Шевалье - Синтия Хэррод-Иглз

– Нет. Ты должен решить, что делать. Ты хозяин Морлэнда. Это тебе решать.

После этого разговор продолжался еще долго. Матт, чувствуя растущую усталость, сидел в полудреме, позволяя потоку слов проходить через него, как вода сквозь песок, впитывая их звучание и не вслушиваясь в смысл. Наконец, он и в самом деле заснул, и пробудился от прикосновения рук Берч, поднимавшей его на ноги. Все расходились. Кловис провожал их спокойно. Матт, удивленно оглянувшись вокруг, увидел графиню и отца около окна, очевидно ожидавших, когда их оставят одних. Берч тянула Матта за руку, и он, спотыкаясь, ковылял за ней. Он услышал, как дверь в комнату управляющего защелкнулась прямо за ними, оставив две неподвижные фигуры наедине с собаками и светом пламени.

Холод снаружи в большом зале, из которого наверх вела лестница, разбудил Матта и пробрал его до костей. Он засеменил быстрее, спеша за Берч и Артуром добраться до верха к другому огню. Берч отпустила руку Артура, чтобы поднять подол юбки, мешавший подниматься, и Артур захныкал:

– Я хочу есть. Я проголодался, Берч.

– Ты всегда голоден, – машинально упрекнула мальчика Берч.

– Но я вправду голоден. Я почти ничего не ел на ужин.

Они достигли поворота ступенек, и Матт, глянув вниз помимо своей воли, увидел квадраты плиток пола зала и вспомнил, как они были забрызганы кровью и на них тут и там лежали трупы. Это случилось когда мятежники ворвались к ним в конце осады. Он никогда не хотел вспоминать это, но видения то и дело всплывали в его памяти, вызываемые некоторыми, всегда одними и теми же вещами, которых почему-то никак невозможно было избежать. Матт перекрестился. Берч, краем глаза заметив этот жест, неожиданно смягчилась.

– Ну ладно, может быть я смогу раздобыть вам что-нибудь. Бедные дети! Бог его знает, что выйдет из всего этого. Бедняжки. А теперь марш в детскую, и я увижу, что можно сделать.

– А малышей разбудят? – спросил Матт, просияв. Он нежно любил малышей, как можно любить щенят. В детской спали брат Артура Джон, маленькая Мария Селия Эйлсбери, оставшаяся сиротой дочь сестры Мартина, прозванная Кловер[2], потому что она была кругленькая и милая, а также новая малышка графини, Альена. Матт знал, что какая-то тайна окружала Альену, связанная с ее жизнью, так как замечал, как слуги шептались о чем-то и замолкали, как только Матт подходил ближе, а Берч всегда печально качала головой над Альеной, хотя та была крепким ребенком, смуглой, маленькой, но сильной. У Матта хватило ума не задавать лишних вопросов, ведь он видел, что слуги никогда не осмеливались спрашивать графиню об Альене и не говорили о ней в его присутствии даже самым тихим шепотом.

– Если малыши проснутся, могу ли я поиграть с ними? – продолжил Матт.

Берч сжала его руку с мягким укором.

– Ну да, поиграть! Они же не игрушки, ты знаешь.

И затем, взглянув в лицо Матта, она вдруг по-доброму добавила:

– Ты можешь дать Кловер ее кашку, если хочешь. Если ты будешь осторожен.

Матт был доволен. Но он предчувствовал, что доброта Берч с неизбежностью предвещала какое-то несчастье…

Дверь захлопнулась с мягким щелчком, оставив их одних среди мечущихся теней.

– Не послать ли за свечами? – спросил Мартин, глянув в окно. – На дворе уже ночь.

– Я вижу хорошо, – ответила Аннунсиата, поворачиваясь к нему. Когда Мартин сказал ей в тот ужасный день, что король покинул страну, она уже знала, что это был ее конец, и она захотела умереть и молилась об этом. Но каким-то чудом им было даровано место под солнцем. Принц Вильгельм не послал солдат, чтобы снести Морлэнд и бросить ее и Мартина в Тауэр. Общественное мнение не разлучило ее и Мартина, дети не узнали правду об Альене. Аннунсиата воспряла духом, в ней возродилась надежда, а с надеждой – неистовое желание жить.

И теперь, когда она пережила эти несколько быстро протекших недель, она не захотела все снова бросить. Когда Мартин приехал и спас ее от рук черни их священников-убийц, она подумала, что сложность их отношений не позволит им оставаться вместе. Но сейчас, глядя на дорогое ей лицо, она чувствовала, что те же самые сложности, заросли трудностей сделали невозможным расставание. Ее любовь к нему била в ней ключом, сильная и полная счастьем, вырывалась наружу, как источник могучей реки. Она сжала руки и крепко прижала их к себе, будто боялась, что ребра выскочат из груди под давлением этого половодья.

Мартин смотрел на нее и видел ее пылающее лицо и сверкающие какой-то странной и живой радостью глаза, и он подумал: «Боже мой! Никто не может сравниться с ней!» Два месяца назад он видел ее в отчаянии, согнутой, разбитой. Тогда ему казалось, что она умрет. Хуже того, он считал, что она уйдет от него. Но теперь – посмотрите! Откуда явилась эта жизненная сила, этот дух, которому он удивлялся? Он улыбнулся ей, и она протянула к нему руки, а когда он взял их, она рассмеялась.

– Карелли пойдет, – сказала она. – Как он рвется в бой!

– А Морис?

– Я надеюсь, что не Морис, – ответила она. – У Карелли это в крови и в сердце. Он будет прекрасным воином. Может быть, это все, что мы сделаем. Но Морис – у Мориса что-то еще есть в душе, более важное, чем смена династий.

– Моя госпожа, – произнес Мартин с притворным упреком, – что может быть более важным, чем смена династий?

Все живое, что исходило от нее, он ощущал руками. Словно сила ее энергии текла в него через них.

– Ты должна ехать за границу.

– Что, сейчас? – удивилась она. Аннунсиата решила, что он шутит. – Как я могу бросить сейчас свою страну? Мне нужно быть здесь, чтобы встретить короля, когда он прибудет.

– Послушай, сердце мое, – сказал Мартин твердо, – кампания не будет длиться дни или недели. Она займет месяцы. Это не такое уж легкое дело – выгнать голландца. Он – старый волк, и у него хорошее войско. И он захочет обезопасить свой тыл, когда пойдет в Ирландию, чтобы отразить нападение.

– До сих пор он не трогал нас, – заметила Аннунсиата.

– Но так не будет продолжаться вечно, если король высадится в Ирландии. Ты слишком хорошо осведомлена. Ты привлечешь внимание к Морлэнду. Должен тебе заметить, моя дорогая, это совсем небезопасно. Бог меня простит, но я вынужден прервать твое благополучное пребывание, твою скромную жизнь. Здесь ты стоишь на тропе своих врагов.

Это была только наполовину шутка. Она никогда не забудет ужас тех бесконечных мгновений, когда она удерживала лестницу против черни, в то время как они убивали и уродовали ее священника.

– Без тебя, я думаю, голландец оставит Морлэнд в покое. Ты должна подумать о семье.

– Ты хочешь, чтобы я отправилась в изгнание? – спросила Аннунсиата. От самого этого слова повеяло ужасом.