Александр Грин - Людмила Варламова

Затем, измученный приступами малярии и потеряв надежду стать моряком, Александр возвращается домой. С осени 1899 года живет в Вятке, работает в железнодорожных мастерских, чиновником особых поручений, банщиком на станции Мураши неподалеку от Вятки. Работы там было немного, Александр много читал. И вскоре, наверное, не без влияния прочитанных книг, жажда приключений вновь овладела его сердцем.

В феврале 1901 года Александр пешком отправляется на Урал.

«Там я мечтал разыскать клад, найти самородок пуда в полтора – одним словом, я все еще был под влиянием Райдера Хаггарда и Густава Эмара», – с мягкой иронией рассказывал впоследствии Грин17.

Но реальность предстала перед мечтателем из Вятки в совершенно ином виде.

Позднее, в автобиографическом очерке «Урал», Грин опишет много мрачных и тяжелых картин из жизни золотоискателей, в которой за кажущейся романтикой скрывался нелегкий изнурительный труд, грязь, нищета, пьянство.

И хотя Александру удалось некоторое время поработать на Урале на Шуваловских золотоносных приисках, самородков он так и не нашел. Все попытки устроить собственную судьбу по примеру своих любимых героев успехом не увенчались. И тогда он решил пойти в армию. Этот отчаянный шаг был продиктован стремлением обрести, наконец, устойчивые средства к существованию и выбиться из беспросветной нужды.

Глава III

Солдат, революционер, влюбленный…

Как родилось это непростое решение, Грин рассказал в очерке «Тюремная старина»: «После того как я вернулся с Урала, прошли осень и зима. Я опять не мог никуда устроиться, жил кое-как на деньги отца в тесной, дешевой комнате и плохо соображал о том, как же мне быть. <…> Иногда удавалось переписать роли для театра или больничную смету, но в общем на свои заработки прожить я не мог. <…> Прошло лето, а осенью отец спросил меня: “Саша, что же ты думаешь делать?”».

Что мог сказать я ему? Мне было смертельно жаль старика отца, всю жизнь свою трудовую положившего на нас, детей, и в особенности на меня – первенца, от которого ждали, что он будет инженером, доктором, генералом…

– Я пойду в солдаты»18.

Пребывание Грина на военной службе, длившееся менее года, – яркий пример его мощного противоборства обстоятельствам. «Моя служба в армии, – вспоминал впоследствии писатель, – прошла под знаком беспрерывного и неистового бунта против насилия»19.

Всё вызывало протест: бессмысленная муштра, бесправие солдат, жестокость командиров… Едва ли не половину срока своей службы Грин находился в карцере. Завершился этот бунт побегом.

В марте 1902 года Александр Гриневский зачислен рядовым в 213-й Оровайский резервный батальон, стоявший в городе Пензе, а в ноябре того же года «исключен из списка батальона бежавшим».

Побег ему помогают совершить революционеры. Александр впервые встретился с ними во время службы в армии, тогда же стал читать запрещенную литературу, посещать тайные собрания, выполнять поручения.

«Всё, что я знал о жизни, – рассказывал со временем Грин, – повернулось разоблачительно-таинственной стороной; энтузиазм мой был беспределен»20.

По первому слову эсера-вольноопределяющегося (пропаганду в Оровайском батальоне вели эсеры) он взял пачку прокламаций и разбросал их во дворе казармы. А вскоре после побега, снабженный паспортом на имя пензенского мещанина Александра Степановича Григорьева, он уже вел революционную пропаганду в городах средней полосы России. Он выступал в рабочих кружках в Нижнем Новгороде, Саратове, Тамбове.

Из Гриневского даже пытались сделать террориста, для чего он две недели провел «в карантине» в Твери, но вскоре вернулся в Нижний Новгород, так как был признан негодным для террористического акта.

В рассказе «Карантин» Грин устами своего героя Сергея говорит, как укрепилась в нем убеждение о недопустимости террора. Поэтическая русская природа, общение с простой девушкой из народа породили в Сергее сначала сомнение, а потом яростный протест против террористических планов, и он выходит из игры, поняв, что у него, как и у его товарищей, нет права убивать.

Так началось разочарование Гриневского в деятельности эсеров. Однако он пока продолжал работать в эсеровской партии в качестве пропагандиста и осенью 1903 года прибыл с этой целью в Севастополь.

Стояла ясная крымская осень, и город, изрезанный множеством бухт, был особенно прекрасен. В этом красивом романтическом городе Константин Паустовский узнал гриновский Зурбаган. Да и сам Грин признавался, что некоторые оттенки Севастополя вошли в его города: Лисс, Зурбаган, Гель-Гью, Гертон.

Здесь Гриневский выступал перед солдатами и матросами и проявил себя необычайно одаренным пропагандистом. Он обладал талантом убеждать, способностью говорить о сложных вещах просто, доходчиво, увлекательно.

Участник революционных событий в Севастополе 1903 года Григорий Чеботарев вспоминал, что выступления Гриневского пользовались особым успехом. В этих выступлениях окреп дар владения словом, который в дальнейшем сделает Грина одним из наиболее оригинальных писателей.

В Севастополе он сотрудничал с местными революционерами. И хотя этот город из-за Черноморского флота представлял для противников режима большой интерес, но описанная Грином организация севастопольских революционеров вызывает улыбку: «Я приехал в Севастополь на пароходе из Одессы. <…> Неподалеку от тюрьмы стояла городская больница. В ней был смотрителем один старик, бывший ссыльный; к нему я пришел со своим паролем, и он отвел меня к фельдшерице Марье Ивановне, а та отвела меня к Киске, жившей на Нахимовском проспекте.

Киска была центром севастопольской организации. Вернее сказать, организация состояла из нее, Марьи Ивановны и местного домашнего учителя, административно-ссыльного.

Учитель был краснобай, ничего революционного не делал, а только пугал остальных членов организации тем, что при встречах на улице громко возглашал: “Надо бросить бомбу!” или: “Когда же мы перевешаем всех этих мерзавцев?!”»21.

Все описанные Грином персонажи имели реальных прототипов, но особо следует остановиться на Киске. Под этой партийной кличкой скрывалась Екатерина Александровна Бибергаль. Ей было на тот момент 23 года. «В меру высокая, тоненькая, с легкой походкой, с тонкими чертами лица, с головкой, обрамленной, как ореолом, русыми пышными, волнистыми волосами, с карими, лучистыми глазами, она была обаятельна. Голос нежный, чистый», – так девушку описывают современники22. Очаровательная внешность соединялась в ней с необычайным революционным энтузиазмом, который Екатерина унаследовала от отца, известного народовольца Александра Николаевича Бибергаля. В Севастополь она была сослана под надзор полиции, но это не мешало ей активно участвовать в революционной деятельности и там.

Любовь, вспыхнувшая к ней у Александра Гриневского, окрашивалась романтическим ореолом опасности, тайны. Часто им приходилось вместе бывать на сходках, вместе выступать перед матросами или солдатами.

Об одном из таких выступлений Грин рассказывал: «Однажды ночью на Артиллерийской слободке состоялось первое мое свидание с рядовым Палицыным, невзрачным рябоватым солдатиком. Через Киску он распространял в казармах революционную литературу. Киска, бывшая тут же, убедила Палицына созвать собрание рядовых, на котором я должен был с ними говорить. <…> Я сказал им так много и с таким увлечением, что впоследствии узнал лестную для меня вещь: оказывается, один солдат после моего ухода бросил с головы на землю фуражку и воскликнул:

– Эх, пропадай родители и жена, пропадай дети! Жизнь отдам!»23.

И можно не сомневаться, что красноречие Грина подкреплялось не столько революционной убежденностью, сколько его страстным чувством к Бибергаль. Любовь вдохновляла, заставляла пренебрегать опасностью.

А опасность была совсем рядом. Однажды, когда Гриневский неподалеку от Графской пристани встретился с двумя солдатами, чтобы условиться о месте сходки, к нему подошел городовой и предложил пройти в участок. Оказывается, о его пропагандистской работе уже было известно полиции и его разыскивали по городу.

Арест был произведен 11 ноября 1903 года. Для молодого человека с очень свободолюбивой душой, каким был Грин, это стало настоящим потрясением. Даже через десятки лет, описывая свои чувства, он ощущал пережитое очень остро: «Никогда мне не забыть режущий сердце звук ключа тюремных ворот, их тяжкий, за спиной, стук…»24

Он пытался вырваться на свободу: объявлял голодовку, писал прошения, пытался бежать самостоятельно и с помощью товарищей по партии. В этом деятельное участие принимала Екатерина Бибергаль. Ей удалось достать крупную сумму денег, было куплено парусное судно, на котором Гриневского предполагали переправить в Болгарию. Но побег не удался. После долгого судебного разбирательства, длившегося почти два года, Гриневского признали «весьма важным революционным деятелем». Он был исключен из службы с лишением воинского звания, лишен прав состояния и приговорен к 10-ти годам ссылки в Сибирь. Однако отправить его туда не успели.