Единая теория всего. Том 4 (финальный). Антропный принцип, продолжение - Образцов Константин

– Кто-то из ваших коллег, не знаю, кто точно. Убийство – это же по милицейской части, хотя мы присматриваем, разумеется. Все-таки погиб наш человек.

– Значит, нужно установить, кто убил – и найдете своего резидента.

– Так вы и убили-с.

Я вздрогнул. Кардинал скорбно смотрел на меня, чуть покачивая головой.

– Посмотрите, как все складно получается, – продолжал он. – Капитан Адамов, используя вымышленный предлог, вовлекает своих бывших соседей по коммунальной квартире в организацию побега за границу Ильинского и сопровождающего его агента влияния. Будучи искушенным и опытным разведчиком, Адамов замечает признаки слежки и каким-то образом – например, при помощи неизвестного советской науке яда – убивает несчастного ученого и его спутницу, а сам скрывается в ночном лесу, предусмотрительно успев инсценировать автомобильную аварию. Но не был бы мнимый капитан Адамов мастером шпионажа, если бы не имел запасного варианта реализации своих коварных планов. Он привлекает к их исполнению ранее завербованного им начальника особого отдела майора Исаева, которого поймал на крючок неудовлетворенных амбиций и личных обид, заставляет того вынести из НИИ секретные документы и цинично убивает во время ночной встречи в парке Сосновка, пряча концы среди молодого березняка и некошеной летней травы.

Кардинал ловко подхватил со стола сухарик, бросил в рот, подмигнул и аппетитно захрустел, откинувшись на спинку стула.

– Вы тоже придерживаетесь этой гипотезы? – поинтересовался я.

– Жвалов так точно придерживается, – ответил Кардинал. – Ему придерживаться больше сейчас не за что. А я… ну, скажем так, не сбрасываю такой версии со счетов, хотя она и не объясняет многое из того, что в этой истории интересует меня лично. Контрразведка может до поры и до времени игнорировать необъяснимые смерти Трусана, Капитонова и Рубинчика или не менее фантастическую свистопляску, которая произошла с вашей подачи на канале Круштейна – а я нет. Потому что фантастическое – это и есть моя работа.

– 22-е управление?

– Именно. Государственную безопасность обеспечивают не только бомбы, подводные лодки и противостояние идеологическим диверсиям. Мир удивителен и многообразен, и мы должны учитывать это многообразие, даже если в некоторых своих проявлениях оно не объясняется современной наукой, а то и вовсе ей противоречит, больше подпадая под определение мистики или магии. Да и что такое сама наука, как не социально приемлемая форма магии? И если твой враг вполне серьезно поддерживает сообщества волхвов и шаманов или финансирует целый научно-исследовательский институт алхимиков, рассчитывая пополнить бюджет за счет полученного из свинца золота, а заодно еще и боевое подразделение гомункулусов вырастить – разумно ли игнорировать вероятность успеха только потому, что ее признание противоречит материалистическому мировоззрению? Во времена Третьего Рейха «Аненербе» искали мифическую Шамбалу на Тибете, наши заокеанские оппоненты уже почти сорок лет предметно изучают то, что считают артефактами инопланетных технологий, – и мы не имеем права от них отставать. Обыватели могут сколько угодно иронизировать над «летающими тарелками» и смеяться карикатурам на «зеленых человечков», но игнорировать мнение десятков ученых с мировым именем о существовании иных цивилизаций или теоретических возможностях перемещения в пространстве и времени вне известных нам законов физики – преступно и с точки зрения научного знания, и с позиций обеспечения обороноспособности страны. Представляете, какие перспективы открывает возможность деятельного контакта с разумом, превосходящим человеческий кратно? Если вынести за скобки гуманистический и философский аспекты такого контакта – а ни философия, ни гуманизм к политике не имеют никакого отношения вовсе – то возможности эти сродни получению рязанским князем Юрием, например, установок залпового огня перед самым нашествием хана Батыя.

– Или получение таковых самим ханом Батыем. Превосходящие технологии не обязательно попадут в хорошие руки.

– Опять вы за свое, Виктор Геннадьевич. Не существует плохих и хороших, есть только свои и чужие, и наш взгляд на предмет зависит исключительно от того, кого мы считаем своим, а кого – нет. Это не говоря уже о том, что большинство хороших людей хороши только лишь потому, что им не подвернулось возможности стать плохими. В общем, как только в этом деле прозвучало упоминание инопланетных пришельцев…

– Не припомню, чтобы такое кто-то озвучивал.

– Не только озвучивал, дорогой Виктор Геннадьевич! Еще и целое заявление написал по этому поводу, и подписался размашисто: «Евгений Гуревич». Вот так вот.

О том, как Гуревич провел остаток ночи после знаменательной встречи с Яной в рабочей лаборатории НИИ Связи Военно-морского флота, было известно из подробного рапорта двух оперативных сотрудников сопровождения, что незаметно следовали за ним с той минуты, когда он в радостном возбуждении выскочил из парадной и на «частнике» помчался в институт. Привыкшие к тому, что ученые порой засиживаются на работе ночь напролет, сотрудники устроились было поудобнее в креслах служебной «Волги» – но не тут-то было. Гуревич вышел минут через двадцать, бледный, словно жертва вампира, остановился на ступенях у входа, схватился за голову и стоял так с минуту, покачиваясь и беззвучно раскрывая рот. Потом встрепенулся, одернул пиджак и решительно зашагал в сторону кладбища. Оперативники нагнали его на сумрачных тихих аллеях и стали свидетелями тому, как молодой перспективный ученый и без пяти минут секретарь местной партийной организации достиг запертых на ночь дверей кладбищенской церкви и принялся молотить кулаками в тяжелые темные створки. Храм отвечал гулким пустым безмолвием. Гуревич, словно опоздавший на брачный пир гость, долго бился у закрытого входа, затем развернулся, тряхнул головой и направился прочь. Озадаченные особисты, держась поодаль, поспешили за ним и в последующие часа полтора стали свидетелями хаотичных метаний Гуревича по ночным ленинградским улицам. Он то шел быстрым шагом, широко размахивая руками, то останавливался и принимался жестикулировать и мотать головой, как будто вступая в яростный спор с каким-то невидимым оппонентом, то шатался, как пьяный, то едва не бежал – и таким манером по Малому проспекту добрался до набережной Макарова, свернул на Первую линию, потом по Среднему проспекту дошагал до улицы Репина, повернул еще раз и перешел вдруг на стремительный бег, чуть не оторвавшись от не ожидавших такого маневра оперативников, поспешно ринувшихся следом. Изломанные тени бегущих скользили по желтоватым и серым стенам спящих домов, вытертых реками времени, как береговой известняк; в кронах старых деревьев клубился застрявший с вечера дым и тянулся вслед людям туманными щупальцами, подсвеченными золотистым и синим огнем фонарей. Из темного грота домовой арки кто-то протяжно заголосил вслед – то ли человек, то ли заплутавшая нежить, и эхо, метнувшись, понеслось вслед погоне.

Сумасшедший забег закончился так же внезапно, как начался; Гуревич резко остановился у чугунной ограды Румянцевского сада, вцепившись руками в прутья решетки и тяжело отдуваясь, а оперативники, окончательно убедившись, что ситуация вышла за все пределы разумного, связались по рации с руководством и получили распоряжение не вмешиваться, продолжать наблюдение, а также сообщение о том, что им в помощь выдвигаются две мобильные группы на автомобилях. Гуревич меж тем миновал здание Академии художеств, перешел через мост Лейтенанта Шмидта, свернул на набережную Красного Флота и так же решительно, как раньше направлялся в церковь, теперь устремился в ресторан баркентины «Кронверк».

В течение следующих двух часов последовавшие за ним сотрудники наблюдали картину отчаянного загула: молодой кандидат наук махнул дюжину коньяку, познакомился с двумя девицами, заказал им самого дорогого шампанского, самозабвенно отплясывал на танцполе под песни Аль Бано и Ромины Пауэр, повязав голову галстуком, и едва не подрался с компанией фарцовщиков за соседним столом. Все закончилось в третьем часу ночи, когда ресторан закрылся и дюжий гардеробщик твердой рукой выставил Гуревича вон, едва не спустив кубарем вниз по сходням.