Метаморфоза Мадам Жакоб - Георгий Осипов

значит, ты много молился,

значит, ты много нуждался!"

На одной из записей, сделанных где-то в лесах, во время особых собраний инакомыслящих, когда в костер летели брошюры "Осторожно, сионизм", Иван Ильия приказывает: "А сейчас Лера (Валерия Соренсен) изобразит нам девочку, которая ночью одна гуляет по городу". Бу-у.

Дуров любил распевать песни на слова мертвых узников совести. Так однажды в доме вдовы одного критика режима, капризной малолетки по прозвищу Свинья, Ринго неожиданно спросил у меня, попадаются ли сейчас диски Поля Анки? Сколько угодно, - ответил я, - и довольно дешево: пятнашка, двадцатник, от силы четвертак. Ринго боднул воздух своим сфероидным лбом: "Нет! Поль Анка не может стоить 20 рублей..." - и, подумав, добавил, "гораздо дороже".

Аутентичный freak, натуральный оригинал среди патологической посредственности, Иван Ильич Дуров тоже полностью недооценен и забыт. Те, кто принимал его чудачества всерьез, и предали своего гуру, как водится, в первую очередь. Больно наблюдать, что знакомые, некогда прекрасные черты скрывают уже испорченный мозг, точно шикарный лифчик дряхлые сиськи красавицы, выкормившей ими доченьку-урну и сынка-писсуара. Конечный пункт оккупированные территории.

Жена массовика-затейника, который тоже "сел и не обосрался", предложила полюбоваться работами Виверовой. Нам показали нарисованные черной тушью портреты Набокова, Булгакова, Платонова, конечно и Цветаевой. Я осмелился посоветовать Елене, чтобы она изобразила в такой же манере портрет Алёши Димитревича, почему бы и нет? Все, кроме баронессы, сразу же посмотрели на меня с осуждением, как на ебнутого, как на гниду. Даже Гуля-придурок сориентировалась и быстренько состроила на своем нечистом лице укоризну. Я давно привык к мысли, что многим внушаю отвращение и недоверие. Ну, я и не бог, чтобы в меня верили целые районы.

Какое-то время я кушал все, что находилось на столе. Одиночество обостряет голод. Чувство голода притупляет ненависть. Поэтому я не сразу понял, чем занимаются, взгромоздясь на диван, супруги Ревякины и Гуля-идиотик.

А они, тем временем, долистывали толстенький, как Библия, том цветного каталога продуктов, барахла и мебели. Художница Виверова с баронессой уединились на кухне. Видимо, между ними происходил секретный диалог, во время которых, как я успел заметить, заядлые диссиденты пишут друг другу вопросы и ответы на клочках бумаги, чтобы не подслушали чекисты.

Такие каталоги можно было встретить, глянув на полку, в жилищах вполне лояльных советских граждан с достатком. Эпилептик Импульс, зачем далеко ходить, обожал зачитывать вслух цены на предметы роскоши своему отцу-отставнику, директору крупного кабака в сумеречном прошлом. Не брезговал каталогами недосягаемых вещей и непостижимый Азизян, в нем эта страстишка спокойно соседствовала с одобрением всех без исключения шагов советской власти, походкой маразматика, гоп-гоп! - приближавшейся к яме с говном. "Черножопые товарищи каталоги даром не раздают", - сентенциозно замечал Азизян, намекая на педерастию Андрея Пригожина, певца и мима, своего человека в местных общежитиях для цветных.

Но все это были хобби провинциальных социопатов, а тут в центре сытой, нашпигованной культовым материалом Москвы уморительные противники Маркса и Дзержинского, возбужденные не меньше, чем geek Азизян, щелкали языками и глухо ухали, любуясь западным ширпотребом. Сыновья жмакали свои молодые козлиные бородки, дурочка Гуля сосала большой палец с утолщением в районе ногтя. Наверняка юноша с профилем остробородого Феликса на лацкане и комплектом колготок в секретере, поэт секса и хаоса А.А. без усилий нашел бы с ними общий язык. Может быть, они даже постояли бы рядом на подоконнике с вываленными приправами в поддержку мокриц из "Солидарности", которым культурные люди, еще не просохнув от поминок по Высоцкоммму, готовы были лизать их католическое дупло.

Ведь также как Азик поддерживал решения Политбюро, Ревякины балдели от решений, принимаемых Конгрессом Соединенных Смрадов. Сам видел как однажды, едва только диктор "Голоса Америки" сообщил об отрицательной реакции Кремля на какой-то законопроект Рейгана, страшненькая "Соня" с мрачнейшим видом процедила: "А Советы вообще хотя бы раз были довольны решениями Белого Дома?" Как заправская американка из фильма времен холодной войны. При этом она тяжело, хотя и бесшумно навоняла так, что я оказался вынужден вылезти из палатки. Фу. "Соня" произнесла свои слова так, будто диктор "Голосняка" мог её услышать и похвалить, в уме.

Я прикинул на миг, как будет смотреться восточная жена диссидента Ревякина, брюхоногая "Соня"-гастропод в отчаянном бельеце из каталога лиловом, пурпурном, диафаническом, и поднес ко рту ладонь: я уже выпил достаточно вина, чтобы обрыгать им всю русскую старину в светелке г-жи Виверовой. Не мешало бы наградить комплектом такого белья честную групповщицу Ольгу Фетиш с её единственным буфером и дипломом библиографа, который ей выдали в Бердянске, городе ветров и копченых рыбок. Дама с одной грудью, если она у нее чем-нибудь прикрыта, похожа на пирата с повязкой на глазу. Женщины умирают от рака груди. Линда Маккартни дома? - Дома. Но венки уже вынесли.

"Ну как?" - певучий сопрано Виверовой звучал даже кокетливо. Они с баронессой, видимо, уже закончили свои тайные переговоры и вернулись в комнату. Баронесса сильно сутулилась, её развезло от сухаря. Теперь к её тику добавилась еще и икотка. Она ходила вокруг купеческого стола, содрогаемая тем и другим, будто испорченный биоробот. Увы, я ничем не мог ей помочь.

"Как тебе западная продукция, западная жизнь?" - повторила вопрос Виверова лично мне, и я еще раз отметил что-то распутное и двусмысленное в нотках её голоса. Похоже, она была серьезно убеждена, что у себя в провинции я таких изданий видеть не мог.

"Та! Труба!" - воскликнул я по-колхозному, не желая выводить тетеньку из заблуждения. - "В особенности аппаратура..." Тут я изобразил на роже что-то вроде гримасы гоголевского Янкеля.

"То-то", - мой насмешливый восторг был явно принят за чистую монету. Горделиво покачивая оплывшими боками сорокалетняя Виверова утащила каталог в другую комнату, где, надо понимать, находилось у нее хранилище ценностей. Вскоре она вплыла обратно, прижимая к оплывшему (ей, таки, было уже четыре с лишним) бюсту, всунутый для сохранности в целлофановый пакет номер журнала "Пари-Матч". Наверняка "коры" подарили, осенила меня догадка, но я воздержался от вопроса.

Все снова расселись на диване, устраиваясь так, чтобы каждому было видно. Гуля пролезла с ногами в самый угол, к покрытой дорогим ковром стене, там она раздвинула ноги в давно не стиранных бежевых штанах из микровельвета, заправленных в шерстяные гуцульские носки с узорами. "Соня" тоже поджала под себя и без того короткие ноги, и сразу стала похожа на калеку-"утюга". "Пари-Матч" она положила себе на коленки, как малюсенького чучмека в юрте, "Соня" знала французский. Я тоже. Но "Соня" этого не знала. Говоря словами Чендлера.

Её муж Витя обнял её за плечи, словно собирался позировать для газеты "Русская мысль". Портфолио с диссидентскими парочками надлежит распространять в казармах, чтобы солдаты не приставали друг к другу с эрекциями. Обняв "Соню" за плечи, Ревякин все также хмуро уставился в одну точку перед собой, непонятно было, куда он смотрит, ведь он был косой. Сыновья Дрочиглаза и таксы "Сони" стояли у стены, словно жертвы, которых никто на самом деле не собирался расстреливать. А несчастная баронесса, тем временем, растянувшись на дальнем стуле, продолжала икать и дергаться.

Основная сенсация в журнале касалась неофициальной выставки работ фотографа Сычева. Как обычно на квартире в одном из московских переулков живет Йог-Сотхот. Бакалубака Нуар. Барон Самди. Давид Григорьевич Шандорович. Кое-как схваченные фигуры милиционеров - не добрых и не злых, естественных, как отечественная косметика; у сотрудников милиции, "копов", вообще гораздо больше в облике и манерах человеческого, чем у тех, кого они, якобы, удушают... Пьяницы-ветераны с наградами, фигуристая русская продавщица в белом халате, действительно похожая если не на Джейн Мейсфильд, то на Диану Дорс. Лучше пусть тебя разглядывают, чем проглядят. Мэй Вест. Лагерное кладбище, где похоронен вольнодумец Галансков, умерший от язвы, подобно множеству других двуногих ("Я не хочу лысеть" - вспомнилась мне строка из его "человеческого манифеста", и я с удовольствием потрогал свои густые с блеском кудри); грязь, мусор, смерть - словом, все то, чего навалом в любой точке земного шара, зараженного чрезмерным количеством людей.

Далее шел черно-белый разворот - за столом, уставленным посудой и цветами в вазонах, сидели, позируя, мужчины и женщины. Кто-то приветствовал читателей "Пари-Матч" возможно давно истлевшей ручонкой, кто-то покуривал, улыбаясь серым ртом в объектив. Мне не было видно, что там про них написано, но я немедленно догадался, что предо мною представители истинного антисоветского и нонконформистского течений.