От дедушки Соколова до внука Петрова - Валентин Пикуль

Служба шла своим чередом, но главное все-таки — шахматы!

Александр Дмитриевич полагал, что игра в шахматы помогает культурно-умственному развитию народа, без них жизнь пресная, как еда без соли и перца. Иногда он говорил:

— Вот у нас в России учат девиц танцевать, а в Китае их прежде научают играть в шахматы. Все в жизни нужно, но первое занятие больше для ног, а потребно занимать и голову…

Популярность «русского Филидора» была такова, что о нем немало писали — и не только в России, но и в Европе, как о великом маэстро шахматных баталий. Петров, в свою очередь, бдительно следил — по газетам и журналам — за тем, как развивается шахматная мысль во всем мире. Для поляков он всегда оставался добрым учителем, хотя побеждать его было невозможно. Начиная игру, Петров обычно говорил, посмеиваясь:

— Укажите мне любую из фигур — именно этой фигурой я объявляю вам мат. Можете даже заказать, на каком по счету ходу желательно получить мат, и я постараюсь оправдать ваше доверие.

Петров вступил в пятый десяток жизни, когда стали поговаривать, что в Петербурге появился молодой офицер флота Илья Шумов, отличный шахматный комбинатор. Александр Дмитриевич специально навестил столицу, чтобы в упорных поединках с Шумовым оставить за собой пальму российского первенства. Через два года ему снова пришлось ехать в Петербург, чтобы сразиться с князем Сергеем Урусовым, очень оригинальным мыслителем. Сначала князь, как бравый офицер, обрушил «пехоту» Петрова, скомкал весь его фронт, расстроив отчаянные атаки наследника соколовской славы. Но Петров скоро оправился и двумя пешками против одного короля — выиграл партию

— Сильный шахматист и забавный человек, — говорил Петров о князе. — Но… спешит и потому слабее Шумова.

Скоро началась Крымская кампания, князь Урусов — под бомбами — учил своего приятеля Льва Толстого играть в шахматы. Человек рыцарского духа, князь стал известен во всем мире после случая с траншеей. Эта проклятая траншея переходила из рук в руки, сегодня в русские, завтра в английские, и стоила противникам немало крови. Урусов предложил устроить шахматный турнир с англичанами, чтобы траншея осталась за тем, кто объявит противнику мат. Как тут не вспомнить наших былинных витязей? «Шах да и мат и под доску…»

После войны князь Урусов приехал в Варшаву, желая сражаться с Петровым. Конечно, он проиграл, но после фиаско выступил в «шахматном листке» столицы с критикой по адресу могучего соперника, желая, как он писал, «вызвать г-на Петрова из-за китайской стены, которой он оградил свою репутацию».

— Странное о нем мнение в Париже, — говорил Урусов, — там считают Петрова чуть ли не мифом. О нем судят по газетным отголоскам, будто в шахматном мире живет некий корифей, но этот корифей еще не вступал в битву на ристалищах Европы.

Петров оправдывал себя… перед женою:

— Странный упрек! Я ведь состою на государственной службе, у меня семья, я должен думать и о пенсии. Посему не могу же ехать в парижское кафе «Режанс», чтобы давать там гастроли вроде заезжего провинциального фокусника. Хотя, Санечка, поиграть в Европе и не мешало бы, а?..

Весною 1855 года умер Александр Гофман, и за гробом его понуро плелся Петров, позже писавший, что гениальные рукописи польского Филидора, наверное, «пошли на растопку печей и нагревание самоваров». Над раскрытой могилой вдова Гофмана прокляла шахматы, крича в лицо Александру Дмитриевичу:

— Ненавижу эти ваши игрушки! Был бы он умнее, так служил бы подобно вам, а его семья не сидела бы без куска хлеба…

Что мог ответить Петров бедной вдове? Да ничего!

В 1862 году он вышел на пенсию с солидным чином тайного советника, но в Петербург не вернулся, связанный родством с тестем Погодиным, который под Сандомиром владел имением «Дзенки». В этих вот «Дзенках» Погодина навещал декабрист Гавриил Батеньков, отбывший сибирскую ссылку, — теперь декабристы стали уже далекой историей. А годы шли, дочери Петрова танцевали на балах, среди жителей Варшавы «русский Филидор» давно стал своим человеком. Каждое воскресенье Петров играл с поляками в шахматы, а его жена Александра Васильевна издавала польскую газету «Воскресные чтения». Супруги, всегда счастливые, жили душа в душу, и, наверное, муж был отлично извещен, что его Санечка потихоньку дает деньги на издание нелегальной газеты «Стражни-ца», зовущей поляков к восстанию…

Восстание началось, и по времени оно совпало с болезнью Погодина. Узнав, что тесть занемог, Александр Дмитриевич сказал жене, что выезжает в «Дзенки».

— Будь осторожнее, — предупредила жена. — Сам знаешь, что революция беспощадна, а ты ведь чиновник царя.

— Ерунда, — утешил ее Петров, — я никогда не сделал полякам зла, и, надеюсь, они не выместят на мне свое зло…

Погодин скончался на руках зятя, а на другой день после похорон Александр Дмитриевич был арестован. Тайного советника отконвоировали в Сташов, где располагался штаб диктатора Сандомирского воеводства — Мариана Лангевича.

— Извините, пан Петров, — сказал диктатор, предлагая пленнику пообедать с ним вместе, — но я, поймите, вынужден держать вас подле себя вроде заложника.

— Думаю, что ненадолго, пан диктатор?

— Это зависит от успехов оружия моего войска…

Но сила была на стороне русского оружия, Лангевич был изгнан из Сташова; отступая, он удерживал Петрова при себе. Целую неделю «русский Филидор» мотался по лесным бивуакам, грелся возле ночных костров, засыпал под треск-перестрелок, пока Лангевич не обратился к нему с просьбою:

— Я отпускаю вас с непременным условием, чтобы вы переслали мне выкуп в десять тысяч злотых. Заодно уж доставьте мое письмо в руки царскому наместнику в Варшаве.

— Даю вам честное слово! — обещал Петров… «Шахматный Листок» оповестил петербургских жителей:

«Несколько недель тому назад в Петербурге разнесся слух, что А Д. Петров убит польскими инсургентами в Радомской губернии, в имении Дзенки. К счастию, однако, скоро обнаружилось, что это несправедливо: наш Филидор жив и здоров».

— Жив и здоров, не спорим, — соглашались в варшавском дворце наместника. — Но почему нас бы повесили, даже не спрашивая фамилии, а тайного советника Петрова отпустили? Можно догадываться, что семья Петровых сама связана с инсургентами…

Александру Дмитриевичу ставили в вину именно то, что он не был повешен Лангевичем, приходилось оправдываться:

— Сам не знаю, почему не повесили. Наверное, в этом виноваты шахматы, и только одни мои шахматы…

Жена отсчитала ему десять тысяч злотых.

— Но, — сказала она, — если в свите наместника узнают, что ты поддержал Лангевича деньгами, тебе, мой милый, не видать пенсии из Петербурга как своих ушей.

— А что делать, если я дал честное слово? Меня ведь знают как благородного партнера в шахматах, по совести души и сердца я обязан оставаться и благородным соперником в жизни…

Петров тронулся в путь, когда войско Лангевича уже было разбито, а сам диктатор был схвачен на границе австрийцами и заточен ими в Краковском замке. Петров рассказывал:

— Это не остановило меня! Приехал я в Краков — и сразу в тюрьму. Так и так, мол, говорю коменданту, имею старый должок Мариану Лангевичу, обязанный вернуть его, как положено среди честных людей. Но комендант — вот скотина! — деньги мои захапал и давай делить их на две части. Я удивился и спрашиваю, в чем дело? «В личном свидании с Лангевичем, ответил он, я вам отказываю, а по законам империи Габсбургов половина ваших долгов уйдет в казну императора, другую же половину, так и быть, обещаю вручить арестанту…» Ну, я согласился, после чего мах-мах в Варшаву, а там — дым коромыслом, и тогда я решил пережить это поганое время в Европе, чтобы от палачества быть подалее, своих седин не позоря…

Шахматный мир был взволнован известием, что знаменитый, но загадочный Петров вдруг решил покинуть свою «берлогу», желая укрепить репутацию «русского Филидора» на шахматных полях Европы. Но сам Петров сообщал о своем вояже с печальным юмором: «Я был похож на странствующего рыцаря. Приедешь в какой-нибудь городок и спрашиваешь: с кем бы мне тут подраться?» А в Париже он хотел видеть только кафе «Режанс», где в стародавние времена его дедушки царствовал гениальный Андре Филидор.

Но кафе пустовало, шахматные столики тоже, гарсоны зевали по углам, отмахиваясь от мух, а сам великий Филидор сумрачно взирал на русского гостя со стены — из богатой рамы портрета.

— Вы не вовремя приехали, — сказал Журну, издатель «Нувель Режанс» (главного журнала шахматистов). — Сейчас летний сезон, все разъехались по курортам, нет даже писателя Жана Тургенева, который привык играть за этим вот столиком…

Случайно в Париже оказался знаменитый шахматист Морфи, и «Нувель Режанс» уже предсказывал захватывающую битву двух титанов, но Морфи от матча с «русским Филидором» отказался.