Флоренс Адлер плавает вечно - Бинленд Рэйчел

– Гусси, – позвала Анна. – Вылезай из воды. Немедленно.

Гусси понадобилась минута, чтобы вытрясти воду из ушей. Она правильно расслышала? Весь пляж неестественно затих, словно она смотрела немое кино.

Она посмотрела на пляж и увидела, как к ним приближаются бабушка и дедушка.

– Где Флоренс? – громко спросила Эстер, чтобы было слышно за шумом прибоя.

– Она отправилась плавать, – ответила Анна.

– Когда?

– Около часа назад.

Бабушка посмотрела на Анну и Гусси, затем перевела взгляд на собирающуюся чуть поодаль толпу и на лодку, удаляющуюся к горизонту. Без предупреждения Эстер бросилась бежать, и Джозеф последовал за ней. Гусси никогда не видела, чтобы бабушка или дедушка бегали, – и поразилась, как ловко у них получалось.

Она выбралась из воды, и Анна обернула ее полотенцем, а затем повела в сторону Садового пирса. Когда они добрались до Эстер и Джозефа, спасательная лодка уплыла далеко от берега и невозможно было понять, что на ней происходит. Гусси прикрыла глаза рукой от солнца, пытаясь разобрать хоть что-то. Ей показалось, что лодка остановилась, и один из спасателей спрыгнул с борта в воду.

– Это она? – прошептала Эстер Джозефу достаточно громко, чтобы услышала Гусси.

– Кто? – спросила Гусси, но никто не ответил, даже Анна.

Через несколько долгих минут силуэт лодки начал увеличиваться в размерах. Гусси разглядела, что на веслах только один спасатель. Куда делся второй? Только когда лодка подплыла гораздо ближе, она заметила, что тот согнулся над чем-то лежащим на дне посудины.

Лодка рассекла мокрый песок в дюжине ярдов от небольшой толпы. Весла громыхнули в уключинах и упали на песок, а спасатели начали спешно вытаскивать лежащего в лодке человека.

Именно тогда Гусси увидела всплеск цвета и перевела взгляд на Анну, чтобы проверить, заметила ли его и она. Рука Анны взметнулась ко рту. Спасатели извлекли из лодки тело, бледное и бездвижное, и положили его на песок, но Гусси могла смотреть только на красную купальную шапочку на голове своей тети. Она закрыла ладонями уши, когда воздух наполнился рыданиями бабушки.

Эстер

Больничная палатка на Вирджиния-авеню регулярно имела дело с солнечными ожогами и ударами, а также с ожогами от медуз, но если у них в тот день и были пациенты с подобными жалобами, то они давно ушли, когда спасатели принесли в палатку Флоренс. Небольшая команда – пляжный хирург, врачи, медсестры – в полном составе сгрудилась вокруг койки в дальнем углу палатки.

Эстер не могла уложить в голове распростертую на койке девушку.

Что она была ее дочерью.

Что ее дочь не шевелилась.

Когда Эстер прибыла в палатку, она готова была с боем пробиваться сквозь переполох, но Джозеф только подтолкнул ее к паре брезентовых стульев.

– Дай им поработать, – тихо сказал он. Его лицо приобрело землистый оттенок.

Она потянулась к краю стула, с трудом нащупала его и стала вслушиваться в команды, которые пляжный хирург выкрикивал служащим. Как давно Флоренс вытащили из воды? Пять минут назад? Десять? Эстер посмотрела на часы. Половина пятого. Когда она услышала пронзительный свисток? Она не догадалась взглянуть на часы.

– Продолжайте, – скомандовал хирург, прежде чем развернуться к спасателям. – Парни, становитесь в линию. Мы должны работать по очереди.

– Что они делают? – спросила Эстер у Джозефа, когда первый спасатель сменил врача, который стучал Флоренс по спине.

– Делают массаж.

– Да, но почему спасатели?

– Чтобы сменять врачей, – ответил ее муж, не отрывая взгляда от койки. – Они устают.

Эстер обхватила себя и опустила голову между коленей. Когда они успели устать? Прошло совсем немного времени.

Еще через несколько минут она выпрямилась и заставила себя смотреть – сквозь слезы, туманящие взгляд, – как один за другим спасатели бьют ее дочь по спине. Эстер таращилась на врачей, медбратьев и спасателей так долго, что из отдельных людей они слились в единую массу, пульсирующую в ритме ударов.

Она почти пропустила момент, когда пляжный хирург похлопал спасателя по плечу, чтобы тот остановился.

– Помоги мне перевернуть ее, – попросил он одного из врачей, что стояли по другую сторону койки. Голос звучал подавленно. Врачи переглянулись с каким-то испуганным разочарованием и медленно перевернули Флоренс на спину. Затем сложили ее руки по бокам.

– Время смерти, – сказал пляжный хирург, посмотрев на часы, а затем на Эстер, – пять двадцать три.

В какой-то момент за Флоренс приехали. По Набережной прикатила машина, и из нее вышли двое мужчин с деревянными носилками. Эстер узнала одного из них – это был Эйб Рот, управляющий Еврейским похоронным домом.

– Они не могут забрать ее! – прошептала Эстер Джозефу. – Пожалуйста, не позволяй им ее забирать.

– Бубала[1], мы поедем с ней. Мы не оставим ее одну.

Мужчины склонили головы, подойдя к койке, на которой лежала Флоренс.

– Джозеф. Эстер, – сказал Эйб. – Я вам так соболезную.

Эстер не могла смотреть на него. Ее взгляд не отрывался от лица дочери, от ее бледных щек и синих губ.

– Ты все еще в Бет Кехилла? – спросил Эйб. Они с женой были членами Родеф Шалом, консервативной синагоги на Атлантик-авеню.

Джозеф кивнул.

– Мы позвоним ребе Леви и дадим ему знать. Он приведет Хевра Каддиша[2]. Полагаю, вы хотите провести техора[3].

Бабушка Эстер была членом Хевра Каддиша в Висбадене, а мать – в Филадельфии. И все же Эстер передергивало от мысли, что едва знакомые ей женщины станут касаться прекрасного тела ее дочери, будут смывать соленую воду и песок, что налипли на ее руки и ноги. Руки Флоренс несли ее сквозь океан, но задолго до этого они помогали ей ползать по кухонному полу. Они были мягкими, в ямочках и пахли детским мылом и тальком. Эстер была единственной, кто когда-либо ее купал.

– Хотите, чтобы я прочел Видуй[4]? – осведомился Эйб.

– За что ей просить искупления? – резким голосом спросила Эстер. – Ей двадцать. Моей девочке всего двадцать.

– Эстер, – тихим, сдавленным голосом произнес Джозеф. Эйбу он сказал: – Пожалуйста.

Эйб начал читать, и Эстер заревела прямо в мокрый шелк купального костюма Флоренс. Ей представилось, как буквы иврита плывут по воздуху и сплетаются вместе, окутывая Флоренс невидимым покрывалом и охраняя ее. Когда Эйб приступил к Шма[5], Джозеф присоединился к нему.

– Шма Исраэль Адонай Элоэйну Адонай эхад. Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь один. Как много раз Эстер слышала эту молитву? Тысячу? Больше? Задумывалась ли когда-либо о ее значении? Джозеф был ближе к старым традициям, Джозеф вырос в маленьком штетле в Лаккенбахе, где возможностей недоставало, а еврейских законов водилось в избытке.

Женщин не обязывали читать Шма, но через некоторое время Эстер тоже начала сквозь слезы бормотать слова. Возможно, что произнося молитву на этом пляже в этот день, Эстер сможет защитить дочь от неизвестности, которую не может видеть и даже представить. Она прошептала:

– Адонай элоэйхэм. Адонай элоэйхэм. Господь – Бог ваш.

Пока женщины Хевра Каддиша проводили ритуал техора, омывая тело Флоренс и одевая его в тахрихим[6], который принесли по случаю, Эстер и Джозеф сидели на диване в передней Похоронного дома Рота и беседовали с ребе Леви.

Ребе, которого конгрегация наняла пять лет назад, едва ли был достойным. Он походил на раввина своей седеющей бородой и очками на самом кончике носа, но по мнению Эстер, его более волновала успешность денежных сборов конгрегации, нежели духовность ее членов.