Ноль - Джеймс Боллард

А что, если мой дневник – всего лишь зеркало, отражающее будущее? Что, если я каким-то диким, фантастическим способом заглядываю на двадцать четыре часа вперед и не изобретаю смерть, а правдиво описываю происшедшие уже события?

Эти вопросы преследовали меня неотвязно.

Вернувшись на работу, я обнаружил, что многие из сотрудников уволились, образовавшиеся вакансии заполнялись с большим трудом – информация о трех смертях, а особенно о самоубийстве Джейкобсона стала уже достоянием газет. Управляющие выражали свою искреннюю признательность сотрудникам, особенно – старшим, которые сохранили верность фирме, и это существенно укрепило мое положение. Я получил под свое начало отдел – повышение более чем заслуженное, но безнадежно запоздавшее, ведь теперь я задумал попасть в правление.

Для этого требовалось переступить через трупы, в самом буквальном смысле.

В двух словах говоря, я намеревался обрушить фирму в пучину кризиса столь всеобъемлющего, что правление будет вынуждено ввести в свой состав новых управляющих из числа старших менеджеров. Поэтому я терпеливо дождался дня, когда до очередного заседания правления осталась ровно одна неделя, а тогда заперся в своей комнате и написал по несколько строчек на четырех листках бумаги, по одному на каждого из исполнительных директоров. Получив пост директора, я смогу быстро продвинуться в председатели правления, для чего потребуется всего лишь заполнять полагающиеся вакансии своими ставленниками. Став председателем правления, я автоматически получу место в правлении компании-учредителя, чтобы затем повторить тот же самый процесс, разве что с небольшими вариациями. Как только в моем распоряжении окажется реальная власть, дальнейшее продвижение к вершинам национального – а затем и всемирного – владычества пойдет быстро и без помех.

Если мои амбиции кажутся вам наивными, постарайтесь принять во внимание, что тогда я не мог еще осознать истинные масштабы и конечное назначение нежданно свалившейся на меня способности, а потому продолжал мыслить в категориях своего узкого мирка.

Неделю спустя, в день, когда истекал срок всех четырех приговоров, а значит – следовало с минуты на минуту ждать вызова в правление, я невозмутимо сидел в своем кабинете, размышляя о бренности и быстротечности человеческой жизни. Как нетрудно понять, известие о четырех смертях, последовавших вследствие серии автомобильных катастроф, ввергло персонал в полное оцепенение, что дополнительно выставило меня в благоприятном свете, как единственного, сумевшего сохранить хладнокровие.

К моему вящему изумлению, на следующий день я вместе с остальными сотрудниками получил месячный оклад – как недвусмысленное предупреждение о предстоящем увольнении. Потрясенный и ошеломленный – в первый момент я даже подумал, что мои действия перестали быть тайной, – я бросился к председателю с бурными протестами, однако получил заверения, что, хотя моя работа и заслуживает самых высших похвал, фирма не может более поддерживать себя как жизнеспособную структурную единицу и вынуждена самоликвидироваться.

Фарс, чистейшей воды фарс! Какая-то карикатура на справедливое возмездие. Тем утром, навсегда покидая фирму, я окончательно понял, что должен применять свою силу твердо и безжалостно. Нерешительность, угрызения совести, опасение причинить чрезмерный вред – все эти сладкие слюни не приносят никому никакой пользы, но лишь делают меня легкой жертвой жестокой и своенравной судьбы. Впредь я отброшу всякую скрупулезность, стану дерзким и безжалостным. А еще – нельзя медлить. Моя сила может сойти на нет, оставив меня беззащитным, в положении даже менее благоприятном, чем прежде, до ее проявления.

Для начала требовалось выявить пределы и ограничения этой силы. Следующую неделю я посвятил серии экспериментов, должных установить ее возможности, постепенно наращивая масштабы убийств.

Так уж случилось, что мое обиталище находилось прямо под одной из главных авиационных линий, ведущих в наш город; аэропланы пролетают над моей головой на высоте двухсот-трехсот футов. Многие годы я страдал от выматывающего нервы рева воздушных лайнеров, стартующих с двухминутными интервалами, этот рев сотрясал стены и потолок, спутывал мысли. Я достал свой блокнот; представлялся благоприятный случай совместить исследование с возмездием.

Вы задаетесь вопросом, не испытывал ли я угрызений совести, когда, сутки спустя, семьдесят шесть неизвестных мне людей камнем из пращи прочертили закатное небо, устремляясь в объятия смерти? Неужели во мне не шевельнулось сострадание к их родственникам, не зародились сомнения в разумности столь безрассудного применения моей власти?

Нет! – отвечу я. Далекий от безрассудства, я осуществлял эксперимент, жизненно важный для расширения сферы упомянутой власти.

Я решил действовать еще решительнее. Я родился в Стретчфорде, этот жалкий трущобный городишко буквально выбивался из сил в неустанных стараниях искалечить меня телесно и духовно. Наконец-то он сможет оправдать свое существование, став полигоном для установления действенности моей власти на обширных территориях.

Достав свой блокнот, я написал в нем кратко и просто:

Все обитатели Стретчфорда умерли завтра в полдень.

С утра пораньше я сходил в магазин и приобрел радиоприемник. Я просидел за ним весь день напролет в терпеливом ожидании неизбежного. Еще секунда, и в мирную вечернюю программу врежется первый потрясенный репортаж об устрашающем бедствии, постигшем Центральные графства.

Как ни странно, ничего подобного не произошло! Я был ошеломлен, мысли путались, казалось, еще немного – и я сойду с ума. Неужели моя способность сошла на нет, исчезла столь же быстро и неожиданно, как раньше – возникла?

А может, государственные власти запретили любое упоминание о разразившейся катастрофе, страшась всеобщей истерии?

Я тут же сел на поезд и поехал в Стретчфорд.

Сойдя на станции, я провел осторожный опрос и был заверен, что город существует, как и встарь. Но не являлись ли мои информанты участниками всеохватного заговора молчания, организованного правительством? Может статься, власти успели установить, что в бедствии замешана некая чудовищная сущность и предусмотрительно расставили на нее капканы?

Однако в городе не замечалось никаких разрушений, на улицах царила всегдашняя суматоха, над закоптелыми крышами плыли дымы бессчетных заводов.

Я вернулся домой уже к ночи и столкнулся на пороге с хозяйкой, которая тут же стала докучать мне болтовней о квартплате. Кое-как убедив ее потерпеть до завтра, я быстренько извлек из сейфа блокнот и вынес настырной старухе смертный приговор, отчаянно надеясь, что способность не совсем еще меня покинула.

И как же возликовал я наутро, какая ноша спала с моих плеч, когда на ступеньках лестницы нашли труп старухи, скончавшейся от апоплексического удара.

Значит, моя власть остается со мной!

Течение последующих недель мало-помалу раскрыло основные ее черты и особенности. Во-первых, я установил, что она действует лишь в разумных пределах. Теоретически единомоментная смерть всего населения Стретчфорда могла воспоследовать в результате единомоментного же взрыва нескольких водородных бомб. Однако таковое событие лежит почти за границей возможного (пустопорожняя болтовня наших военных руководителей не заслуживает ничего, кроме смеха), вот почему мое задание так и не было выполнено.

Во-вторых, моя власть строго ограничивается вынесением смертных приговоров. Я многократно пытался воздействовать (можете назвать это «предсказание») на рынок ценных бумаг, на результаты скачек и на поведение своих новых работодателей – и все впустую.

Что касается источников моей власти, они все так же сокрыты. Скорее всего, я не более чем инструмент, прилежный прислужник некой мстительной, устрашающей сущности, вспыхивающей, словно вольтова дуга, между кончиком моего карандаша и веленовой дестью.

Иногда мне начинает казаться, что мои краткие записи суть наобум сделанный срез некой всеобъемлющей книги мертвых, существующей в иных измерениях, что мой карандаш следует по пути, предначертанному иным, величайшим писцом, соединяет по тонкой графитной линии наши, нигде кроме не пересекающиеся плоскости бытия, извлекая из от века существующего реестра смертей итоговую выписку счета того или иного обитателя нашего, чувственного мира.

Мой блокнот надежно хранится в стальном сейфе; прежде чем внести очередную запись, я непременно убеждаюсь в полной безопасности, дабы избежать малейших подозрений, могущих связать мое имя со все возрастающим списком катастроф и несчастий, каковые по большей своей части осуществлялись мною исключительно в исследовательских целях и не приносили почти, а чаще – и вовсе никакой, личной выгоды.