Электричество - Эрвин Штритматтер

Придя с работы, они кое-как умывались, проглатывали ужин и стеной садились перед волшебным ящиком. Ему приходилось довольствоваться тем, что он мог углядеть из-за их спин: скачущие монголы, толстый берлинец без чувства юмора, корчащий из себя комика, битва за урожай, наводнение, экскаватор высотой с церковь, которым управляет один-единственный человек, футбол в высшей лиге, сталевары, которым вручали награды в Государственном совете, скачки — у каждого в этой стране было свое место и своя доставляющая удовлетворение работа, только у него, старого Адама, не было ничего.

Теперь молодым казалось неуместным держать свиней. Дочь с зятем вполне обходились солониной и твердокопченой колбасой. Незачем стало возиться на картофельном поле.

На очереди были куры. В своем курятнике он не мог заставить их нестись зимой. Зимой куры давали яйца на теплых, хорошо освещенных благодаря электричеству фермах кооператива.

Весной дочь приносила из сельмага свежую савойскую капусту. А свою савойскую капусту он только-только высеял. И салат, и кольраби — все поспевало у него поздно, слишком поздно! «И зачем нам этот огород?» — Говоря так, дочь не замечала рук, прятавшихся под столом, рук старого Адама.

Оставались одни гуси, которых он любил меньше всего. Ради чего их оставили, ради пера или ради него? Он сделался еще молчаливее, снова стал пропадать в родном лесу, собирал грибы, продавал их на закупочном пункте. Но превращать грибы в отпечатанные в типографиях бумажки — разве это ему было нужно?

Весною он вспомнил о намеках Грете Блюме. Стоял теплый вечер. Когда он постучал к Грете Блюме, воздух был полон сирени и свадебной переклички сов. Войдя, он был встречен смешком: все ясно — на кухне у Грете Блюме, снявши пиджак, сидел вдовец-переселенец из деревни, а на столе стоял ужин для двоих: сваренная на электроплитке картошка в мундире и студень.

По дороге домой он почувствовал в ногах такую усталость, как будто проделал долгий путь. Запах сирени давил ему на плечи, и в брачных криках сов слышалась насмешка.

Это было последней весной. Теперь уж на исходе лето, все ниже поднимается солнце, все меньше зелени вокруг. Он еще раз отогнал гусей от места вечного упокоения. Погоготав о чем-то между собой, они сделали вид, будто направляются к озеру.

Он останавливается перед одним из надгробий — некогда, во дни Урана, оно было еще способно и в самом деле охранить покойника — и читает обращенную к усопшему надпись:

Под бой часов и бег минутДень с ночью молча время шьют;Вот месяц в небе сделал шаг,А следом смерть, тик-так.[1]

Он начинает копать под большой елью, снимает куски дерна, зеленую улыбку земли, и аккуратно складывает их. Напоенная горьким знанием стариковская слеза, как капелька росы на древесном мхе, повисла на его бороде. Как и все, что волей-неволей подчиняется земному притяжению, она падает на взрыхленную землю и тает.

В начале лета он отправился было в деревню проситься в пастухи. Бригадир молочников и заведующий длиннющей фермой только похлопали его по плечу, указав старому Адаму на его костыль и хромую ногу.

Тогда ему пришла мысль собирать лекарственные травы и сушить их на досках для раскатывания теста. Однажды он выставил их на дорожку перед домом, потому что солнце было там всего ярче, и зять на своем мопеде проехал прямо по доскам.

Старый Адам не возмутился, только вздохнул. Через некоторое время на выгоне вспыхнул маленький костер. Вместе с дымом в воздухе растворилась бездна здоровья.

Адам-внук работал теперь электриком на атомной электростанции. Работал хорошо, на Первое мая ему вручили грамоту, но дома было одно — музыка, музыка, сплошное мельтешение. На его запястье висел вечно включенный радиоприемничек величиной с сигаретную коробку. Музыка из рукава. Ток в коробку поступал из цилиндрической батарейки, не толще гусиного кизяка. Тромбоны и саксофоны заменили ему собственные песни. Отсюда и шла та суетливость, которая так не нравилась старику во внуке.

Юный электрик привозил с собой продавщицу из лесного городка. Не разжимая объятий, путаясь ногами, они кое-как продвигались вперед и спускались к озеру. С грохочущими транзисторами на запястьях они улыбались друг другу, обменивались ласками, иногда короткими словами и были по-своему счастливы; и это вовсе не обязательно было плохо только потому, что было непонятно старому Адаму.

У продавщицы, самой еще ребенка, будет ребенок. Она перебралась в дом к Адаму. Пока не родился малыш, ей надо научиться вести хозяйство.

Вот и еще одна новость в доме, хотя и не чудо света: будущая сноха с именем как в кино — Беатриса. Она была бледна, с обесцвеченными волосами и с неудовольствием носила свой растущий живот по этому крошечному миру, зажимая нос, потому что ее мутило от запаха трубки. Старый Адам по-своему толковал эту свойственную беременным дурноту: значит, для молодежи от него уже несет трупным запахом. Малютка Беа в своей оттопыренной юбчонке, казалось, преследовала его, хотя он всячески избегал ее. Набухшая почка вознамерилась столкнуть с ветки сухой осенний лист.

Взявшись протирать пыль, она засыпала на софе, засыпала и за чисткой картошки, а уж охотнее всего на кровати деда в его укромной комнате, эта крошка Беа. Верно, и Урина давным-давно точно так же забиралась в теплую пещеру, когда медведь был в отлучке. Беа спала, а крошечный аппарат на ее запястье продолжал надрываться. Так он и застал ее, когда к полудню вернулся из лесу. Она проснулась от табачного дыма, зажала нос, а другой рукой взъерошила копну волос, зевнула: «Хорошенькая у нас здесь будет жизнь!»

Наконец-то все было сказано прямо: они ждут не дождутся его смерти. Что ж, им не придется ждать долго!

И вот он, следуя старой пословице, сам копает себе могилу. Он копает, и маленькие камешки взвизгивают, когда он натыкается на них лопатой… Надо всего лишь спуститься к озеру. Пловец из него, слава богу, никакой, на дно он пойдет без разговоров. Может статься, от холодной воды сердце остановится раньше, чем придется глотнуть зеленой тины. Надо только выйти за камыши, там по шею и даже еще глубже. Голубино-сизое небо подергивается бледно-зеленым сумраком; со дна, извиваясь, поднимается угорь и вместе с хлынувшей водой проскальзывает в разинутый для последнего глотка рот…

Но до этого пока еще не дошло. Он читывал книги с потемневшими по углам страницами, что хранятся в ящике комода, он знает, как это делается. Его смерти будут предшествовать знамения, он пойдет и сломает электрический насос в подвале. Пусть он не в силах снести хотя бы одну голову дракону по имени Электричество, но над этой маленькой загадкой они поломают-таки себе головы!

Он спустился к дороге и, подойдя к лугу, наткнулся на чудо: весь кооперативный выгон до самого леса окружен низко подвешенными электрическими проводами. Железные столбики, изоляторы, провода: электросеть в миниатюре.

Вот современная смерть. Надо всего-навсего дотронуться до провода. Голой рукой он схватился за верхний, его ударило током, но, чтобы заменить смерть в озере, этого мало.

Три гектара выгона за электрической оградой, а посредине — стадо молочных коров. Вместо пастуха — электрический ток, а Адама выбросили на свалку человечества.

В нем просыпается любопытство, коварный продлеватель жизни. Электричество у него под ногами. Он таки дознается, что такое этот электрический ток, он должен!

Ящичек на красном металлическом столбике. Внутри него тикает и щелкает, как будто долбит клювом пытающийся выбраться на свободу скворец. Столбик и ящичек под деревом на лугу. Вот, значит, откуда идет ток. Он отыскивает на ящичке переключатель, нажимает на него, и тиканье умолкает. Тока больше нет.

Эта игра с током начинает забавлять его. Он включает и выключает его, одним нажатием пальца распоряжаясь им, как хозяин.

Каждый день он приходит к ограде и однажды видит, что провода порваны и лежат на земле. Ночью здесь прошли дикие свиньи. Коровы разбрелись, одни стоят на дороге, другие пасутся в лесу. Ему не под силу вернуть их, мешает хромая нога. Он ковыляет в деревню и рассказывает о случившемся.

Председатель кооператива прищурился. Бог весть откуда возникает идея: не взялся ли бы старый Адам сторожить выпас, а заодно присматривать за телятами и молодняком? Больших денег он не обещает, зато Адам был бы при деле. Восемь дней на размышление!

Старому Адаму не надо денег, не надо ему и времени на размышление. Старому Адаму нужно жилье в деревне.

К дому Адама подъезжает трактор. Двое трактористов выносят из комнаты мебель, теперь в ней девяносто кубометров чистого воздуха. «Что это значит?» Молодые бросаются к деду. «Сейчас поймете, что это значит», — говорит старый Адам. На софе, выпятив живот, спит бледная Беа. На ее запястье завывают саксофон и ударник.