Вторая жена - Евгения Марлитт

Майнау не положил руки на сердце и ничего не ответил; он гневно сорвал маленькую ветку, дерзнувшую коснуться его щеки, и далеко отбросил ее.

— Как должно биться сегодня ее сердце! — сказал Рюдигер после минутной паузы; он, видимо, желал во что бы то ни стало продлить интересный для него разговор. — Траур по мужу кончен; герцогская гордость удовлетворена навсегда, потому что она герцогиня и всегда останется матерью владетельного принца, ты тоже свободен от своих брачных уз. Обстоятельства так отлично складываются… и теперь ты меня не надуешь!.. Мы знаем, что сегодня должно произойти.

— Как же вы проницательны, подумать только! — воскликнул Майнау с притворным изумлением.

С этими словами они вышли на открытую поляну, где стояли экипажи. Не желая быть замеченными резвившимися детьми и толпой народа, наши друзья предпочли идти по тропинке, пролегавшей вдоль берега.

— Эй, малый, с ума ты сошел! — воскликнул вдруг Майнау, схватив за шиворот здорового нищего мальчика, который, избрав себе очень опасный пост, качался, сидя на тонкой ветке, спустившейся над прудом, и, встряхнув его несколько раз, как мокрого пуделя, поставил на ноги. — Положим, что холодное купание не повредило бы тебе, любезный, — засмеялся он, похлопывая одна о другую руками, затянутыми в изящные перчатки, — только я сомневаюсь в твоем уменье плавать.

— Фу, как он грязен! — сказал Рюдигер, брезгливо морщась.

— Это правда, но уверяю тебя, что я не особенно брезглив к подобным прикосновениям — это просто плебейские замашки, в которых душа не принимает участия… Да, но, воля твоя, нам еще далеко до того совершенства, когда и тело наше проникнется аристократизмом и подобные замашки сделаются для него невозможными. Что? Ты не согласен?

Рюдигер с досадой отвернулся и ускорил шаг.

— Твой геройский подвиг замечен там, на Майенфесте, — сказал он торопливо. — Вперед, Майнау! Герцогиня покидает свое место… А вот и твой необузданный мальчик бежит!

Маленький Лео, обогнув пруд, быстро бежал навстречу к отцу. Барон Майнау нежно поцеловал сына и повел его за руку.

Между тем игры на Майенфесте продолжались; герцогиня в сопровождении нескольких дам и кавалеров медленно приближалась к ним… Она обладала еще и воздушной походкой, неподражаемой грацией и гибкостью креолки… Да, мрачное, траурное платье было сброшено, как сбрасывает пестрая легкокрылая бабочка безобразную куколку. Условия долга и приличия были строго соблюдены, наконец можно было надеяться на счастье, и глаза могли беспрепятственно гореть ярким пламенем страсти, как это было в настоящую минуту.

— Я должна побранить вас, барон Майнау, — сказала она нетвердым голосом. — Вы сейчас испугали меня своим героизмом, а потом вы являетесь слишком поздно.

Он снял шляпу и, держа ее в правой руке, низко склонил голову. Луч солнца заиграл на темных кудрях этого загадочного человека, перед которым женщины трепетали, «как овечки».

— Я вместе с другом Рюдигером мог бы заявить, как я несчастлив, — возразил он, — но боюсь, что ваше высочество не поверит мне, когда я сообщу, что именно меня удержало.

Герцогиня удивленно вгляделась в его лицо — оно немного побледнело, но взгляд его, почти всегда загадочный, горел таким диким торжеством, что она невольно прижала руку к сердцу; маленькая роза у пояса сломалась и упала незамеченная к ногам красавца.

Напрасно ждал он вопроса царственной женщины: она молчала и тоже ждала, затаив дыхание. После минутного молчания он, почтительно поклонившись, продолжал:

— Я был в Рюдисдорфе, у тетки моей Трахен-берг, и осмелюсь доложить вашему высочеству, что обручился там с Юлианой, графиней Трахен-берг.

Все присутствовавшие при этом разговоре точно окаменели; у кого достало бы мужества хотя бы одним звуком прервать это ужасное молчание или хотя бы бросить нескромный взгляд на герцогиню, которая стояла пораженная, крепко сжав побелевшие губы?.. Только племянница ее, молодая принцесса Елена, весело и непринужденно засмеялась.

— Что за дикая фантазия, барон Майнау, избрать себе жену с именем Юлиана?.. Юлиана! Фу! Ее иначе себе и представить нельзя, как с очками на носу.

Майнау тоже засмеялся, и как мелодично и простодушно звучал его смех!.. Это был спасительный исход. Герцогиня тоже улыбнулась своими смертельно бледными губами. Она сказала несколько слов жениху таким невозмутимо спокойным голосом и с таким достоинством, как может приветствовать своего подданного только повелительница.

— Mesdames, — непринужденно обратилась она к группе молодых фрейлин, — к сожалению, я должна снять ваш прелестный венок: он давит мне виски, а потому я удаляюсь на минуту… До свидания за обедом!

Она отказалась от услуг, предложенных ей одной из придворных дам, вошла в один из домиков и затворила за собой дверь.

Цвет лица ее всегда напоминал нежную белую лилию, а прекрасные глаза нередко горели тем жгучим огнем, в котором сказывается южная кровь; она, по обыкновению, улыбалась и приветливо кланялась и исчезла за дверью подобно воздушной фее. Никто и не предполагал, что, войдя туда, она, как подкошенная грозою ель, бессильно упала на устланный мягким ковром пол близ кушетки, с безумным хохотом сорвала с головы венок и, невыносимо страдая, вонзила тонкие ногти свои в драгоценную шелковую обивку… Только на одну минуту, так как все ее время было строго рассчитано придворным этикетом, она могла предаться охватившему ее горю, а затем эти бледные губы должны были опять улыбаться, чтобы окружавшие могли сохранить убеждение, что кипучая кровь ее спокойно и бесстрастно течет в ее жилах.

Между тем барон Майнау стоял с сыном, которого по-прежнему держал за руку, на берегу пруда и, по-видимому, с любопытством присматривался к движению толпы у Вагенбурга. Его поздравили, но все придворное общество казалось парализованным, и вскоре он остался один. Вдруг Рюдигер подошел к нему.

— Ужасная месть! Блестящий реванш! — проговорил он, и голос его еще дрожал от ужаса. — Бррр… и я скажу, как Гретхен: «Генрих, мне страшно за тебя!..» Боже мой! Видел ли кто когда-нибудь, чтобы мужчина удовлетворил свое оскорбленное самолюбие так жестоко; так утонченно и так безжалостно поразил свою жертву, как ты сделал это сейчас?.. Это безумно, смело, возмутительно!

— Потому что я выразился не в общепринятой форме и не заявил: «Теперь я не хочу!..» Неужели вы думаете, что я позволю себя женить?

Маленький подвижный господин искоса робко взглянул на него: этот утонченно вежливый Майнау бывал иногда очень резок, чтобы не сказать — груб.

— Я утешаю себя тем, что при всей твоей жестокой и непреодолимой гордости ты все-таки очень страдаешь, — сказал он почти сердито после непродолжительного молчания.