КС. Дневник одиночества - Юлия Зеленина

Моя фантазия рисовала кровавые картины: публичную казнь любительницы прелюбодеяния. Наша развратная Майя пригвождена к позорному столбу, а вокруг беснующийся и плюющийся народ. Она молит нас с папой о пощаде, но мы непоколебимы… Он, конечно, усомнился бы в правильности решения сжечь порочную Майю на костре, но я убедила бы его, что только так мы можем спасти ее заблудшую душу!

Пока я мечтала, мать встала на колени, будто почувствовав жар костра, который поглощал ее в моих фантазиях. Папе были противны ее унижения – он даже отвернулся. Женщина, молящая о пощаде, делано всхлипывала, но только слез ее не было видно.

– Прости меня, Ванечка, – проскулила она и поползла прямо на коленках к дивану, где, согнув спину, тихо старел отец.

Мне хотелось поддержать ее скорбный путь бодрой фразой, но язык мой онемел. Да и в голову, кроме сквернословия, ничего остроумного не приходило.

– Слышишь меня? Ну что ты молчишь, ну, закричи на меня! Ну, ударь! Ну, сделай что-нибудь! Слышишь? – заблажила она срывающимся голосом.

Я будто вернулась в детство, во времена скандальных дуэлей. Я ждала, что сейчас папа встанет и выльет на нее весь гнев, накопленный за эти два года, пока мать растворялась в объятиях молодого прощелыги. Но только на этот раз я не спряталась бы в дырке между стеной и диваном. Не только потому, что я туда уже не влезла бы. Я желала насладиться ее болью, ее унижением. Я мечтала видеть, как эта женщина станет умолять отца о пощаде, валяясь в ногах.

Мать продолжала орать. Глаза ее, казалось, вот-вот лопнут. Устав от собственного крика, она набросилась на моего папу и что есть силы принялась хлестать его по уже седой голове. Папа сидел, как тюфяк, не сопротивляясь и не реагируя на удары. На его лице появлялись красные пятна от рук-плетей, мечущихся в воздухе… Наконец из его горла вышел звук, напоминающий хрип, и он зарыдал… Господи, я никогда не видела его таким ничтожным! Папины слезы отрезвили беснующуюся мать, она пришла в себя.

– Ну что ты? Что случилось? Я же здесь, – сказала она ласково будто говорила с маленьким ребенком. – Все хорошо… Я дома… Теперь я никуда не уйду…

Мне было противно. Приступы тошноты снова душили мое естество. Мать делала вид, что не замечает меня, и повела папу в спальню. Наверное, чтобы совершить половой акт примирения… Я стояла одна посреди зала и глубоко дышала. Я никак не могла представить оранжевый цвет… Коричневый, серый, грязно-зеленый…. На моей палитре была мрачная цветовая гамма. Построенный замок—мечта оказался из песка и был разрушен нахлынувшей волной – Майей. В нашу с папой жизнь вновь вошло инородное тело, которое разрушает устои семьи и лишает возможности греться в лучах простого человеческого счастья. Папа принял ее. С тех пор пчелка Майя жила у нас. Где-то там работала и что-то там делала. По вечерам задерживалась, как в старые добрые времена…

Я ненавижу тот день, когда она вернулась! Папа ее очень любит. До сих пор. Любит. Но не уважает. Странно все-таки… Я бы на его месте… Ну да ладно. Без чернухи. Украшением нашей квартиры, я бы сказала даже ее достопримечательностью были здоровенные ветвистые рога! И это тоже туда, к КС.

Однажды я пришла домой с разбитым носом. Папа работал дома, ковырялся в очередной курсовой работе. Выходя с кухни с кружкой чая, он увидел меня в коридоре.

Я пыталась спрятать расквашенный нос, но он заметил следы побоев и удивленно спросил:

– Что с тобой стряслось?

– Запнулась и упала, – находчиво придумала я.

Отец не услышал мой ответ, потому что мысли его были погребены в работе. Он кивнул, пробубнив «хорошо», и прошуршал тапками в зал. Надев домашнюю обувь, я прошла за папой. Меня трясло от бешенства, перед глазами стояла картина мечущихся в воздухе портфелей. Хотелось немного отвлечься и выпустить пар.

– Папа, что такое «блядь»? – спросила я звонко, с интересом глядя в спину сидящего за столом родителя. Я была развитой девочкой и давно знала, откуда берутся дети, как именно их «делают» и что такое падшая женщина. Я решила надеть маску маленькой девочки и послушать, какое объяснение прозвучит из уст дорогого мне человека, потому что считала: мой папа тоже причастен к произошедшему. Иван Павлович покашлял, отхлебнул горячего чая и через внушительную паузу подошел ко мне.

– Зачем ты интересуешься? – спросил он растерянно.

– Для общей информации, – деловито заявила я.

Глаза его были круглые, как два блюдца. Я даже видела в них свое отражение. Меня смешила отцовская беспомощность, но я терпеливо ждала ответа на важный вопрос.

– Понимаешь, дочь, – папа растягивал слова. – Бывают такие женщины… Они не очень плохие… но живут не совсем правильно. Не надо о них думать! Это чужие тети, с которыми не стоит общаться.

Естественно, набор слов, произнесенный интеллигентным Иваном Павловичем, не удовлетворил меня.

Я почесала разбитый нос и беззаботно произнесла:

– А мальчишки сказали, что блядь – это моя мама.

Отец снова закашлял и заморгал быстро-быстро, словно ему в глаза залетело десять мошек.

– Не слушай никого! Никого! Слышишь меня, дочь?! Твоя мама – хорошая женщина. Только она запуталась!

– Почему запуталась?

Папа всплеснул руками и сел напротив меня на корточках. Теперь я смотрела на него сверху вниз.

– Дочь, ты у меня большая и… не спрашивай меня, пожалуйста! – произнес он с тоской. Слезливые глаза папы стали плохой традицией. Он выглядел удрученно. Но я жалела его. Улыбнувшись, прижала его голову к себе.

– Не переживай, папа. Я уже все понимаю. Только хочу попросить у тебя разрешения.

Иван Павлович отстранился и посмотрел на меня серьезно, будто я была взрослая, а не он.

– Если меня станут обижать, можно я буду отбиваться?

Папа чмокнул меня в разбитый нос и сказал дрожащим голосом:

– Доченька, давай договоримся! Если тебя станут обижать, всегда давай отпор!

Дружеским рукопожатием мы скрепили наш договор.

Глава 4

Дуэль

Дальше по сценарию, то есть по ходу моей жизни шел переходный возраст. Самый сложный период. Ты уже не ребенок, но еще не взрослый. Ты пытаешься понять, как жить дальше и от неопределенности скукоживаешься и прячешься от проблем за стеной. Очень плохо, когда такую стену помогают строить родители.

Я заканчивала школу. Продолжала учиться на четыре на радость папе, дружить с Фродей и огрызаться с учителями, которые давно перенесли меня из мира нормальных людей в мир слабоумных, даже несмотря на то что я была «ударницей». Многих смущало мое мнение на какие-то аспекты жизни. Оно разительно отличалось от других, стандартных и «правильных». Меня практически не спрашивали на гуманитарных уроках, видимо, чтобы не остаться в дураках! Свой взгляд на проблему не только в жизни, но и в литературе я отстаивала геройски, это не нравилось преподавателям.

В семье по-прежнему случались скандалы, но их причиной уже была взрослеющая я. С матерью контакт у нас никак не получался! Она не выдерживала конкуренции и постоянно боролась со мной за папино внимание. Мы жили как соседи в коммунальной квартире: от всей души друг друга ненавидели, но мирились с тем, что живем на одной жилплощади.

Мать не слышала, как я пришла из школы, она среагировала на звук телевизора и мигом примчалась в зал, чтобы в очередной раз мотать мне нервы.

– Ты уже вернулась? – напряженно спросила она.

Меня смешил этот вопрос! Ну если я в квартире и смотрю телевизор, она меня видит – зачем спрашивать?! Но, чтобы не было повода для очередной ее истерики, которые участились в последнее время, я ограничилась короткими фразами: «Ага, вернулась» и «Есть чо поесть?» Мать смотрела на меня с презрением, как солдат на вошь. После продолжительной паузы, она холодно сообщила, что в холодильнике кастрюля с супом.

– Суп вчерашний? – спросила я вяло.

Майя нервно всплеснула руками и что-то пробубнила себе под нос, я не расслышала, но по ее острой реакции поняла, что суп действительно был несвеж и что она слишком занятой человек, чтобы кормить меня свежеприготовленными блюдами. Да и не заслужила я заботы такой, считала чуждая мне женщина, вынужденная жить на одной жилплощади с таким чудовищем, как я. Сказать честно, всегда ненавидела, как «поварствует» мать. Приготовленные ею полуфабрикаты еще были пригодны к пище, а вот супы на вкус – настоящие помои.

Она продолжала блеять про других детей, более умных и приятных в общении. Посетовала на головную боль, связанную с моим воспитанием.

Желудок мой отозвался голодным урчанием, пришлось прервать словесную диарею родительницы вопросом:

– А колбаса есть?

– Нет. В выходные пойдем на рынок с твоим отцом, купим колбасу.

Я равнодушно пожала плечами и уставилась в телевизор. Аудиенция была закончена, но мать не уходила. Она стояла и молча чего-то ждала.

Из приличия я решила продолжить беседу:

– У тебя сегодня выходной?