40° по Валентину (СИ) - Багрянцева Влада

— Смотри, вон Надежда Дмитриевна, давай к ней? — завидев вдалеке фигуру уборщицы, сказал Антон, но Калмык, решивший тоже контролировать процесс, возразил:

— Ты чё, совсем? У нее память как у вороны, и через десять лет вспомнит, кто в нее камнем кинул. Не, нельзя. И к девчонкам тоже — визжать будут и скажут, что пытался изнасиловать.

— Я?! — дрожа всем телом, спросил Валик.

— Ну, они так скажут. Шурыгины одни вокруг, подкатить страшно. Надо еще, чтоб людей меньше было.

Свернули к шестому корпусу, где в сырости небольшого сквера обретались две заплеванные лавки. Щурясь, Валик рассмотрел на них несколько подозрительно знакомых силуэтов, узнал блондинистую макушку и протрезвел еще на полстаканчика.

— Не, к ним я не пойду, вы гоните?

Попытался шагнуть назад, но Антон, развернув его к себе лицом, дыхнул так, что полстаканчика трезвости канули в небытие.

— Вэл, ты мужик! Мужичище! Нужно смотреть страхам в лицо!

— Потом сразу беги в сквер, мы тебя ждать будем у беседки, — сказал Калмык, включая камеру на телефоне.

Валик шел к лавочкам, чувствуя, как встают волоски на голых ногах. И, к большому его ужасу, не только волоски. Он слышал раньше, что у мужиков от выброса адреналина может случиться эрекция, во время драки, к примеру, вон, показывают же борцов в трико… Но только вот сейчас этот стояк был совсем не к месту, и ему не помешал даже дубак, а мягкая подкладка Машиного пальто, касаясь лобка, вызывала странно-приятные, бодрящие ощущения.

Пирсинг в головке проснувшегося члена напомнил о том, что Валика, похоже, легко взять на слабо, ведь то был его первый безбашенный поступок — он согласился пойти с двоюродной сестрой в салон, перед тем, как та уехала жить за границу. Было это год назад.

— Валюнчик, — сказала сеструха, потрепав его за щеку. — Я хочу, чтобы у тебя память осталась обо мне, и ты мне потом еще спасибо скажешь — многие девочки ссутся от таких штучек.

Сама она работала тату-мастером и затащила Валика в салон своего друга почти насильно. Валик предполагал, что ему проколют бровь или нос, и готов был отстаивать свою позицию в том, что такие свободные радикалы ему точно не нужны, но сеструхин друг, здоровый мужик, похожий на Скалу Джонсона, натягивая перчатки, сказал:

— Не боись, чел. Это не больно.

— А можно мне где-нибудь, где не будет видно? — поправил очки Валик, и мужик хмыкнул понимающе:

— А я так и собирался.

Уговор был уговор, и Валик, так же дрожа, как сейчас, потянулся к ремню на брюках.

В тот день он стал обладателем колечка рядом с уретрой и почти сразу после этого начал ухаживать за своей «клумбой», подстригая, где нужно, и убирая растительность там, где не нужно вовсе, потому что, как ни крути, а пирсинг обязывал следить за гигиеной с двойным рвением. Главное, что не на лице проколол, иначе мама бы сильно огорчилась и упрекала его дедом, мол, был бы дед жив, он бы слег с инфарктом. И летом было приятнее ходить в шортах, и зимой в тесных джинсах — одни плюсы. К колечку Валик привык и почти не замечал его. До этого момента.

Подходя к лавочкам, Валик жмурил один глаз, прислушивался к прокуренному перханию знакомой всему студгородку компании и только потом сообразил, что курс взял прямо на Макара, который, если бы не охуел в момент распахивания пальто, точно выдернул бы ему ноги. Отчего-то парни, заприметив его издали, заржали, сам Макар поднялся, одернул кожанку и, быстро затянувшись, выбросил окурок в грязный снег и поднял голову, точно собирался что-то сказать. В этот момент Валик, приблизившись на пару шагов, зажмурил второй глаз, глубоко вдохнул, дернул края пальто в стороны, храбро демонстрируя пацанам на лавочке всю мужественность Большого Вэла, и принялся считать про себя, как советовал Антон.

Гей-эксгибиционист

На «раз» Макар моргнул и уставился на направленный на него причиндал с амуницией в виде пирсинга. На «два» Тихий со словами «ебтвоюмать» выронил свой окурок. На «три» голый долбоеб, который стоял как вкопанный и зачем-то громко считал это вслух, сорвался с места, видимо растеряв все градусы и остатки храбрости, и побежал, перескакивая через подернувшиеся ледком лужи в обратном направлении.

— Это чё сейчас было? — пробормотал Лёха, который, кажется, проглотил свою сигу вместе с фильтром. — Охренеть, извращенец. Видел, как его трясло?

— Видел, ага, — мрачно подтвердил Макар.

Причем рассмотреть успел как следует. Под ярким фонарем причиндал чувака аж сиял на морозе, как ебучая новогодняя игрушка. И только на «два» Макар понял, что смотрит на блестящую серьгу на стояке, словно протянутом к нему в бодром приветствии. Членопожатиями с пацанами он еще не здоровался и не сказать, чтобы собирался. В ступоре Макар так и замер напротив неизвестного элемента, посмевшего махать перед ним своим нехилым елдаком, успел даже отметить ровный подтянутый живот и аккуратно подстриженный лобок, а чуть ниже — жилистые ноги с острыми коленками и имбецильные кеды, как у Рональда Макдональда.

— Ну чё, по ходу, завтра заеду к тебе за компом, — заржал Лёха, а Тихий, лишь подняв голову от экрана смартфона, саркастически фыркнул.

— Ага, щаз. Разбежался.

— Тогда сам беги, догоняй нашего шизика и целуй. Можно и ниже пупка, раз он за шарфом рожу спрятал.

— Ну, Лёх, ты кукухой-то думай, что говоришь! Каким макаром я его теперь найду?

Макар плюхнулся обратно на лавку, раздражаясь, что торчало у шизика, а упало у него. Настроение. А в джинсах заинтересованно приподнялось и уперлось в ширинку его второе «я». Вот только бегать по гололеду за обладателем «Принца Альберта» ему вообще не уперлось.

— Да местный он, — подал голос Тихий. — На нем пальто женское было и больше ничего. Где, по-вашему, он раздевался?

— Кто раздевался? — послышался гнусавый голос Игоря, незаметно подошедшего к ним от пятого корпуса.

— Ты, Игорян! Я тебя сейчас лично раздену и снега в трусы затолкаю, если мы еще хоть на минуту здесь останемся!

Макар, обрадовавшись, что наконец-то они свалят с этой обледенелой лавки в теплую хату к Игоряну, закажут пиццу и порубятся в «Фифу», подскочив, резко натянул ему шапку до самого подбородка, запрыгнув при этом на спину, так что тот едва удержался на ногах. А нехрен было тормозить, и так уже просрали кучу времени, да еще и городского сумасшедшего словили.

Затусив у Игоря до полуночи, Макар вызвал жоповозку и поехал к себе. Весь оставшийся вечер Лёха в красках рассказывал Игорю о перфомансе, устроенном чуваком в пальто, а тот своим гундосым смехом бесил Макара, перечисляя места, куда шизика надо будет целовать на спор.

— Ты еще контурную карту мне нарисуй, — огрызнулся Макар, на что Игорь хохотнул:

— Ага, прям в его продолговатое княжество Монако и засосешь, там как раз сейчас правитель принц Альбер Второй, кажется.

Лёха заржал, но заткнулся, когда в него полетела коробка из-под «Сицилии», а Игорь был едва не придушен. Потом взбешенный Макар уделал их обоих в быстрых матчах по три раза подряд. И только Тихий снисходительно вздыхал и закатывал глаза, словно его оставили присмотреть за пиздюками на продленке.

Когда Макар приехал домой, был почти час ночи. Мать уже спала, отец сидел на кухне, жрал пельмени и смотрел, как люди в костюмах политиков орут друг на друга.

— Зачет сдал, — успел сказать Макар быстрее, чем отец дожевал пельмень, закусывая соленым огурцом.

— А?..

— У Игоря. И я не пьяный.

— Ну все, вопросов нет! — проговорил отец с набитым ртом, пожимая Макару руку. — Голодный? Там в холодильнике гуляш, мать готовила, тебе оставили.

— Да не, спасибо, мы пиццу хавали. Я утром им позавтракаю тогда.

Макар плеснул себе крепкого черного пойла из кофеварки, сыпанул сахара, с глухим стуком ложкой устроил в кружке мини-Харибду, взял в плен печеньки из вазочки и, кивнув отцу, удалился к себе в комнату. В голове крутилась неприлично дерзкая и провокационная картинка. Идеально ровный ствол, немного рельефный от вен, проступивших под тонкой нежной кожей — хуй знает, почему Макар решил, что она там нежная, но хотя как иначе? Крупная головка с маленькой дырочкой сверху, в которую неплохо было бы вдавить кончик языка, и до кучи этот блядский пирсинг выбили его из колеи на весь оставшийся вечер. Еще и Лёха подливал масла в мотор, чтобы у Макара полыхнуло наверняка. У Лёхи же память как у могилы — никому не расскажет лишнего, но зафиксирует навечно, так что либо выполнять ему условия спора, либо расставаться на месяц со своей коллекцией порнухи.