Пантера с изумрудными глазами - Дункан Мак-Грегор

Озираясь по сторонам, Конан подтянул короткие штаны, поправил меч, хлопнул ладонью по мешку и исчез в черной дыре.

Коридор, поначалу узкий, с каждым шагом становился все шире и выше. Скоро киммериец мог идти, выпрямившись во весь свой огромный рост, и то до потолка оставалось не меньше двух локтей. Света, конечно, здесь не было, но Конан и так знал дорогу. Он уверенно шагал вперед, поворачивая там, где требовалось повернуть, пока не оказался в большом прямоугольном зале.

Как всегда, при виде древних сундуков, забитых до отказа всякими драгоценными безделушками и потому открытых, губы юного варвара расползлись в довольной ухмылке. Он исполнил свой обычный ритуал: осмотрел каждый сундучок, не прикасаясь ни к чему, затем запустил руку в один из ларцов и, наслаждаясь, ощупал диадемы, цепи, браслеты, тяжелые золотые фигурки… От камней исходил тусклый свет, особенно от этих, желтых, называемых зрачками тигра… Но искрящиеся золотые украшения тоже выглядели соблазнительными.

К примеру, вот это!

Конан поднял руку и поднес к глазам небольшой диск из драгоценного металла на золотой ажурной цепочке. На диске он разглядел изображение солнца, отчеканенное с одной стороны; другая была покрыта какими-то древними и непонятными письменами. Амулет Митры, не иначе! Возможно, могущественный талисман… Но ценность его для Конана определялась в первую очередь весом; а потому, пожав плечами, он упрятал находку в мешок и, не медля больше, запустил обе руки в ларец. Но не успел он сжать пальцы в горсть, как из глубины подземелья послышались встревоженные людские голоса. И вопили люди то, чего и следовало ожидать:

— Он здесь!

— Держите!

— Разбойник!

— Святотатец!

— Вор! Вор!

Конан выругался, отпрянул к стене, надеясь, что в полумраке его не заметят, но тут в зал ввалилась целая толпа храмовых жрецов. Они освещали дорогу факелами, а в руках каждый держал грозно сверкающий меч либо топор. Обычно жрецы Митры не проливали крови, но обычно их и не грабили. Теперь же случай был особый, и Конан решил не полагаться на милосердие святых отцов.

Помянув недобрым словом Крома, молодой варвар перепрыгнул через ближайший сундук и ринулся бежать, уже не скрываясь. Жрецы взвыли: вор и не подумал повиниться! Они даже не сумели как следует разглядеть его, так стремительно скрылся он в глубине подземного хода. Толкаясь и крича, они кинулись в погоню.

Огромными прыжками Конан несся по темному коридору, проклиная собственную неосторожность. Он мог бы догадаться, что рано или поздно жрецы заметят, как пустеют их сундуки! Теперь наверняка путь в сокровищницу будет закрыт… А жаль! Отличная была кормушка…

Киммериец выскочил из дыры, одним махом запрыгнул на камень, а с него на уступ скалы; затем, очутившись на знакомой тропинке, побежал по ней. Он не боялся, что его догонят. Жрецы были крепкими мужчинами, но вряд ли они могли состязаться с ним в горах; да и справиться с ними поодиночке или подвое-трое для могучего воина не составляло труда. Однако в глубине души у Конана еще мерцала надежда сюда вернуться, а потому, как он полагал, совсем не обязательно, чтоб его знали в лицо.

Спустя некоторое время он остановился. Преследователей не было ни видно, ни слышно. Скорее всего, они бросили погоню, сообразив, что тягаться в резвости с вором им не под силу. Конан, не страшась прослыть богохульником, сплюнул в сторону храма и не спеша, вразвалочку, двинулся в обратный путь. После стремительного бегства он разогрелся, и в пояснице перестало ломить.

Оранжевое солнце уже спускалось к горизонту; небо чуть потемнело и, кажется, обещало дождь; усилившийся восточный ветер трепал волосы варвара и редкие чахлые кустики на камнях. Вытащив из сумки на поясе кусок хлеба, Конан остервенело впился в него зубами. Да, сегодня ему вряд ли придется попировать! Старый жадный шакал Абулетес не любит отпускать в долг! Хотя успел же он прихватить из сокровищницы золотой амулет… На одну ночь гулянья всяко достанет… Или на полночи…

Утешая себя подобным образом, киммериец спустился с горы и разыскал в расщелине своего конька. Тот приветствовал хозяина добродушным фырканьем; Конан ласково потрепал его по холке огромной тяжелой рукой. Закинув пустую сумку за спину, он вскочил на коня и направил его к дороге, ведущей в город.

Небо темнело, звезды теснили солнце, глаз Митры, за линию гор, вечер постепенно переливался в ночь. Теплый легкий воздух стал душным, что в окрестностях Шадизара означало скорое наступление темноты. Всадник пришпорил конька — ему хотелось поспеть в город до того, как начнут закрывать ворота. Скучно и нудно проводить ночь под открытым небом, одному… Эта мысль, только возникнув, уже не отпускала молодого варвара. Как раз сегодня он мечтал о Зарре, юной красотке, временами навещавшей кабачок Абулетеса. Девушка уже не раз давала Конану понять, что была бы совсем не против познакомиться с ним поближе; глаза же ее обещали знакомство самое близкое. Киммериец ухмыльнулся, представив себе Зарру, ее тонкий стан, густые темные волосы, черные жгучие глаза… Скорее! Скорее в Шадизар!

Наконец его конь очутился на дороге, ведущей в город. Не сразу Конан заметил, что тракт совершенно пуст, хотя сейчас, перед закрытием городских ворот, по нему должны были бы сновать люди, конные пешие, как то наблюдалось всегда. Но обычной вечерней суеты он не приметил, да и вообще ни единого человека тут не было.

Удивительно! Впрочем, меньше людей — меньше взглядов, меньше толков… Он пожал плечами и вновь вернулся к мечтам о красотке Зарре.

Тем временем уже стемнело, полог безлунной ночи распростерся над землей, и Конан понял, что в город ему все-таки не успеть. Это не слишком обеспокоило варвара: в конце концов можно оставить коня у стены, а самому забраться наверх. Лазил он, как кошка, и одолеть неприступную с виду городскую стену ему ничего не стоило. Поэтому Конан лишь снова передернул плечами, выразив таким образом легкую досаду, и спокойно продолжал ехать дальше.

Однако конек его вдруг захрипел, остановился и попятился. Конан дернул повод, но жеребец, словно догадавшись, что нужно седоку, в ответ лишь уперся копытами в землю и запрядал ушами. Киммериец выругался, помянув и Нергала, и Сета, и Бела, покровителя воров, который уж никак не имел отношения в этой ситуации; затем он спешился, вынул меч и, выставив его перед собой, осторожно двинулся по дороге. К темноте глаза его давно привыкли, так что лежавшую посередь пути огромную черную массу, сливающуюся с ночной темнотой, он видел почти сразу же.

Конан остановился, не зная еще, какую она представляет опасность, но догадываясь, что опасность все-таки есть; присмотревшись, он заметил торчавшую из-под странного препятствия человеческую ногу, обутую в лопнувший сапог, скрюченную трехпалую руку, потом краешек меча… Сообразив, что такие мечи обычно носили шадизарские стражники, Конан замер. Верхняя губа его дрогнула — он не испытывал большой любви к стражникам, но эта неведомая тварь не должна была убивать человека! Потому что сейчас погибший был для Конана именно человеком, а затем уж стражником или Нергал знает кем. Он поднял меч, и вдруг темная масса зашевелилась, дернулась, и на киммерийца уставились два огромных изумрудных кошачьих глаза.