты, хвост подрагивает. Воробьёв на берёзе увидел, что ли, ишь как волнуется… Интересно, а какие у него были глаза вчера? Синие? Или зелёные? Ах ты, чёрт, опять! Теперь всё время буду думать и сомневаться. И бояться, что память снова выкинет фортель. Остаётся лишь надеяться, что этот кошмар не повторится. А всё же интересно, что со мной такое было? Ложная память? Надо узнать бывает ли такое вообще. И почему все перевернулось в одночасье и стало на места – тоже враз? И откуда взялись новые накладки – про Варю и про ОВИР? Так, так, так… Тут где-то рядом истина маячит… Тут непонятки, там непонятки… Значит, всё стало как прежде, кроме тех событий, пока это самое «всё» было неправильным и чужим. Правильно? Правильно. Так, будто я уезжал, скажем, на симпозиум, вернулся, а тут что-то поменялось. Значит, возможно, дело вовсе не в моей памяти! Может, это я переместился куда-то, в очень похожее место? Тогда всё сходится. Потому что там, в том месте, у Матвея Игоревича, который здесь Игорь Матвеевич, внучка заболела, а в этом – нет. А с ОВИРом наоборот – пока я торчал неизвестно где, моя жена и говорила про загранпаспорт! И говорила не со мной, именно поэтому разговора я не помню. Так, стоп. А с КЕМ она тогда разговаривала? Хм… Загадка. Очевидно, всё же со мной, но с другим мной? Ладно, над этим подумаем потом. А ведь в остальном всё, похоже, сходится. Причём до мелочей, начиная с горшков на подоконнике и заканчивая скандалом с Рэмом. Замечательно! А с чего всё началось? И когда? Ну ясно, с того дня, когда я принимал экзамены. Это было второе, кажется, июля. А закончилось – сегодня… Любопытно, что и в тот раз, и сегодня я не ехал в пробке – летел. Ах, дьявол! Ведь и машина-то передо мной была та же самая, бежевая «Волга»! Тут должна быть какая-то связь.