Край Половецкого поля - Ольга Гурьян

С этими словами он двинулся вперед, а Ядрейка с Алешкой пошли следом.

Вахрушка остался стоять на месте. Они уже отошли, а он все стоит. Ядрейка было повернулся, подмигнул ему, но Вахрушка так свирепо оскалился, что Ядрейка опять скорей вперед пошел.

Вот они скрылись за поворотом дороги.

Вахрушка растерянно огляделся по сторонам, нахмурился, обернул измятую рубаху и вдруг бросился вдогонку. А догнав, взял Ядрейку за руку и пошел с ним.

Они шли, шли, шли… Далеко позади остались родимые пустынные поля. Шли пыльной дорогой, тонкими тропками, редкими перелесками, густым бором, буреломом, буераками, оврагами. Остановились они отдохнуть на лесной полянке — давно бы так! У Вахрушкиных лаптей уже оборочка распустилась, лычко все измочалилось.

Набрали они ключевой воды в чашку, размочили в ней сухую корку — сладкую-то еду вчерашним вечером всю покушали, в суме-то ничего больше не нашлось. Поужинали и легли спать.

Вахрушка никак не уляжется, ворочается с боку на бок. Обидно ему. Никто над ним не склонился, не спросил: «Хорошо ли тебе лежать, мягко ли? Не прикрыть ли чем?» Никто не забеспокоился: «Не больно ли устал? Не стер ли ножки?»

Сердит Вахрушка. Не спросись его желания, увели его чужие люди неведомо куда, незнаемо зачем… Но Вахрушка от обиды не захныкал, от горя не заплакал — не таковский был! Он сжал кулаки, подумал: «Завтра убегу», — и тоже заснгул.

Наутро проснулись все, сполоснули сон с глаз холодной водицей, мокрые волосы гребнем расчесали. А Вахрушка не стал умываться, очень надо! Переобулись все: онучи, перевернув на другую сторону, ловчей приладили, лапти подвязали. А Вахрушка взял ошметки своих лаптей и зашвырнул их в кусты — и босой пойду, мне всё едино!

Тут Ядрейка нагнулся к нему, говорит:

— Ты уж как-нибудь потерпи, недолго уже. Купим тебе сапоги с подковками. Сапожки-то скрип-скрип, подковки-то тук-тук. Плясать пойдешь!

От этих слов Вахрушка еще сердитей стал. «Сапоги? Где это видано, чтоб мальчишки в сапогах ходили? У взрослых мужиков и то не у всех, не каждый день обувают. Сапоги с подковками? Издеваются надо мной! Мальчишки, известно, все босиком или в лаптях».

Но ни слова не ответил Ядрейке, только нахмурился, искоса посмотрел и опять отвернулся.

Вскоре лес стал редеть. Стали попадаться лесные вырубки, и дров на них сложено видимо-невидимо. Потом пошли пожни, а на них высокие стога сена, и так его много — не успели еще, видать, всё свезти. Начались обширные пашни, и здесь хлеб уже весь был собран. Наконец увидели они на высоком берегу реки богатое село. Не землянки, а всё срубы, сени с вышками, на теремах кровли шатром.

— Княжье село или боярина родовитого отчина, — сказал Еван. — Надо бы нам принарядиться.

Сели они у обочины, развязали свои котомки, вынули чистые рубахи, по подолу и вороту цветным оторочены, вытащили сапожки с острыми носами.

— Вахрушка-то у нас босой, все пятки отобьет, а стуку-звону у него не получится, — сказал Ядрейка.

Еван посмотрел, расчесал пальцем бороду, ответил:

— Стуку-звону не слыхать будет. Купим ему сапоги.

Что это за стуки-звоны за такие? Вахрушка слушает эти слова, удивляется. II вы небось тоже задумались: с чего бы это вдруг чужие дядьки о Вахрушкииых ногах беспокоятся, по какой такой причине расщедриться обещаются?

Есть причина.

Без причины и кот не чихнет и собака не взлает.

Причина-то есть, самим не угадать, а невдолге узнаете. Потерпите, сказка скоро сказывается.

— Лучше мне купите сапоги, — сказал Алешка. — Мои-то ноги жмут, и шитье на их маленько обтрепалось. Мне хорошие, новые купите, а я ему мои старые отдам. Он покамест и таких не заработал.

Еван подумал и согласился.

— Ты мне лучше сразу деньги выдай, — сказал Алешка. — Я уж сам куплю, что по вкусу будет.

Еван порылся в котомке, достал завернутые в тряпицу кусочки серебра, выбрал один, вздохнул, протянул Алешке.

— Мало! — сказал тот.

— У нашего Алешеньки глаза завидущие, руки загребущие, — пропел Ядрейка и засмеялся.

Тут румяные Алешкины щеки побелели от злости, повернулся он к Ядрейке, принялся браниться:

— Ни птица в птицах сыч, ни в зверях зверь еж, ни рыба в рыбах рак, ни скот в скотах коза, ни в людях человек Ядрейка — дурак!

— Помолчи! — приказал Еван. — Взял деньги, давай сапоги.

Алешка схватил сапоги и с сердцем швырнул их наземь, Вахрушке под ноги.

Ах, сапоги-сапожки! Такие бы только княжьему сыну по праздникам обувать. Зеленые сафьяновые, цветным узором расшитые, железными подковками подбитые, носочки острые, длинные, кверху загибаются. Велики немного, да это еще лучше — на рост.

У Вахрушки глаза блестят, руки дрожат, никак сапожки не натянет. Начнет натягивать, остановится, опять на них любуется.

— А я что же, в лаптях пойду? — спросил Алешка и нахмурился. — Мне в лаптях не пристало. Я лучше сперва новые куплю, а потом уж эти отдам.

— А о чем ты думал, когда деньга брал? — спросил Ядрейка.

И Алешка, размахнувшись, влепил ему оплеуху.

— Будет! — сказал Еван. — Пошли.

Ай, сапоги-сапожки, каково в них ноге упруго ступать, с пяточки на носок переваливаться, из стороны в сторону покачиваться.

— Велики тебе сапоги? — спросил Ядреика.

— Нет, в самый раз!

Так доволен был Вахрушка, что и не заметил, как они дошли до околицы, — сами ножки в сапожках ступали, с пяточки на носок, с бочка на бочок… Ай! Что это загрохотало, загремело, громом рассыпалось над самым ухом? Оглянулся — обмер.

У Евана на голове корона высокая, золоченая, с бубенцами, на поясе у него подвешен барабанчик, в правой руке у него кожаная плеть с ременным шаром. Еван взмахивает плетью, бьет шаром в барабан, с одного бока, с другого, все скорей, да скорей, да громче.

Алешка поднес к губам две дудочки, лучами в обе стороны от углов рта расходятся. Свистит-свиристит Алешка, дудит-гудит, соловьем заливается.

А у Ядрейки на плечах птичья голова, журавлиный клюв, хохол на макушке из петушиных перьев.

И уже со всех сторон, с четырех концов бегут мальчишки и девчонки, кричат на все голоса:

— Скоморохи пришли! Скоморохи!

— Где скоморохи? — кричит Вахрушка.

Уже выбежали девицы из горницы, молодухи из сеней, старушки с завалинки скатились, распустили рукава, поплыли уточкой. Молодые парни вкруг них вприсядку пошли.

Еван скачет козлом, выкидывает ноги в разные стороны, ременной шар в барабан мелкой дробью бьет. Ядреика колесом вертится, длинным клювом с молодиц платки сдирает, — они, простоволосые, пронзительно визжат.

Дудочки Алешкины заливаются.

Вдруг бросил он дудочку Евану, песню завел:

Летела сорокана речку,Встретила сорокаскворечика:— Ты, скворечик,скворушка,скворец!Поведи меня, сороку, под венец! —Скворушка сороке в ответ:— Нет-нет-нет!И нет!Нет!Нет!У меня есть дома жена,Наварила мне корчагу вина.У меня зазнобушка-ладушка,Напекла мне сдобных оладушков.

Пляшет площадь. Красное, белое в глазах мелькает, подолы рубах волнами раскачиваются, длинные рукава крыльями всплескивают.

Пляшет Вахрушка, острыми носками сапожек пыль загребает, подковками притопывает — из камушков искры высекает.

Эх, стук! Эх, звон! Эх! Эх! Эх!

А народ на Вахрушку дивится-пересмеивается:

— Сам-то маленький, а сапоги-то большие! Хорошо пляшет.

Стали ему кидать кто что может. Кто репку, кто пирог, кто пряжи моток. Кто беличью шкурку. Кто мелкую монету-резану. От смеха люди щедреют — большую кучу всякого добра накидали.

— Золотой мальчишка, — говорит Еван Алешке. — Я это сразу заметил, еще когда он в тот вечер вокруг гуся скакал. Нам от него польза будет.

— Я первый заметил, — говорит Алешка.

Глава пятая ДУДОЧКИ

Алешка учил Вахрушку в дудочки, свирельки свистеть. Дудочек у него было припасено, как у воина стрел в колчане для всякой надобности: тупая — по пушному зверю, острая — врагу в коварное сердце.

Были у Алешки дудочки для радости и для печали. Были тростниковые, берестяные, из птичьих косточек. С раструбом из коровьего рога, чтобы громче звучали, и с вставленной в них тыквочкой, чтобы дольше пели. Были простые, были двойные, было пять трубочек, вместе связанных, как ступеньки лесенки, а по ним песня взбиралась все выше и выше.

Дудки, рожки, кувички, свирели, сопелки, жалейки.

Алешка учил Вахрушку, как держать дудочку, как лады перебирать, зажимая пальцами то одну, то другую дырочку, как дыханием и движением губ менять звуки.