Отголоски - Алан Бреннерт

Мне стало плевать, где она там победила. Эта хамка меня допекла.

– Я! ЗДЕСЬ! ЖИВУ! — истошно завопила я, с удовольствием заметив, что она поморщилась. — Мне все равно, кем ты себя считаешь, но это мой дом!

Хрустально-голубые глаза — мои глаза — побелели от ненависти.

– А вот мы сейчас поглядим, чей это дом, — холодно прошипела она и, повернувшись на каблуках, рванулась к нашему особняку. Юркнув в заднюю дверь, которую я оставила открытой, она скрылась из виду.

Я помчалась вдогонку. Пробежала через кухню в гостиную, где отец как раз собирался посмотреть по телевизору новости.

– Где она? — вскричала я, пыхтя. Он поднял брови.

– Кто — «она»? И почему, мадемуазель, вы орете, будто вас режут?

– Девочка! Которая сюда вбежала! У нее… — я едва не выпалила: «У нее мое лицо», но прикусила язык.

– Сюда вбежала только одна девочка, — произнесла мама из-за моей спины. — Это ты.

Они не лгали. Я обшарила свою спальню, гостиную, столовую, даже кухню — наглая девчонка как сквозь землю провалилась. Ошарашенная, я отбивалась от настойчивых расспросов родителей. В конце концов сказала им, что просто валяла дурака, играя в догонялки с воображаемой подругой.

Той ночью, лежа в постели, я почти убедила себя в том, что так оно и было, что фантазия и одиночество наколдовали мне эту странную встречу. Наутро я отправилась в школу с твердой решимостью побороть свою застенчивость, обзавестись друзьями, выделить между уроками и репетициями время для того, чем занимаются все нормальные люди.

На большой перемене в буфете я заметила незнакомую девочку с длинными шелковистыми светлыми волосами. Она сидела одна за столом и ела макароны с сыром. Набравшись храбрости, я подошла к ней и представилась.

– Привет, — сказала я. — Ты, наверное, новенькая? Девочка откинула с лица свои роскошные волосы и, подняв глаза, улыбнулась.

– Да, — произнесла она смущенно и радостно. — Я только что перевелась из другой школы.

И еще один раз я заглянула в собственные глаза.

Невольно я вскрикнула от испуга и шока. Все, кто был в буфете, уставились на меня. Я отвела взгляд от светловолосой девочки, своей светловолосой копии… а когда спустя секунду вновь взглянула на нее, она точно испарилась.

Пока большая перемена не истекла, я не знала, куда деваться от взглядов моих одноклассников. Они жгли меня, точно солнечные лучи, сфокусированные линзой. Еще хуже было слышать, как они перешептываются и хихикают: каждый смешок кинжалом колол мне спину. Звонок на урок я восприняла как спасительный зов — но в классе меня ожидало нечто гораздо худшее.

На математике мой двойник-мальчик (не Роберт, другой мальчишка с моими глазами, губами и носом), сидевший за соседней партой, нашептывал мне ответы к уравнениям — мгновенно, точно в голове у него был калькулятор — и снова принимался строчить в своей электронной тетради. Все остальные его словно в упор не видели. Весь урок я молчала, закусив губу. Руки у меня тряслись.

На английском я подняла глаза от экрана и обнаружила, что светловолосая Кэти (она писала свое имя «Кейти»), стоя у доски, зачитывает классу свое сочинение, в то время как наш учитель, мистер Маккиннон, преспокойно продолжает объяснять нам правила употребления частиц. Я сидела за своей партой, и два голоса сшибались в моей голове; я пыталась заглушить их своими мыслями, пыталась припомнить громокипящую третью часть «Художника Матисса» Хиндемита — и молила Бога, чтобы моя копия-блондинка заткнулась и села на место.

На физкультуре еще одна «я» — высокая и гибкая — упражнялась на брусьях, выказывая мастерство будущей олимпийской чемпионки; раз за разом задирала кверху свои безупречные ноги, затем несколько секунд держалась в образцовой стойке на руках и изящно спрыгивала на маты. И видя, как она сильна и грациозна, какая у нее прекрасная осанка, я ощутила первый горький укол чувства, которое вскоре стало для меня привычным, — зависти…

После уроков, когда я выбежала из школы, они были всюду, куда ни глянь: хамоватая Кэтрин («Катя», называла она себя) царила на лестничной площадке, и по коридорам разносился ее насмешливый смех в чей-то адрес; в кабинете музыки одна моя копия играла на скрипке, пока другая занималась на флейте; в мастерской Роберт делал из мягкого бальзового дерева деревянную лошадку, тщательно обтачивая на токарном станке ее гриву.

Я поспешила домой, но, к моему ужасу, все они потянулись следом. Целое шествие бесчисленных Кэтрин. Мальчики и девочки, долговязые и маленькие, темноволосые, светловолосые и самых разных промежуточных мастей — и все они смеялись и болтали, подбрасывая мячи или размахивая учебниками. Легион призраков, идущих за мной след в след. Последние несколько кварталов я неслась, надеясь найти убежище дома, громко крича: «Мама! Папа!» — но спастись мне было не суждено; влетев в гостиную, я услышала голос — МОЙ СОБСТВЕННЫЙ ГОЛОС, — звонко выводящий высокие ноты, увидела себя, стоящей у рояля и распевающей гаммы, но у этой Кэтрин, в отличие от меня, действительно был абсолютный слух; одновременно я увидела рыжеволосую Кэти с точеным носиком, зелеными глазами и полными губами, которая вела бесконечный разговор по телефону; и еще одну Кэти в футболке и рваных джинсах, о таких мальчишки с уважением говорят: «Мировой парень!» — она влезла в комнату через окно с воплем: «Ма-а-а!»

Лишь спустя какое-то время я осознала, что изо всех сил кричу: «Заткнитесь! Заткнитесь! ЗАТКНИТЕСЬ!», взываю: «Мама! Папа! Прогоните их!». Содрогаясь от рыданий, я осела на пол, увидела, как побледневшая мать рванулась ко мне, чуть не поскользнувшись в спешке… Она обняла меня, начала укачивать… но на одно мгновение, на одно ужасное мгновение я не была уверена… пыталась и никак не могла понять: кого именно из нас она держит на руках…

Больница принесла мне облегчение. В ее стенах число других Кэтрин почему-то (лишь через много лет я постигла истинную причину) резко сузилось: из нескольких десятков осталась всего лишь горстка, а самые непохожие — мальчики, блондинки, гимнастки — вообще перестали появляться. Те же, кто возникал (это слово здесь наиболее уместно: лежа на кровати и уставившись в никуда, я внезапно обнаруживала, как они выскальзывали из складок незримого занавеса, чтобы спустя несколько минут или несколько часов вновь за ним скрыться), внешне более или менее напоминали меня. И все они, как и я, казались не совсем нормальными. Одна, забившись в угол, целыми часами рыдала; другая злобно колотила кулаками по двери, выкрикивая ругательства; третья оторвала от спинки кровати какую-то железку, зашла в туалет и больше не вышла — и весь день, хотя мочевой пузырь у меня просто разрывался, я сидела в палате: боясь, что в туалете увижу… Впрочем, довольно.