Не чувствуя беды (Выскочка и обезьяна) - Рекс Стаут

— Я вот о чем думал, — произнес Ковен. — Я скажу, что запланировал новую серию с Дэном, в которой он открывает сыскное бюро. В связи с этим я обратился к Неро Вольфу за консультацией, а он прислал вас. Мы некоторое время пообсуждаем этот вопрос, и я попрошу вас показать, как производится обыск, чтобы дать нам некоторое представление об этом. Естественно, вы не должны начинать со стола. Сначала осмотрите полки. А когда вы подойдете к столу, я отойду в сторону, так, чтобы видеть всех пятерых. Тут вы открываете ящик, достаете револьвер, и они видят…

— Я полагал, что это сделаете вы.

— Да. Но потом я подумал, что лучше это сделать вам — тогда они все будут смотреть на револьвер и на вас, а я спокойно смогу изучить их лица. Я буду следить за ними. И когда вор, если таковой будет присутствовать, увидит револьвер в ваших руках, то лицо выдаст его, и я это замечу. Вот так.

Признаюсь, это звучало довольно убедительно. Может, ему и вправду удастся так чего-нибудь добиться, размышлял я, пока он допивал свой тоник. С тостом и яйцом было покончено.

— Очень хорошо, за исключением одного. Вы считаете, что лицо виновного будет выражать удивление. А что, если лица всех пятерых будут его выражать? Я достаю револьвер из вашего стола — что могут подумать люди, не знающие, что у вас таковой имеется?

— Но они знают.

— Все?

— Конечно. Разве я вам не говорил? Как бы там ни было, но они все знают о револьвере. Вообще в этом доме все всё знают. Давно надо было избавиться от него. Так что все очень просто, Гудвин, — мне надо узнать, куда делся этот чертов револьвер, кто его взял, а дальше я разберусь сам. Я уже говорил это Вольфу.

— Я знаю. — Я обошел стол и выдвинул левый ящик, — Здесь?

— Да.

— В последнем отделении?

— Да.

Я достал из кобуры свои «Марли», вынул из него патроны, ссыпал их в карман, положил револьвер в ящик и вернулся на место.

— О'кэй. Зовите их. Я думаю, мы справимся без предварительных репетиций.

Он посмотрел на меня, потом открыл ящик и снова глянул на револьвер. Задвинув ящик, он откинулся на спинку стула и принялся жевать своими стертыми желтыми зубами верхнюю губу.

— Мне надо собраться с духом, — почти просительно произнес он. — Я чувствую себя человеком только со второй половины дня.

— Какого черта! — прорычал я. — Вы просите меня приехать в полдень и назначаете встречу на половину первого…

— Я знаю, знаю. — Он продолжал жевать свою губу. — Мне надо одеться. И не пытайтесь подгонять меня, понятно? — сорвался он вдруг на крик.

Я был сыт по горло, но уже потраченное время и доллар за такси заставили меня смириться.

— Я знаю, художники — люди темпераментные. Но я хотел бы напомнить вам расценки мистера Вольфа. Он устанавливает цену в зависимости от дела, но если время, потраченное на это дело, превышает разумные, с его точки зрения, сроки, то за каждый лишний час набавляется сотня долларов. Если вы намерены задержать меня до вечера, вам это обойдется недешево. Может, я сейчас уйду, а вернусь попозже?

Ему это не понравилось, и он начал объяснять, что, если я буду в доме, ему будет легче собраться с духом и займет это не больше часа. Он встал и направился к двери.

— А вы знаете, сколько я зарабатываю в час? Сколько стоит час моего рабочего времени? Больше тысячи долларов. Больше тысячи в час! Пойду оденусь. — И он вышел, закрыв за собой дверь.

На часах было час семнадцать, и мой желудок убедительно подтверждал это. Я подождал минут десять и позвонил Вольфу. Он, естественно, посоветовал мне пойти куда-нибудь позавтракать, что я и собрался сделать. Но, повесив трубку, почему-то остался сидеть на месте. Я был убежден, что, как только я уйду, Ковен тут же соберется с духом, провернет всю эту затею, ничего не выяснит и придется начинать все сначала. Я попытался объяснить это своему желудку и, невзирая на звуки протеста, настоял на своем — в конце концов, кто здесь был хозяин?! В час сорок две дверь открылась и в комнату вошла миссис Ковен.

Я встал. Муж уже передал ей, что я задерживаюсь у них, тик как встреча откладывается. Мне ничего не оставалось делать, как подтвердить это. Тогда она предложила мне перекусить, и я согласился, что это была неплохая мысль.

— Может, вы спуститесь и поедите вместе с нами? Мы не готовим дома, так что только сандвичи, если это вас устроит.

— Мне бы не хотелось выглядеть невежливым, но вы едите в комнате с обезьяной?

— Нет, — ответила она вполне серьезно. — Это невозможно. Внизу, в мастерской. — Она взяла меня под руку; — Идемте.

И я последовал за ней.

2

Четверо остальных подозреваемых сидели в большой комнате на первом этаже вокруг деревянного стола, уставленного сандвичами. В комнате царил полный кавардак: столы с флюоресцентными лампами, открытые полки, забитые бумагой, банки всевозможных размеров, стулья, расставленные в беспорядке, еще полки с книгами и папками и тысяча других предметов. В довершение этого хаоса на полную мощность были включены два радиоприемника.

Мы с Марсель Ковен присоединились к собравшимся, и я тут же воспрянул духом. На столе стояли корзинка с французскими булками и ржаными хлебцами, бумажные тарелки с нарезанной ветчиной, копченой индейкой, осетриной, беконом, огромный кусок масла, горчица и другие специи, бутылки молока, дымящийся кофейник и кувшин со свежей икрой. Увидев, как Пит Жордан намазывает икру на хрустящую хлебную корку, я понял, что он имел в виду, когда говорил о своем неумении голодать.

— Ешьте! — прокричала Пат Лоуэлл мне в ухо.

— А почему бы не уменьшить звук или вообще не выключить их? — проорал я в ответ, одновременно доставая себе хлеб и бекон.

Она глотнула кофе из бумажного стаканчика и покачала головой:

— Один — Байрама, а другой — Пита! Они слушают разные программы во время работы! Громкость, естественно, возрастает!

В комнате стоял чертовский шум, но бекон был отличный. Впрочем, индейка и осетрина тоже были выше всяких похвал. Поскольку дуэт радиоприемников исключал возможность какой-либо беседы, я рассматривал сотрапезников. Наибольшее внимание привлекал Адриан Гетц, которого Ковен называл Выскочкой. Он аккуратно отламывал кусок хлеба, клал на него кусок осетрины, водружал на нее ложку икры и отправлял все это в рот. Потом делал три глотка кофе и начинал все сызнова. Он был поглощен едой, когда мы с миссис Ковен только входили, и продолжал этим заниматься, когда я уже отвалился от стола.

В конце концов и он перестал есть. Отодвинув стул, он подошел к умывальнику, вымыл руки и вытер их носовым платком. Потом просеменил к одному радиоприемнику и выключил его, после чего проделал то же самое с другим.

— Прошу прощения, — извиняющимся тоном произнес он. — Я только хотел задать один вопрос мистеру Гудвину, перед тем как пойти вздремнуть. Когда вы открывали окно, вы отдавали себе отчет в том, что холодные сквозняки опасны для тропических обезьян?

Это было сказано очень мило, почти робко. Но что-то, я даже не знаю что, безумно раздражало меня в нем.

— Конечно, — ответил я бодро. — Как раз именно это я и проверял.

— Вы поступили безрассудно. — Он не жаловался, а просто выражал свое скромное мнение. Потом он повернулся и засеменил прочь из комнаты.

Наступила напряженная тишина. Пат Лоуэлл долила себе кофе.

— Да поможет вам бог, Гудвин, — пробормотал Пит Жордан.

— А в чем дело? Он мне теперь будет мстить?

— Не надо мне задавать вопросов, просто будьте осторожны. — Он скомкал свою салфетку и кинул ее на стол. — Ну, кто хочет лицезреть творческий процесс? Вперед. — И, врубив свой приемник, он сел за рабочий стол.

— Я уберу, — предложила Пат.

Байрам Хильдебранд, который за время моего присутствия не пропищал ни слова, тоже включил приемник и занял место за своим рабочим столом.

Миссис Ковен вышла из комнаты. Чтобы чем-то занять время, я стал помогать Пат Лоуэлл убирать со стола. Я бы, конечно, с большим удовольствием поговорил с ней, но при двух орущих приемниках это было совершенно исключено. Потом и она ушла, а я направился посмотреть, как работают художники. Мое мнение о Дэзл Дэне не переменилось, но я не мог скрыть восхищения их работой. Грубые наброски, которые, на мой взгляд, ничем не отличались друг от друга, у меня на глазах превращались в законченные картинки, выполненные в трех цветах. Они работали, не отвлекаясь ни на минуту, за исключением тех случаев, когда Хильдебранд вскакивал, чтобы увеличить громкость своего приемника. Сразу вслед за ним это же проделывал Пит Жордан.

Я сел и попробовал провести эксперимент по одновременному прослушиванию двух разных программ. Но вскоре ум у меня стал заходить за разум, и я ушел из мастерской.

Дверь в нижний холл была открыта, и, заглянув туда, я увидел Пат Лоуэлл, сидевшую за столом с какими-то бумагами. Она кивнула мне и продолжила работу.