Муха и Мухин - Виктор Широков

Но Марианна Петровна была непоколебима. Она сразу пресекла ненужную самостоятельность.

Неужели неясно, что только коккер-спаниель, причем не длинномордый англичанин, а тупорылый американец и непременно персиковый, веселое рыжее солнышко, всколыхнет нас, сонных тетерь, возродит к жизни. Вот посмотри хотя бы на кота, он только о спаниеле и мечтает, правда, Мурзик?

Естественно, кот словно только и ждал обращенного к нему вопроса хозяйки. Он вспрыгнул немедленно к ней на колени, заурчал, замяукал, возможно, просто надеясь на подачку, которую и получил тут же в виде вкусно пахнущего колбасного колечка.

Итак, собачий вопрос был решен единогласно при одном воздержавшемся. Гордин благоразумно отмолчался. Он трудолюбиво принялся за изучение газетных объявлений и вскоре из множества предложений в газете "Из рук в руки" выбрал пару-тройку наиболее привлекательных. Посоветовавшись с женой и созвонившись потом с владельцами новорожденных щенят, он уже в ближайшее воскресенье вместе с дочерью отправился на другой конец города, в район Каширского шоссе, где без особых усилий и приключений разыскал искомую квартиру. Причем фамилия хозяев была вполне "чеховская" - Рычковы. Гордин так и не мог выбраться из привычного круга литературных аллюзий.

Из всего помета (шесть или семь щенков) он вместе со Златой, не сговариваясь, выбрали самого упитанного и энергичного бутуза, сторговали его на правах самых первых покупателей за 500 рублей, что тогда ещё было изрядной суммой (равняясь, по меньшей мере, двухмесячному окладу Гордина или, что сегодня более понятно, восьмистам долларам или восьмистам у. е.) и благополучно довезли домой.

Для удобства щенку бросили старую ушанку хозяина, и Кубик (так изощренно окрестили кобелька, ибо кличка его непременно должна была начинаться на букву "к") обитал в ней несколько месяцев то в одном, то в другом углу, перетаскивая зубами за собой полюбившееся меховое ложе, пока не вырос и не превратил бывшую постель в изголовье, в привычную подушку.

Кот сразу же взял Кубика под опеку, спал с ним, не обижая как Джона, которого в свое время нередко драл выпущенными из лапы когтями до крови. Подобная идиллия царила в гординском доме аккурат до появления Мухи, а вернее до рождения Мухина.

После непредусмотренного умножения семейства Мурзик перестал общаться с Мухой, он брезговал даже смотреть в её сторону. Тогда как Муха, как и положено восточной скромнице всячески старалась угодить супругу, ластилась к нему при каждом удобном случае, пела нежные песни, пытаясь вылизать шерсть своему повелителю, но кот бесцеремонно обрывал её на полуслове, на полу вздохе.

С сыном он тоже долгое время вообще не общался. Только года через два он нехотя признал его и порой позволял притулиться под боком, дремля в любимом кресле, стоящем посреди комнаты прямо напротив телевизора. Кстати, кошки телевизор смотрят, и кое-что в нем разбирают в отличие от собак, которые могут наравне с кошками смотреть только через оконное стекло во двор, где, кажется, все-таки улавливают некоторые ситуации.

На фоне животных страстей как-то незаметно происходили глобальные изменения в жизни людей. Рухнула страна, от неё откололись новые государства, в приграничье, словно костры вспыхнули конфликты и войны. Гордина вероломно уволили из издательства, вернее, выдавили, о чем более подробно можно узнать из повести "Вавилонская яма", где он выведен под именем Миши Мятлева; впрочем, повесть эта вовсе не является истинной хронологией его жизни. Он, пытаясь выжить, создал собственную издательскую фирму, но не сдюжил, сдрейфил, растерял на пол дороге "ново-русские" устремления, потрудился с переменным успехом директором журнала и замдиректора очередного худосочного издательства и, наконец, стал преподавателем русского языка и литературы в педколледже № 13, о чем свидетельствует уже другое пародийно-авантюрное произведение "В другое время в другом месте". Дочь Злата стремительно вышла замуж за сверстника-сосунка; попыталась его вышколить и вывести в люди, преуспев в этом только отчасти; зато удачно завела черно-подпалого коккер-спаниеля Фила, Филемона (так и не встретившего свою черно-подпалую или оранжевую Бавкиду); закончила вуз; поступила в аспирантуру; затем после семи лет самозабвенного заточения в узах и тенетах брака ушла от олигофрена-супруга, погрязшего в хитросплетениях коммерции, и была вынуждена передать отнюдь не простофилю-пса верноподданным родителям. Почерневшая от переживаний, но все равно неунывающая Марианна Петровна как истинная королева пчелок строго обласкивала и властно обихаживала разрастающееся само собою семейство.

Надо заметить, что Фил был кобель неординарной судьбы. Отцом его был чемпион США и первая хозяйка, крутейшая особа, приобрела чемпионского сына со всей выправленной как надо родословной за немалые деньги, привезла в Россию, избаловала донельзя и внезапно буквально через несколько месяцев погибла в автокатастрофе, после чего Филу пришлось весьма несладко. Все последующие хозяева выбивали из него по своему разумению дурь, наказывали за любую малую провинность, тем самым только умножая их череду. Собакам вообще свойственно повторять свои ошибки гораздо чаще, чем людям.

Особенно зло и больно изгалялись над бедным животным подвыпившие мужчины. Они пинали несговорчивого кобелька ногами, обутыми в жесткие туфли; конечно, Фил не только огрызался, но и успевал укусить, словно ужалить обидчиков; они любили поднимать испуганное существо в воздух и с размаху бросали его об пол, стремясь ударить побольней, и спьяну неразумно надеялись, что пес будет прыгать по гладкому паркету как волейбольный мяч.

Злата, как могла, заботилась о Филе, которого ей подарила подруга директрисы школы в Солнцево, где она подрабатывала ещё студенткой. Но все равно его приходилось оставлять одного в пустой квартире; он ныл, поэтому сидел без хозяев в наморднике, в темном коридоре, поскольку мог напрудить куда угодно, особенно на ковер. Пес был, что называется, без тормозов и с желанием реализовать свои бывшие и будущие, с чем он был особенно уверен, обиды.

Иногда он гостил у Гординых, где ему нравилась безалаберность бытия, множество животных; он сразу же подружился с малоподвижным Кубиком, первенствовал в играх с ним и в приеме пищи; он чуть ли не флиртовал с Мухой, гоняясь за ней с преувеличенным рвением, но не задевая её всерьез; он уважительно относился к Мурзику, оценив по достоинству глубокомысленную осень кошачьего патриарха и, наконец, он никак не мог понять испуг и беспокойство слегка олигофреничного Мухина, который при первом же появлении черно-подпалого гостя забрался на верхушку скатанного в трубку ковра, стоящего за шкафом, и сидел там не только часами, а днями и в последующие визиты Фила, не спускаясь не только для приема пищи, но даже и для справления нужды.

Если бы Фил мог говорить на людском наречии, он бы непременно пролаял по-английски "Shirt!" и уж точно бы обфакал всех мяукающих недоносков, воображающих себя почему-то пупами мироздания.

И все-таки Фил любил свой уголок в Северном Измайлове. По окончании викэнда он радостно брал в зубы свой ошейник и поводок, прыгал без лишних напоминаний в сумку своих настоящих хозяев и не мог дождаться, когда его унесут на ближайший автобус или же посадят на переднее сиденье машины, которой вскоре обзавелись Злата с матереющим мужем.

Когда Филу пришлось переселиться к Гординым окончательно или, во всяком случае, надолго, он первоначально захандрил, постоянно срывал злость из-за измены хозяйки на вовсе неповинных кошках, под горячую лапу попадало порой и Мурзику, который, кряхтя и ворча по-стариковски, шел перекладываться на отопительную батарею или на письменный стол, а то и вовсе на улицу, в соседний относительно благоустроенный подвал.

Постепенно Фил выправился, успокоился, даже запашок еженедельного алкоголя от нового хозяина-пиита перестал вызывать у него неприязнь и тягостные воспоминания о давнишних обидчиках. Он порою снисходительно лизал Владимира Михайловича в губы, стараясь все же забрать повыше, к началу усов, дотрагиваясь горячим языком до носа хозяина.

Но у кривой палки не бывает прямой тени. В квазидемократической России случился дефолт. Что это такое досконально не понимало более половины населения опетушенной бесами всех мастей страны. Но зато все точно знали: будет плохо. Дефолт был явлением того же порядка, что и инсульт или инфаркт.

Гордин, генно воспринявший возможность тотального голода в силу своего зачатия во время второй мировой войны, и переехавшая к ним мать Марианны Петровны, которую для разнообразия назовем здесь Брунгильдой Рафаэлевной, бесконечно запасались продуктами, забивая холодильник, морозильную камеру "Саратов" и прочие сусеки, пока не истратили все имеющиеся в наличности деньги; Мурзик после очередного омовения в ванне с шампунем плотно перекусил и ушел.