Повесть о страннике российском - Роберт Штильмарк

Перед отъездом на ростовскую ярмарку жарко молилась за тароватого муженька молодая супруга. Утешая ее, Василий украдкой поглядывал на готовые в путь возы. Там, под рогожами, лежала судьба купца Баранщикова, потому что купил он товару на весь кредит, полученный у богатых соседей. Кредиту было сотни на две серебром, да еще сотню рублей вложил в это дело Василий своих. Да кони, да розвальни! Почитай, весь тут купец, с потрохами. В Нижнем остается один домишко да четыре ротишка!

А расставались когда, повисла жена на шее мужниной, слезами изошла, будто в рекруты провожала. Сердце-то женское, видать, вещун: не ведал Василий, что уготовила им судьба и впрямь разлуку долгую!

Пока молодая купчиха в который раз и целовала, и крестила мужа, двое крошечных Баранщиковых с писком и визгом цеплялись за ее юбку и за ладный отцовский полушубок, а третий, новорожденный, ревел во весь голос в люльке. Вездесущая соседка Домаша Иконникова не поленилась заглянуть к Баранщиковым: ее тонкий слух сразу уловил — плачут!

В семье Василий был ласков, не груб, ребятишек баловал, жену-бесприданницу не обижал. И в отъезде всегда семью помнил, на ярмарках «в авантаж» не входил. Оно, по правде-то говоря, особенно разгуляться и не на что было, а все же соблазн случался: мужик сильный, собою видный, веселый, ласковый, на разговор и уговор куда какой ловкий! Вот и приходилось, заночевав где-нибудь на Валдае, либо в Кунавине, или в ином прочем месте, где бабы и девки до поцелуев больно горазды, эту самую мужнюю совесть крепко в памяти держать. Да так хитро держать, чтобы и попутчики-зубоскалы, охальники, за излишнюю скромность не осмеяли. Насмешка — прилипчива, купцу от нее — вред…

…Спит, раскинувшись на овчине, нижегородец Василий Баранщиков, а сосед его по ночлегу, юрьевский прасол, кряхтит и почесывается, глядит на ущербный месяц в окошке. Оконце маленькое, луч месяца тонок и слаб… Но в этом луче, падающем на грудь соседа, прасол невзначай приметил на шее Василия шнурок от заветного кошеля. Сейчас кошель, наверное, пуст, но через несколько дней он вместит всю выручку. Оно, конечно, грешно об этом думать, на чужое зариться, да больно завидно смотреть, как безмятежно крепко спит этот ладный удачливый малый, которому жизнь будто ковриком под ноги стелется!.. Ну, покамест спи, привыкай спать крепче!

И прасол, чтобы проверить догадку, толкает нижегородца в грудь. В укладистом кошеле не звякнуло, не зашуршало. Пусто! А проснется хозяин — будто, мол, тряс, чтобы храп унять. Не проснулся! Дышит спокойно.

Наутро чуть похолодало. Из-за хвойных лесов взошло багровой солнце в туманной дымке. Распахнулись ворота, и с крестьянского подворья выехали на лед Неро-озера один за другим купеческие возы под рогожами. Держат путь к городу, что виднеется за озером, на невысоком взгорье. И хоть немало благолепных древних городов перевидал на своем веку нижегородский купчик Васька Баранщиков, перехватило у него дыхание, когда красное мартовское солнце озарило первыми лучами башни и главы ростовского кремля.

…Будто старинная русская песня, рожденная над озерным северным простором, не растаяла в небе, не отзвенела в лесных далях, а так вот и застыла, окаменев на века. Стала песня теремами и башнями, взметнулась ввысь полукружьями арок, засверкала золотом крестов.

Весной, когда оттаивает озеро Неро, можно поверить, что из темно-синих глубин его восстает и возрождается к жизни очарованный Китеж-град: это возникает на воде отражение чудного прибрежного города, схожего с Китежем и непреклонною судьбою своей.

Ведь и Ростов Великий, подобно сказочному Китежу, не покорился ханскому воеводе. В смертельном бою с татарской ордой полегли защитники города, а полоненный врагами ростовский князь Василько Константинович был замучен за отказ перейти к ним на службу и воевать против русских. Убили пришлые враги ростовского князя, сожгли город дотла, население истребили, а покорить не смогли! Испепеленный град возродился из праха краше прежнего!

Шестнадцать тысяч мастеров российских, крепостных мастеров ростовского митрополита Ионы, отстроили соборы и палаты, возвели новые стены и башни, сделали кремль ростовский похожим на крепостную твердыню. Таким он и стоит на века, таким увидели его торговые гости.

Со всех сторон стекался народ на ярмарку. В четыре лада гудели с кремлевской звонницы тринадцать колоколов. Вот уж впрямь малиновый перезвон! Должно быть, немало серебра подмешано было при литье в колокольную бронзу! К праздникам настраивают эти тринадцать колоколов особые мастера при помощи громадных, аршинной длины камертонов; проверяют, верный и чистый ли тон.

Гулкие волны ростовского колокольного звона катились в бесконечную лесную даль, гасли в сосняках и ельниках по берегам Сары и Ильмы, Которосли и Сити. Названия рек этих — изначальные, от древних пращуров дошедшие, мудрецами еще не истолкованные, а для слуха — привычные и сердцу дорогие.

В молчаливом раздумье гости дошли наконец с возами до подножия стен кремлевских, и… разбежались глаза у Василия Баранщикова.

Торг уже кипел. Даже на льду озера Неро стояли легкие палатки, в толпе сновали торговцы горячим пряным сбитнем, купчишки с мелким щепетильным товаром, лотошники, продавцы лент. В стороне, под самым откосом озерного берега, вздымался целый лес задранных вверх оглобель от распряженных возов. Оставил здесь Василий и свою пару саней, поручив ее одному из попутчиков, и перво-наперво отстоял заутреню в церкви Спаса-на-Торгу. Пятикопеечную свечу воску ярого поставил Николаю Угоднику за благополучное прибытие, а вторую, трехкопеечную, — наперед, за хороший барыш, за удачу в торговле. Потом вернулся к возам, пробился с ними сквозь человеческий муравейник на главную торговую площадь, осененную тенью величественного Успенского собора, занял местечко в стороне и начал осматриваться вокруг.

От многолюдства, пестроты рябило в глазах. У длинных каменных Гостиных рядов мелькали в толпе ватные халаты бухарцев и персов, меховые шапки татар, круглые шапочки китайских разносчиков. Выкрики зазывал, звуки шарманок на каруселях, божба и брань, ржание лошадей на конском торгу, что велся около озера и на льду, пение нищих слепцов на соборной паперти, колокольный перезвон — нелегко сохранить ясную голову и твердую сметку в эдакой сумятице!

В этот раз нижегородцу повезло с первого дня. Ярославский заводчик, обойдя весь базар, раз пять уходил от возов Баранщикова и все-таки, перед самым обедом, снова воротился, чтобы отвалить без малого четыре сотни серебром за весь тонкий товар. Совершая сделку степенно и серьезно, Василий весь напрягся внутренне, чтобы не выдать радости, не спугнуть покупателя: ярославец-то малость переплачивал! Сбывались самый радужные надежды Василия.