Жизнь ни о чем - Валерий Исхаков

Оттого, что нападение воображаемое, не легче: я чувствую себя униженным и оскорбленным по-настоящему и в лицо коллегам в академии, студентам, случайным попутчикам в трамвае не смотрю прямо и с достоинством, как прежде, а все отвожу в сторону неуверенный взгляд.

Еще хуже с Инной и Майей: скрывать унижение от любящих женщин труднее, чем от случайных попутчиков и даже коллег. К счастью, мое напряженное состояние женщины истолковывают неправильно.

Поначалу, когда наши отношения удавалось хранить в тайне, Майя считала, что меня гнетет естественное чувство вины перед женой, а Инна необыкновенно проницательная и остро чувствующая Инна — подозревала, что я безответно влюблен в Майю и что Майя смеется надо мной, дразнит меня, может быть, даже унижает, сравнивая со своим драгоценным Горталовым. Инна не видела в моем невинном (как она полагала) увлечении криминала и советовала держаться с достоинством, не стелиться так перед Майей.

— Вообще, — говорила она, — я никогда не принимала мнение Майи всерьез, и вкусы ее мне всегда казались сомнительными, и если она считает, что ты не похож на ее Горталова, то и слава богу! Да я бы в жизни за тебя не вышла, если бы ты был на него похож! Ты умный, интеллигентный человек, ты талантлив — да-да, не ухмыляйся, Сереженька! — ты талантливый ученый, это все говорят, кроме твоей Майи, разумеется, которой этого просто не понять, ей не этого надо. Ей подавай амбала под метр девяносто, от которого за версту несет казармой, который не говорит, а командует или матерится и привык свою правоту доказывать кулаком или пистолетом… Что, разве не так?

— Ну, не совсем так, — возражал я, не слишком желая возражать. Слова Инны были для меня как елей, но я обязан был возразить, ибо, утешая меня, Инна чувствительно задевала Майю. — Не настолько примитивен Горталов, как ты его изображаешь. И говорить умеет толково и умно, когда требуется вспомни хотя бы его избирательную кампанию, — и пишет, две статьи опубликовал в специальных сборниках, и даже искусствам не чужд: играет, например, на рояле…

Действительно играет. Даже по телевизору показывали. Потрясающий по своей пошлости кадр, творение местной дамы-режиссера: якобы в боевой обстановке, в концертном зале, где только что убоповцы во главе с Горталовым освобождали заложников (на самом деле это была имитация, тренировка) и где до сих пор еще витают пары слезоточивого газа и валяются бронежилеты, каски, противогазы, на пустой сцене в луче прожектора сидит весь в камуфляже, но без маски, в неизменном берете со шнурочками и в перчатках с обрезанными пальцами Горталов и играет «Лунную сонату». А на крышке рояля, само собой, лежит его автомат…

Теперь же Инна и Майя полагают, что я считаю себя виноватым перед Горталовым, приятелем, почти другом, у которого увел жену, и обе меня оправдывают. Майя доказывает, что виновата в происшедшем только она — если бы она не захотела, ничего бы не было. И то же самое, слово в слово, говорит Инна.

— Знаю я твою Майю, — внушает мне она. — Она любит говорить: чтобы стать счастливой, надо счастье у кого-нибудь отнять. И так и делает. И еще она всегда все решает сама, никого не слушает. Так что не льсти себе и не терзайся понапрасну: это не ты ее у Горталова отнял, это она отняла тебя у меня!

Представляю, как воспринял весть о разводе Горталов. Как ухмыльнулся, когда услышал, что Майя с Инной все обговорили: я ухожу к Майе с одним чемоданом, оставив квартиру жене и сыну, а он, Горталов, тоже с одним чемоданом, уходит и оставляет квартиру ей и девочкам.

— И твоему любовнику, — сказал Горталов.

Нет, не так. Слово не из его лексикона. Еще в те времена, когда мы служили в одном здании, хотя и по разным ведомствам: он в милиции, я в районной прокуратуре, Миша Горталов по поводу супружеской неверности высказался, что сам он такого не потерпит и любовника… нет, хахаля, хахаля своей супруги, застав на месте преступления, пристрелит из табельного пистолета, не задумываясь. И все мы, собравшиеся на ночном дежурстве в канун Нового года, Мише поверили: словами он не бросался и пистолет пускал в ход за время службы трижды — причем в двух случаях был оправдан безусловно, а в третий раз чуть не угодил под суд, но начальство отстояло.

— И твоему хахалю! — презрительно сказал Горталов.

— Он не хахаль мне, он будущий муж!

— Муж…

В одно короткое слово Горталов вложил все, что он обо мне в качестве мужа думал.

Муж — это он, Горталов, настоящий мужчина, повседневно рискующий жизнью и обеспечивающий семью всем необходимым. А не кабинетный юноша (он почему-то в разговоре с Майей называл меня юношей, хотя разница в возрасте между нами невелика: мне скоро тридцать семь, ему — сорок три года), который еще лет пять будет носиться со своей диссертацией, а ты будешь обшивать его и обстирывать, и создавать ему условия для «творческой деятельности» — ха-ха! — и пахать на двух работах, чтобы прокормить семью, и…

— …и кстати, — оборвал он себя на полуслове. — Я понял, что юноша с одним чемоданом отправится к тебе. А куда со своим чемоданом отправится Горталов?

— Ну, все же знают Горталова! — польстила Майя. — Горталов нигде не пропадет. Горталов сумеет устроиться.

Горталов устроится. Горталов всегда устраивается — и не как-нибудь, а наилучшим образом. Что-то в нем есть такое, что с первого взгляда ясно: этот не пропадет, за этого можно не беспокоиться. Он не из тех, кто нуждается в вашей помощи, наоборот: к нему придете вы за помощью, когда припрет, и если он в состоянии помочь, он не откажет.

Майя между прочим отметила, что Горталов не удивился, на кого его променяли. Возмутился — да, выказал презрение — сколько угодно. Но удивления в глазах его, по которым Майя за годы супружества научилась читать безошибочно, хотя глаза у Горталова непроницаемые, как и положено зверюге его породы, удивления в его якобы непроницаемых глазах Майя не обнаружила.

Возможно, Горталов давно догадывался о наших отношениях. Так же, как теперь, возможно, догадывается о моем постоянном унижении перед ним, и воображаемые картины захвата и допроса тешат его оскорбленное самолюбие. А поскольку я признаю свою вину, а значит — и право Горталова на мщение, я даже мысленно не прошу у него пощады, я лишь пытаюсь внушить ему: раз уж ты целый год терроризируешь меня, гасишь сигарету о тыльную сторону моей ладони, где от многочисленных ожогов образовались незаживающие язвы, раз ты заставляешь меня снова и снова испытывать унижение, — ну так удовольствуйся этим, не изобретай для меня новых мук!

И до сих пор, когда я просыпаюсь наутро после вечеринки, где судьба столкнула меня с Горталовым, мне мерещится, что я не выдержал и высказал это ему в глаза. И требуется время, чтобы успокоиться и увериться в том, что этого не было, что мне опять удалось — удалось, удалось! — выйти из щекотливого положения незапятнанным, и никто, даже всезнающий Горталов, так и не догадался, какого страшного унижения я избежал.

И тихая чистая радость переполняет меня, и в награду за одержанную победу я прощаю себе мелкие прегрешения, без которых не обходится наша земная жизнь.

Среди прегрешений я не числю нехорошие мысли относительно Горталова. Горталов — не кабинетный начальник, любит он риск, любит видеть страх в чужих глазах больше всего на свете, а потому чуть ли не каждый день подвергается опасности, пренебрегая к тому же бронежилетом и тяжелой защитной каской типа «Сфера». И не заговорен же он от шальной пули или удара ножом. И сколько таких случаев ежедневно фиксируют милицейские сводки. Почему бы в очередном списке не оказаться и его фамилии?

Понятно, что мне это невыгодно. Погибший Горталов — это Горталов герой, Горталов — мученик, Горталов — памятник самому себе. Каменный гость, перед которым Дон Жуан мелок, не то что я. Живой и отягощенный бытом Горталов скорее измельчает в глазах Майи и изгладится из памяти, чем Горталов, высеченный в граните. И если что — придется сопровождать ее на кладбище и стоять в отдалении, покуда будет она там кудри наклонять и плакать… Но с этим я как-нибудь примирюсь. Зато насколько увереннее я буду себя чувствовать, зная, что мой соперник — призрак, дух, воспоминание, а не закованный в броню робот-полицейский!

Я молю небеса о чуде, понимая, что молиться о таком безнравственно, а главное — бесполезно. Крайне редко что-то случается с людьми, которые занимают в нашей жизни ключевое положение. Судьба небрежно и безжалостно убивает и калечит знакомых и родственников, которые не делают нам ничего дурного, зато врагов и недоброжелателей нарочно оберегает и опекает, лишь бы досадить нам.

Утешает лишь то, что Майя меня не осуждает.

Сама, оказывается, не раз примеряла перед зеркалом траур, находя вдовство куда более выигрышным, чем развод.

— Но ведь не убивать же мне самой Горталова… — задумчиво говорит она, глядя мне прямо в глаза своим ясным, открытым и в то же время вечно ускользающим, загадочным взглядом. И прежде чем я додумываю за нее, что можно переложить неприятную миссию на кого-нибудь другого, например, на меня, добавляет: — Нет, этого бедный Горталов все-таки не заслужил.