Серебряная звезда - Джаннетт Уоллс

– Я просто не могу оставаться здесь! – крикнула мама. – Я должна уехать!

Я размышляла, что можно сказать, чтобы смягчить ситуацию, но тут мама схватила свою большую сумку с дивана и выбежала, хлопнув дверью. Я слышала, как она завела «Дарт» и уехала. И в бунгало стало тихо. Только нежно позвякивали под ветром мамины колокольчики.

Я покормила Фидо, маленькую черепаху, которую мама купила в магазине «Вулворт», когда не позволила мне иметь собаку. Затем свернулась клубочком в мамином лиловом кресле с бабочками – в том, в котором она любила сидеть, когда сочиняла музыку. Я поглядывала в окно, подогнув под себя ноги, поглаживая голову Фидо указательным пальцем и ожидая, когда Лиз придет домой из школы.

Сказать по правде, у мамы был вспыльчивый характер, и, когда все вокруг становилось непреодолимым, она раздражалась и злилась. Обычно это быстро проходило, и мы продолжали жить так, будто ничего не случилось. В этот раз все было по-другому. Мама сказала такое, чего прежде никогда не говорила, как, например, то, что я была ошибкой. И все дела, связанные с Марком Паркером, казались таинственными, как в приключенческом фильме. Я ждала Лиз, чтобы она помогла разобраться в ситуации.

Сестра могла найти смысл во всем, в чем угодно. Уж так работали ее мозги. Лиз была талантливой и красивой, и, самое главное, очень сообразительной. Я говорю все это не только потому, что она моя сестра. Познакомьтесь с ней, и вы сами поймете. Она высокая и стройная, с бледной кожей и длинными рыжими вьющимися волосами. Мама всегда называла ее красавицей прерафаэлитов, отчего Лиз, вытаращив глаза, возражала, что это никуда не годится, она не жила сто лет тому назад в дни прерафаэлитов.

Лиз была одним из тех людей, от которых у взрослых, особенно учителей, отвисала челюсть. Они говорили про Лиз «вундеркинд», «не по годам развитая», «одаренная». Лиз знала такое, чего другие люди не знали – например, кто такие эти прерафаэлиты, – потому что она очень много читала. Также она могла делать сложные математические вычисления без карандаша и бумаги, разгадывать сложные загадки и говорить слова в обратном порядке – так, Марк Паркер у нее назывался Крам Рекрап. Она любила анаграммы, где в словах переставлялись буквы, чтобы создать другие слова, «фарш» переделывался в «шарф», а «картина» в «натирка». Еще Лиз любила непроизвольные перестановки слов, и когда вы собирались сказать «город Рим», то вместо этого говорили «дорог Мир», или когда «серп кОсит» превращалось в «перс косИт» и вместо «кот пищал» становилось «ток щипал». Она также была прекрасным игроком в скрабл.

Сестра возвращалась из школы позднее меня на час, и этот час показался мне вечностью. Когда Лиз появилась в бунгало, я сразу сообщила ей о ссоре с мамой.

– Зачем она выдумала про Марка Паркера? – сказала я.

Сестра вздохнула:

– Мама всегда была выдумщицей.

Мама рассказывала нам много такого, что, как Лиз подозревала, являлось неправдой, например, как в Виргинии она бывала на охоте на лисиц с Джекки Кеннеди, когда они обе были девочками, или как она исполняла танец «банана» на сельскохозяйственной ярмарке. У мамы был красный бархатный жакет, и она любила рассказывать историю о том, что, когда Джун Картер Кэш услышала ее игру в баре в Нэшвилле, она вышла к маме на сцену и они стали петь дуэтом. Джун Картер Кэш была в красном бархатном жакете и прямо там, на сцене, отдала его маме.

– Все это выдумки, – сказала Лиз. – Я видела, как мама покупала жакет на церковной распродаже. Она не знала, что я наблюдала за ней. Марк Паркер – просто еще один танец «банана».

– Я вела себя неправильно, а?

– Бин, не морочь себе голову.

– Нечего было раскрывать рот. Но я правда никогда вообще ничего подобного не говорила.

– Она догадалась, что ты поняла, и не смогла сдержаться.

– Мама не просто выдумала маленькую историю о каком-то человеке, с которым познакомилась, – заметила я. – Были же телефонные звонки. И листы нотной бумаги.

– Да, – кивнула Лиз. – Ее что-то напугало. Наверное, проверила свои деньги, и от этого у нее произошел нервный срыв.

Сестра сказала, что мы должны убраться, чтобы, когда мама вернется, мы могли бы притворяться, будто истории с Марком Паркером никогда и не было. Мы поставили книги обратно на полки, сложили ноты и убрали пластинки в их конверты. Я просмотрела нотные листы Паркера, предположительно надписанные мамой: «Я писал это о тебе до того, как узнал тебя». От этого мурашки бежали по коже.

Глава 3

Мы ждали, что мама вернется ночью или на следующий день. Но ее не было так же долго, как тогда, когда она предположительно встретила Марка Паркера. Лиз говорила, что не надо беспокоиться. Мама всегда возвращалась. Вскоре мы получили письмо:

Мои дорогие Лиз и Бин!

Сейчас три часа дня, и я пишу из отеля в Сан-Диего. Понимаю, что недавно выступала не в лучшем виде, и, чтобы закончить мои песни – и быть матерью, которой мне хочется быть, – мне нужно снова найти волшебство. И я молюсь о том, чтобы обрести равновесие.

Вы должны знать, что в мире нет для меня ничего более важного, чем мои девочки. Скоро мы опять будем вместе, и жизнь наладится!

Двести долларов, которые я посылаю, продержат вас на куриных пирогах до моего возвращения. Подтягивайтесь и не забывайте чистить зубы!

Я подошла к Лиз, стоявшей у окна, и она сжала мою руку.

– Она вернется? – спросила я.

– Конечно.

– Но когда? Она не написала когда.

– Вряд ли ей самой это известно.

За две сотни долларов можно купить много пирогов с курицей. Мы покупали их в магазине Спинелли, на Балзалм-стрит, с кондиционером, с деревянным полом и с большим морозильником, где хранились пироги. Мистер Спинелли, темноглазый мужчина с волосатыми руками, с которым мама всегда флиртовала, иногда выставлял эти пироги на распродажу. Когда он это делал, мы могли купить восемь штук за доллар, это был хороший запас.

Мы ели пироги по вечерам на красном пластиковом столе, но нам не хотелось играть в «Жуй – Плюй» или в «Ложь». После обеда мы все убирали, делали уроки и ложились спать. Мы справлялись сами со всем и раньше, когда мама отсутствовала, но мысль, что неизвестно, сколько дней ее не будет, заставляла нас более серьезно и ответственно относиться к своей жизни. Когда мама находилась дома, она позволяла нам лечь спать попозже, но, когда ее не было рядом, мы всегда укладывались вовремя. Поскольку сейчас ее не было и она не могла написать записку учителю, мы не опаздывали в школу и не прогуливали уроки, что мама временами нам разрешала. Не оставляли грязную посуду в мойке и чистили зубы.

Лиз работала приходящей няней, но поскольку мамы не было уже целую неделю, она решила найти еще какую-нибудь работу, а я стала разносить газету «Грит». В этой газете печатались полезные статьи, например, об избавлении от белок, которые перегрызали провода в моторе машины. Нужно было положить нафталин в старые перчатки и подвесить их под капот двигателя. До поры до времени у нас не возникало проблем с деньгами, а счета пока просто накапливались, в любом случае мама платила по ним с опозданием. И все же мы понимали, что постоянно так жить невозможно, и каждый день, возвращаясь из школы, я смотрела на дорогу, надеясь увидеть припаркованный около бунгало мамин коричневый «Дарт».

Через две недели после маминого ухода я пошла к Спинелли, чтобы запастить куриными пирогами. Думала, что никогда не устану от куриных пирогов, но приходилось признать, что они мне надоели, ведь мы ели их и на завтрак тоже. Пару раз мы покупали мясные пироги, но на распродаже их вообще не бывало, а Лиз сказала, что нужно брать лупу, чтобы рассмотреть там мясо.

У мистера Спинелли позади прилавка располагался гриль, в котором делались гамбургеры и хот-доги. Он заворачивал их в фольгу и грел под горячим красным светом, пока булки не становились пышными и влажными. Они, конечно, хорошо пахли, но стоили слишком много. И я опять накупила куриных пирогов.

– Что-то не видно вашей мамы, мисс Бин, – произнес мистер Спинелли. – Как у нее дела?

Я замерла, потом сказала:

– Она сломала ногу, – пробурчала я.

– Какая досада! Возьми себе мороженое-сандвич. За мой счет.

Этим вечером, когда мы с сестрой делали уроки на красном пластиковом столе, в дверь постучали. Лиз открыла дверь, за которой стоял мистер Спинелли с коричневым пакетом в руках, на пакете возвышалась буханка хлеба.

– Это для вашей мамы, – пояснил он. – Я пришел узнать, как она себя чувствует.

– Ее здесь нет, – произнесла Лиз. – Мама в Лос-Анджелесе.

– Бин сказала, что она сломала ногу.