Где ты, любовь моя? - Долорес Палья

- Тебе не кажется, что ты слишком молода для этого? - задумчиво пожевал он губу.

В тот день мы больше не говорили о Париже, но следующим вечером, за обедом, Тор снова поднял эту тему:

- Насчет Парижа. Я тут подумал. Заканчивай этот год в «Лиге». Если к тому времени не передумаешь, в июне можешь отплывать. Думаю, Моник и Фред Брукс согласятся присмотреть за тобой. К тому времени тебе почти двадцать исполнится. Полагаю, это уже совсем не младенческий возраст, - осклабился он в улыбке. - Я обо всем позабочусь.

Именно так он и поступил - позаботился обо всем. До войны он каждое лето проводил в Европе, а я ездила к матери. Они с Тором развелись, когда мне едва исполнилось пять. Растил меня Тор, и мое счастливое детство прошло под знаком Тора.

К июню планы Тора насчет меня оформились окончательно. Меня приняли в «Гранд шомьер»; Моник и Фред Брукс и сын Моник Клод Гальен ждали моего приезда. Тор снабдил меня рекомендательными письмами ко всем, кого он знал и кто мог хоть чем-то пригодиться двадцатилетней студентке-художнице, - почти все они относились к Сен-Жермен-де-Пре.

Пятого июня я взошла на борт «Де Грас», а на вокзале Сен-Лазар в Париже меня встретил высокий нескладный молодой человек в спортивной куртке и серых фланелевых брюках, который выглядел очень по-английски и держал в руках табличку с надписью: «Мисс Тор, пожалуйста». Табличка эта была приделана к палке от воздушного шарика.

- Клод Гальен? - расхохоталась я.

Он осмотрел меня с ног до головы и ответил голосом Эвелин Вог:

- Ну, не так уж и плохо. Я боялся, что ты одна из тех леди-филологов, с усиками и в ботинках на толстой подошве. Пошли попробуем протащить тебя через таможню. - Он кинул табличку на проезжающий мимо багаж, к величайшему возмущению носильщика.

Клод, который так близок мне сейчас и который стоял у самых истоков. Я до сих пор словно наяву вижу свой первый день в Париже. И до сих пор помню свои ощущения: я никак не могла поверить, что это не сон, что вокруг меня - мир чудес под названием «Париж-1948».

Я помню Париж 1948 года. Помню улицы, кафе, погребки, песни, кабаре, бары, еду, запахи, воздух. Помню высокого молоденького Клода, англичанина до мозга костей, неуклюжего, щеголеватого, смешливого, его острый язычок, несказанную доброту, половодье чувств, радость жизни. Помню себя саму рядом с ним все первые месяцы.

С Клодом я бродила по улицам Парижа 1948 года, плохо отапливаемого, голодного Парижа, в котором царило радостное возбуждение; невообразимо прекрасного, несмотря на раны войны, поднявшегося с колен, живого и здорового, древнего и такого молодого.

Мы отправились в комнату на рю де Драгон, которую он снял для меня и которая представляла собой часть апартаментов глухой старой вдовы, мадам Ферсон. Комната оказалась большой и светлой и выходила окнами на улицу. Отсюда, с высоты четвертого этажа, я впервые увидела шальную красоту парижских крыш. Идеальное гнездышко для юной девы. За дополнительные восемьдесят франков я могла пользоваться кухней и ванной. Всего выходило около пятнадцати долларов в месяц.

Мы с Клодом полюбили друг друга с первого взгляда, но не в физическом плане. Мы поняли это с самого начала; разглядывая друг друга в залитой солнцем комнатке на рю де Драгон, среди свертков и чемоданов, мы почувствовали, как зарождается чудесная дружба.

- Есть два квартала, - объяснял он, сидя на стуле и наблюдая за моими попытками распаковать вещи. - То есть два, в которых тебе придется бывать чаще всего. Монпарнас и Сен-Жермен-де-Пре. Латинский квартал - студенческий, и его тоже нельзя сбрасывать со счетов. Призраки Франсуа Вийона, Рутбефа и все такое. Но Сен-Жермен, где ты живешь, и Монпарнас, где расположена твоя школа, - центр мироздания. Правда, есть еще Правый берег. И потом, всегда можно съездить в Брюссель и Лидс, если захочешь…

Я села на груду одежды, и мы расхохотались.

- Ты что, никогда за рекой не бываешь? Или это как жители Нью-Йорка, которые дальше Музея современного искусства ни ногой?

- Нет, - осклабился Клод, - я утрирую, конечно. Но идею ты уловила правильно.

- Расскажи мне о себе. Тор говорил, что ты француз, но вырос в Англии. А отца твоего убили на войне.

- Мой отец преподавал во французском лицее в Лондоне. Мы уехали в Англию, когда мне всего три годика было. Представляешь, я говорю по-французски с чудовищным английским акцентом! Да, отца моего действительно убили в сорок втором. Мать моя - она тебе обязательно понравится - вышла замуж за английского художника, Фреда Брукса. Они на юге живут, в холмах над Канном. Фред, храни его Господь, большая редкость - сумел сберечь немного денег. Ты знаешь его работы?

- Нет. А что, должна?

- Ну, «родина-мать» и все такое. Вы в Штатах только американских художников изучаете?

Я засмеялась. Он говорил об Америке так, словно это была крохотная экзотическая страна, нечто вроде Новой Зеландии.

- Ну ладно, скоро узнаешь. Он совсем не так плох. И отличный парень. Война в Испании и все такое. Огромный и рассеянный. У них милый старинный провинциальный домик около Мужена. Всегда полно бродяг, кошек, людей, собак, и даже парочка лошадей имеется. Очень добрые. Твой отец был там два года назад, сразу после того, как война закончилась. Они только в этом году окончательно переехали. Оставили свою квартиру в Лондоне. Я собирался в RADA попробовать поступить…

- Что за RADA?

- Королевская академия драматических искусств.

- О! Ты хочешь играть?

- Да я всегда играю, - захохотал он.

- Да нет, я хочу сказать…

- Знаю, знаю, - не унимался он. - Как бы то ни было, вместо RADA я очутился в консерватории. Расин, Мольер - и мой чудовищный акцент. Боюсь, не слишком хорошо у меня получается. Если так и дальше пойдет, то всю оставшуюся жизнь придется играть английских дворецких в комедиях Попеско. Ни нашим, ни вашим.

Он поднялся, окинул взглядом комнату, груду барахла, которое я успела вытащить, и оставшиеся нераспакованными чемоданы, печально вздохнул и с тоской поглядел в окно.

- Послушай, денек выдался на славу. Почему бы тебе не закончить с этим потом? Пошли, я покажу тебе Париж. Не могла же ты до смерти устать за неделю на «Де Грас», в конце концов.

Надо сказать, вещи я распаковывала несколько дней, потому что каждый раз денек выдавался на славу и каждый раз Клод предлагал заняться чем-нибудь получше, а не «суетиться с носочками и чулочками», как он выражался.

Париж 1948 года - просто невероятное место. Клод, казалось, знал всех и вся. Через несколько дней я уже чувствовала себя как дома в кафешках, маленьких ресторанчиках и барах, через несколько недель досконально изучила половину Левого берега. Эти несколько недель мы с Клодом постоянно бродили по городу, он - беспечно и по-хозяйски, как в своем собственном поместье, а я - словно во сне. Я писала пламенные письма Тору, на которые он отвечал с неизменным энтузиазмом и лишь иногда добавлял родительские нотации, предупреждая, как бы я не свалилась за борт. Отеческое попечение - не самая сильная черта Тора, нотации ему никогда особо не удавались.