Юркина луда - Анатолий Онегов

Промышлял он блесной, подсаживая на крючок к блесне земляного червя. Этих червей он запасал с осени и бережно хранил всю зиму под домом.

Леска у него была толстая, видимо, старая, вся в узлах. Но блесна самодельная, красивая и, конечно, давно проверенная в здешних озерах.

На эту блесну еще совсем недавно вот здесь, на этом месте, он, Юрка-скворчонох, ловил в день по ведру окуней. Здесь окунь стоял всю зиму и хорошо брал на блесну. А теперь вот что-то случилось - окунь, видимо, стронулся с места, ушел с этой глубокой луды...

И имя юного рыболова, и все остальные подробности его зимней рыбалки узнал я почти сразу - детское откровение в ответ на честное внимание взрослого человека не заставило себя ждать. Мы как-то сразу поняли, нашли друг друга в "этот весенний, радостный день - он, видимо, нашел во мне уважение к своим взрослым шагам, а я отчетливо почувствовал в себе добрую нежность к этому худенькому пареньку и обязательное желание как-то, чем-то одарить его за его откровенное старание...

Я готов был отдать ему все, чтобы вдруг ему стало совсем хорошо, радостно до , конца, - наверное, с похожим чувством мы встречаем первых перелетных птиц, явившихся к нам после долгой и трудной зимы.

Но увы, мои подарки ему не подходили... Леска, что была у меня, оказалась для него слишком тонкой, и он вернул мне катушку с импортной леской обратно. Мормышки ему вообще не были нужны, а приличных блесен, годных, по его мнению, для этого озера, у меня не оказалось... Я еще мог предложить ему мотыля, рубинового, живого, доставлен-ного сюда из самой столицы, но и такой подарок был ему ни к чему - мотыля не удалось бы насадить на большой крючок Юркиной блесны... Так от всей моей щедрости остались у меня для этой откровенной встречи лишь добрая молчаливая улыбка и тоже почти молчаливое ответное откровение.

А Юрка продолжал по-прежнему сидеть на своем ведре, время от времени потряхивая блесной, опущенной к самому дну. Я присел напротив него на корточки и следил за концом его удильника... Мы молчали, и лишь изредка мой юный друг дополнял уже известное мне новыми деталями:

- Здесь луда небольшая... Луда глубокая... Здесь летом окунь есть, но меньше...

За разговором неожиданно для меня Юрка коротко взмахнул удильником и быстро-быстро стал поднимать к лунке очередного окуня. А я считал метры поднятой лески: пять, шесть, семь, восемь, девять... И только тут из лунки ошалело выскочил толстенький окунек. Изо рта у него торчал плавательный пузырь - его вытянули слишком быстро с большой глубины.

"Девять метров, - отметил я про себя. - Ничего себе луда!"

Я привык к лудам мелким, неглубоким. Ну, два... Ну, три-четыре метра. Луда была в моем представлении меляком, отмелью - островком посреди озерной глубины. И только на таких лудах привык я искать рыбу.

Уже потом, промеряя глубину вокруг Юркиной луды, я убедился, что тот самый пятачок дна, скрытый под девятиметровой толщей озерной воды, действительно был лудой - вершиной посреди устрашающих озерных глубин. Склон этой вершины-горы почти отвесно уходил к глубине.

Солнце плавило снег на наших глазах, и мы уже были посреди огромной лужи из талой воды. И берегами этой лужи-половодья были, казалось, берега самого озера... Вот-вот все пространство вокруг нас грозило превратиться в непреодолимую водную преграду. И мы собрались домой.

За обещанием и разговором я как-то забыл еще один свой вопрос: откуда он, этот Юрка, являлся ранним утром на озеро и куда бесследно исчезал? И наш дружеский разговор и наше доброе общение, общение двух людей среди безлюдной северной тайги, определенно предполагали и нашу общую дорогу из этого безлюдья к людям, к теплу. И только тогда, когда на мое: "Ну, пойдем, что ли, домой?" - мой Юрка коротенько и будто извинительно произнес: "До свидания", и я опомнился.

- Как "до свидания"? Куда ты?

- Домой, - ответил Юрка-скворчонок и следом назвал имя того большого села, где до настоящего тепла и отсиживались обычно по весне являвшиеся с юга наши деревенские скворцы.

До этого села было около десяти километров. Десять километров через рас

плавленный лед озера и раскисшие снега лесной дорожки-тропки, которую пробил сюда еще по зиме этот удивительный рыболов.

Я не мог удержать своего юного друга, не смог уговорить его зайти ко мне. Не помогли мне ни горячий чай, ни скорая уха, которую мы сварили бы вместе, не помогли тут и мои рыболовные снасти, что оставались в избе и могли вдруг пригодиться Юрке-рыболову... Юрка уходил от меня через озеро напрямик, смело шагая по ледяным лужам. А я все стоял и смотрел ему вслед, еще не зная, что вижу его на этом весеннем льду последний раз. Завтра он уже не придет сюда - какие-то другие неотложные дела помешают ему отважно проделать путь через снег и лес к нашему озеру, путь, который он до этого упрямо мерил туда и обратно почти каждый день...

Мы встретимся теперь с Юркой только летом, уже на июльском озере, и коротко вспомним нашу весеннюю рыбалку...

И я расскажу ему, как после него я каждый день навещал его луду и как здесь, на его луде, на этом небольшом подводном пятачке-островке среди подводных глубин, на свою тонкую московскую снасть нет-нет да и вытаскивал лобастых, тяжелых окуней, которые значительно превышали все стандарты, установленные местными рыбаками для маломерных рыб.

Я расскажу ему о том, как потерял на его луде не одну драгоценную мормышку, как окуни-страшилища рвали тут мои самые крепкие лески. Но я умолчу о другом - я не расскажу почему-то ему, как изменилось после него все озеро, как определенно мне не хватало тогда его тонконогой суетливой фигурки посреди весеннего льда. И как после нашего расставания я все чаще и чаще стал вспоминать обратную дорогу в Москву.

В Москву я уезжал в середине апреля. Нет, лед еще на озере оставался, и на Юркиной луде еще можно было ловить и ловить тяжелых, лобастых окуней, но все наши деревенские скворцы уже вернулись к своим скворечникам и наполнили нашу деревушку своими веселыми весенними песнями. И за этими неумолчными голосами скворцов как-то отступило, потерялось то необыкновенно-торжественно-тихое время, время ожидания первого тепла и первых перелетных птиц, вернувшихся домой, - время самой первой весны, ради которой я и стремился так на лед этого лесного озера...