Собиратель автографов - Зэди Смит

— Чего-чего?

— Да-да. Если только мне память не изменяет. Ты был не приятнее, понял, а только меньше.

— Рекорд выживания после захоронения заживо, — объявил Адам, — принадлежит Родригесу Хесусу Монти из Тампы, Флорида. В пустыне Аризоны его закопали в землю, и он пролежал там сорок шесть дней, дыша через длинную трубку вроде соломинки.

— Где все это передают? — взорвался Рубинфайн. — По какому каналу? Что там вообще вещают?

— Телик тут ни при чем. Это в книге написано. Про рекорды. Я ее читаю.

— Ну тогда заткнись!

Держась за руль одной рукой, другой Ли Джин ухватил большим и указательным пальцами кожу на виске и стал ее перебирать. Обычно он пудрил мозги пациентам, призывая их представить, будто болевая точка — шарик из пластилина или глины, который надо переминать, раскатывать, пока не превратится в тоненькую макаронину, а потом оторвать напрочь.

— Играем в «прошу пощады»! — завопил Рубинфайн. — Сперва мы с Адамчиком. Алекс — с победителем.

Рубинфайн и Адам сцепили пальцы. Такая была игра — кто кого пережмет. Ли Джина попросили считать до трех. Но ему было не до того, он погрузился в свою головную боль. Смотрел сквозь мутное от дождевых капель стекло, за которым все походило на трогательную акварель. В соседней машине ехали двое шестилетних мальчишек. Ли Джин попытался вспомнить, до какого возраста дети кажутся маленькими и беззащитными. Но Рубинфайн и в шесть лет терроризировал их район, хотя использовал другую тактику. Кричал во все горло, распускал сопли и вечно изображал из себя голодного. Казалось, он готов сам на себе поджечь одежду, лишь бы досадить собственной матери. Такой характерец. А вот Адам сильно переменился. В шесть лет он был американцем. Больше того, жил без родителей. Словно сошел со страниц какой-то книги. Как-то зимой они появились в его кабинете — лилово-черный дедушка Айзек Якобс, Адам и его сестренка… Как же ее звали? Впрочем, неважно. Девочка с миндалевидными глазами и больным сердцем. Только в Соединенном Королевстве она могла получить бесплатно необходимую помощь. Гарлемские негры, утверждающие, что ведут свой род от одного из древних еврейских племен. Разодетые как эфиопские царьки! Маунтджой привыкал к Айзеку не год и не два, особенно взрослые. Другое дело — Адам. Он стал настоящим королем детской площадки. Ли Джин невольно улыбнулся, вспомнив, как Алекс прибежал домой, тараторя о «мальчике из фильмов», словно Адам сошел к ним в пригород прямо с экрана, этакий вечный киношный персонаж. Но сам Адам скоро здесь пообтерся. И акцент его куда-то делся, и даже кожа немного посерела. Однако и через семь лет на Адама Якобса посматривали косо, словно его сотворили какие-то колдуны или знахари.

Эстер — так ее звали. Эстер с шапкой густых курчавых волос. Они имплантировали ей кардиостимулятор.

Рубинфайн, не дождавшись сигнала от Ли Джина, начал выгибать Адаму руки. Тот застонал, но Рубинфайн был неумолим.

— Надо сказать: «Прощу пощады», — холодно промолвил он, отпуская руки Адама, который, смаргивая слезы, дул себе на пальцы. — Все, что тебе надо сказать.

— Остановимся здесь. — Ли Джин резко затормозил у аптеки. — Никому не надо кое-куда сходить?

— Что, запашок почувствовал? — спросил Рубинфайн.

Когда Алексу было одиннадцать лет, у Ли Джина начала болеть голова. Китайский врач в Сохо осмотрел его и сказал, что все дело в Алексе Ли, который подавляет энергию «ци» своего отца. По мнению этого врача, Ли Джин слишком сильно любил сына — словно вдовец, которому ребенок служит последним напоминанием об утраченной жене. Ли Джин любил Алекса по-женски, а не по-мужски. Его «му ци» — материнское «ци» — было чрезмерным, подавляя «ци мэнь» (ворота «ци», жизненные силы). Из-за этого и расстроилось здоровье. Чепуха. Зря он поддался ностальгии по детству в Пекине и обратился к этому врачу. Больше он никогда ни к нему, ни к другим китайцам не ходил. Жизненные силы? В Маунтджое головы болели у всех. Рев самолетов, несвежий воздух, постоянные стрессы. Троица здешней жизни, только не святая. Думать, что с ним произошло нечто исключительное, — пустое тщеславие. Будто у него редкая опухоль или он заразился каким-то малоисследованным вирусом. Пустое тщеславие! А почему не еще какая-то экзотическая болезнь? Наверняка тот врач-китаец потом вспомнил его и сказал себе: «Ничего там не было, а вел он себя как все эти глупые пациенты». Хотя и без всяких анализов Ли Джин ощущал, что боли нарастают и чувствует он себя все хуже и хуже. Что-то в нем такое сидело, какая-то заноза. Он точно это знал.

Динь-длинь, динь-длинь — звякнул колокольчик.

— Словно небо прохудилось, — сказала девушка за стойкой.

Ли Джин отряхнул капли с плаща и тряхнул прямыми волосами, которые так легко намокали. Когда он входил в аптеку, девушка почему-то хихикнула. Она была словно птичка: рыженькая, с аккуратненькой прической, волосок к волоску, как из давнишнего-предавнишнего кино. На шее у нее, будто след от руки, распустило пять лучей большое родимое пятно виннокрасного цвета.

— Льет как из ведра, — поддержал разговор Ли Джин, быстро подходя к кассе. Слегка раздвинув ноги, он положил руки на стойку.

Когда-то в городке, где он ходил в школу, Ли Джина научили, что и как надо говорить в таких случаях. Это было давно-давно, когда люди еще не привыкли день-деньской торчать у телевизоров, когда все вокруг не было позаставлено-позавешано рекламой и он учился говорить, запоминая присловья и слушая проповеди.

— Чему-чему, — Ли Джину живо представилось, что рядом с его домом есть некое добавление, похвастаться которым никто в Маунтджое не мог, — а моему саду дожди в самый раз. Весь прошлый месяц держалась сушь и холодина…

Но девушка решила встать в позу:

— Не знаю, не знаю… Меня этот дождь уже неделю назад достал! Когда он только кончится?..

Ли Джин поклонился и кивнул, дав понять, что представления не имеет, когда выглянет солнце, что творится в этом мире, что нас ждет завтра, — вообще ничего не знает. Он кивал и улыбался, терпеливо дожидаясь, когда девушка перейдет к делу, за которым он пришел. А девушка рта не закрывала. Наверное, застоялась и заскучала, все глаза проглядела, следя за входом, забывая и с мукой вспоминая о своем родимом пятне — и все это час за часом, одна. Умри она здесь — никто и не заметит, пока запах тлена не вынудит самых любопытных заглянуть под прилавок.

Динь-длинь!

Звонок еще раз прозвенел в наступившей тишине. Вошел Алекс, протопал к стойке и остановился рядом с отцом, как всегдашний секундант на любой дуэли.

— Ну, долго ты тут еще? — нетерпеливо спросил он, поворачиваясь и с тревогой разглядывая винно-красное родимое пятно на шее продавщицы.

— Минуту.

— Шестьдесят слонов, пятьдесят девять слонов, пятьдесят восемь слонов, пятьдесят семь слонов, пятьдесят шесть слонов, — начал отсчитывать секунды Алекс.

— Ладно-ладно. Пять минут. Чего тебе в машине не сидится?

— Похоже, Адаму Якобсу дома поговорить не с кем. Теперь сказал, что мировой рекорд продолжительности поцелуя принадлежит Кэти и Джорджу Брумптонам из Мэдисона, штат Висконсин. Девять дней и семь часов. С перерывами на обед-ужин. А это… — начал было он, поднимая руку, чтобы показать на шею девушки с родимым пятном, но Ли Джин схватил его за запястье.

— Решили прокатиться в Лондон на один день, — объяснил Ли Джин. — Мой сын и его друзья. Такие непоседы. Мальчишки есть мальчишки. Голова от них болит.

— Вижу, — сказала девушка. — Желаете какое-нибудь фирменное лекарство? Сейчас делают много разных микстур от всякой боли, вы знаете. Брать что попало нет смысла. Например, боли в лобной части обычно вызываются… понимаете… есть разные виды боли.

— Па… — Алекс дернул отца за рукав. — Мы опаздываем.

Наконец… наконец он заплатил нужную сумму, и она протянула ему пачку самого обычного парацетамола. Ли Джин схватил лекарство и начал судорожно распаковывать. Он продолжал открывать пачку и на улице, под дождем, хотя эти таблетки не могли снять его боль, о чем ему было доподлинно известно.

— Ну скорей же — ты не можешь подождать до машины?

— Нет, Алекс. У меня голова раскалывается. Садись в машину, если я тебя задерживаю.

— Па, клянусь, Рубинфайн похож на… как это сказать?.. на параноидального шизофреника. В закрытой машине сидеть рядом с ним просто опасно.

— Алекс, пожалуйста! Будь оно все проклято!

— Пятнадцать лет — еще тот возраст для мальчишек. У них в пятнадцать это всегда начинается. А ты не думаешь, что у той девицы в аптеке рак кожи?

— Родимое пятно всего лишь.

— Разве тебе не хочется, чтобы оно выросло и закрыло все ее лицо?

Они сели в машину.

— А его нога, — медленно говорил Рубинфайн, словно растягивая удовольствие, — в тяжелом ботинке наступила прямо на лицо Папаши. Сечешь? На его лицо. Ботинок. Лицо. Ботинок. Фильтруешь базар? Спикаешь по-аглицки? Ничего ты не представляешь — ботинком по лицу.