Рыбацкие мотивы - Анатолий Онегов

После каждой новой поклевки и каждой новой плотвы окошечко среди листьев кувшинки долго успокаивается. Я закатываю крючок в новый хлебный катышек, не тороплюсь забрасывать - все равно ждать, когда вода, листья, потревоженные напуганной рыбиной, снова заснут. Потом поплавок снова ложится на воду, почти тут же встает и снова замирает около листа-блюдца. Справа от поплавка, сантиметрах в тридцати, еще один точно такой же лист, такой лист и впереди поплавка и в сторону к лодке... Ждать приходится минут пятнадцать. И снова поплавок чуть приметно начинает двигаться, тонуть. Это еще одна плотва-красавица подошла к моему оконцу в траве и соблазнилась хлебным катышком, пахнущим ржаным тестом и подсолнечным маслом.

К полуночи клев затихает. Часа полтора приходится сидеть в лодке, сидеть неподвижно, чтобы не беспокоить ночную воду. Уезжать отсюда не хочется - место оказалось счастливым, его жалко потерять, не найти в предутреннем тумане: "А вдруг в другом окошечке не будет такой плотвы..."

Рассвет приближается медленно, сумрак расплывается нехотя, лениво. Ты снова начинаешь вглядываться в темноту. Ты уже вроде бы и видишь кончик поплавка. Темная палочка-пенек неподвижна. Да, еще рано - рыба еще не вышла к траве. И вдруг удилише резко кивает в сторону и неровно скользит по борту лодки. Подсечка. На крючке рыбица, тяжелая, большая, упрямая. Нет, ты не видел своего поплавка - за поплавок ты принял какую-то палочку, торчащую из воды, а поплавок к этому времени уже утонул - плотва ухватила хлебный катышек, потянула в сторону, засеклась и рванула удилище...

Сейчас рыбина ушла в траву. Леска поднимает на себе листья кувшинок листья нехотя сползают вниз, к воде. Рыбины больше не слышно. Неужели сошла? Опускаешь удилище, ослабляешь леску... Потяжек нет. Перебираешь удилище руками, добираешься до кончика, берешь в руки леску, тянешь на себя, крючок рвет листья один за другим. Плотвы нет - она сошла с крючка.

Уже видно воду, видно листья вокруг, видно кончик поплавка. Все неподвижно, настороженно. Проходят пятнадцать, двадцать... тридцать минут поклевки все нет. Проверяешь насадку. Катышек цел. Подбрасываешь еще одну горсть прикормки - разбухших в воде хлебных крошек. И снова ждешь. И снова пустая тишина. И только когда совсем рассвело, поплавок, чуть вздрогнув, плавно заскользил в сторону. На крючке оказалась небольшая плотвица. Она не сопротивлялась и сразу успокоилась в корзине.

Над разливом раздался голос первой утренней чайки. Потом появились еще и еще белокрылые птицы. Следом за ними отправились на охоту и крачки, пронзительно перекликаясь друг с другом. Поклевок больше не было.

Солнце уже поднялось, грело по-летнему жарко. Еще немного, и его лучи осветят донышко того окошечка-колодца среди ли-стьев кувшинок, где с вечера ждал я встречи с плотвой. Пора домой.

Что помешало плотве прийти сегодня утром? Может быть, та ночная неудача, та потерянная рыбина как-то определила дальнейшие события? А может быть, изменилось атмосферное давление и ожидается вскоре перемена погоды? А может быть, по утрам хорошая плотва вообще не заходит сюда?

В траве ударила щука, ударила хлестко, звонко по утренней воде. У лодки появилась стайка мальков. Я протянул руку, и тень от руки опустилась на воду, прямо над стайкой мелкой рыбешки, и рыбешки тут же прыснули в разные стороны. Потом снова собрались вместе, но чуть в стороне, и снова очень медленно двинулись от моей лодки к траве, туда, где вечером появлялась крупная плотва-сорога. ..

Ятва

К осени малек на таежных озерах собирается в большие стаи и в хорошие тихие дни медленно ходит по озеру у самой поверхности. Часто среди мальков выплескиваются и белые игривые плотвички-сорожки. Сорога идет рядом с мальком, но немного ниже. Еще ниже идет окунь, а под сорогой и окунями короткими перебежками крадутся щуки. Эти четыре "этажа" рыб двигаются по озеру взад и вперед. Их путь зависит от ветра и от характера озера. Первые два "этажа" зовут ятвой. Когда играет-гуляет ятва, то кажется, что озеро все время вспыхивает яркими частыми искрами. В ветер и дождь ятва западает на дно и прячется в берега. Тогда на озере мрачно и пусто.

К ятве подбираешься тихо, почти крадешься. Когда на озере есть лодка, весло не вынимаешь из воды, чтобы не шуметь. Рыба на таежных озерах не любит шума. Не любит удара топора, крика, громкого разговора и даже стука удилища по борту лодки. Лодки здесь всегда осиновые, долбленые, и каждый удар по борту такой скорлупки гремит над озером ружейным выстрелом. Тайга ловит этот выстрел, эхо перекатывается от берега к берегу, и над озером долго висит настоящая канонада. Таежная тишина не прощает шума и жестоко мстит навязчивым эхом и разбежавшейся рыбой.

На этом озере нет лодки. Я сделал плот, немного постучал топором и до вечера так и не смог подкрасться к гулявшей ятве. Сначала ятва была рядом, но с первым ударом топора по еловой сушине запала, снова показалась не скоро и далеко от берега и никак не подпускала меня к себе. Вечером я потрошил крошечных окуньков, колол в сумерках пальцы и ругал озеро... Ругал за безрыбье, за топкие берега... Потом я все-таки научился не греметь и не шуметь и наконец подкрался к ятве...

Шест лежал на плоту. Я присел на корточки и ждал, когда ветерок еще чуть-чуть подгонит мой плот к плескавшейся сорожке. Я сам, удилище, поплавок, крючок в левой руке - все было напряженным ожиданием... И вот наконец поплавок успокоился и замер на темной от еловых берегов воде...

Первой была небольшая сорожка, попалась она не сразу. Потом еще и еще. Сорожки одна за другой исчезали в моем садке, их бурые спинки сливались с коричневой водой, и рыбки невидимками стояли друг над другом, уткнувшись в сетку садка...

Я приподнял поплавок, сделал побольше спуск, червь стал опускаться вниз - тонуть и, не останавливаясь, утащил следом за собой поплавок. Окунь выплеснулся из воды ходко и испуганно, потом рванулся под плот и успокоился только в корзинке.

Окуни были очень похожи друг на друга: размер в полторы ладони, темные полоски и ярко-зеленый отлив чешуи, одинаково резкие рывки под плот. Они садились на крючок один за другим четко и жадно, будто заранее выстроились в длинную и нетерпеливую очередь... Но эта очередь вдруг оборвалась - щучья пасть раскрылась вслед за очередным окунем и уже над водой отобрала у меня и окуня, и крючок вместе с куском лески.

Мелкая, неторопливая рябь поигрывала вокруг плота, среди этой ласковой ряби беззаботно плескались небольшие сорожки... А руки у меня, наверное, тряслись, путалась леска, несколько раз падал на бревна плота металлический поводок. Наконец все готово, на крючке заходил бойкий живец, и тут же вновь появилась щука... Рыбина долго кидалась из стороны в сторону, не желая показаться мне, потом сдалась и покорно вытянулась на плоту.

Следом за щукой живцов стали хватать полосатые страшилища в жестких роговых латах - таких окуней мне приходилось видеть не часто. Их чешуя отливала тем же зеленоватым огнем, что и у других окуней поменьше, но вели они себя куда упрямее, легко крушили мою снасть и уносили с собой в глубину обрывки лески, казавшейся мне до этого удивительно прочной.

К вечеру ятва редела, опускалась на дно, стихал ветерок, появлялись первые полосы тумана, и тут же объявлялись комары. Они сваливались на тебя бесчисленным хищным десантом, и ты, не успев смотать удочки и сложить рыбу в!корзинку, гнал плот к костру, к густому спасительному дыму.

У костра всегда хотелось долго пить чай, настоящий, таежный, с брусникой и сахаром вприкуску. А потом так же долго сидеть у догорающего костра, откинувшись к стволу ели, и вспоминать о чем-нибудь очень хорошем и большом, где-то оставленном и пока не найденном вновь...

Первый лед

Когда бы я ни отправлялся на рыбалку, я всегда брал с собой короткую зимнюю удочку, тонкую леску, сторожок из кабаньей щетинки и несколько разных мормышек... Мормышка выручала меня и весной, и летом, и осенью перед ледоставом, и, конечно, зимой. Слов нет, интересно ловить зимней удочкой с лодки и посреди лета, но ведь зимняя удочка создана была для зимы.

Сегодня встало озеро. Лед крепчал и потрескивал, выбрасывая из трещин яркие морозные искры-звезды. Первый лед... Первый в этом году на этом озере. И я первый, кто пробьет в этом льду круглое окошечко-лунку и заглянет туда, в таинственную глубину.

Тайга не была чисто-белой. То ли от неба, то ли от абсолютной чистоты снега и замерзающего водуха все, что можно было назвать белым, было сейчас чуть-чуть голубым. Тайга молчала. Не было ни движения, ни звуков. Солнце тоже остановилось в морозной дымке. Это счастье - быть в мире стихнувших страстей, стихнувших после бурного северного лета и шквальной осени, быть не чужим, а своим, быть частью этой тишины - я испытывал впервые. Каждый день с первыми голубыми тенями зимнего утра я переживал это счастье.

Рыба тоже, наверное, по-своему переживала тогда эту тишину, переживала молча и неподвижно и совсем не ловилась. Первого льда в нашем рыбацком понимании на этот раз так и не было. Я оставил свой рыбацкий лед до следующего раза, хорошо зная, что, если и на следующий год не будут на снегу рядом с лункой гореть на морозном солнце красноперые окуни, я все равно обязательно испытаю снова какое-нибудь счастливое чувство.