Столица на костях. Величие и проклятие Петербурга - Андрей Буровский

Это были люди, свято уверенные в истинности марксизма, в правильности линии ВКП(б), не имевшие ничего против массовых убийств офицеров, священников и прочей, как выражался вождь и учитель мирового пролетариата, «черносотенной сволочи». Но Петербург как-то странно, возможно, даже против их воли подействовал на них. Войдя в них, Петербург странно (вероятно, и болезненно) раздвоил их личности; и они вдруг обрели способность понимать, что бред — это бред, примитив — это примитив, партия нового типа — никакая не партия, а шайка. И что вождь партии нового типа — не гений и не гигант духа, а просто смертельно опасный и вредный негодяй и дурак. Ничего странного нет в понимании само собой разумеющихся вещей. Взрослый человек и понимает их ровно потому, что он — взрослый. Но, учитывая биографии Кирова и всех его присных — да, это понимание было очень странно и, конечно, совершенно неожиданно.

Более того — эти коммунисты обрели еще и способность дистанцироваться от официальной линии партии, заявить о каком-то своем понимании того или иного и вступить в почти наверняка проигранную борьбу с Джугашвили и его приближенными. Характерно, что «ленинградская» оппозиция действительно существовала и действительно объединяла лиц, живших в огаженном, переименованном, оболганном «городе трех революций» — в Петербурге. И этот удивительный город продолжал что-то делать даже с ними.

Без каких-либо недомолвок или неопределенностей позволю себе не разделять убеждений и представлений любой коммунистической группировки. Позволю себе также не сочувствовать судьбе членов любой такой группировки и считать их гибель от руки своих же — проявлением Промысла Божьего. Но все же — какие интересные вещи происходят в Санкт-Петербурге!

Поразительно, но и евреи, хлынувшие в бывшую столицу во время Первой мировой войны, а особенно после Декрета об «угнетенных народах», во всей полноте испытали на себе действие Петербурга. В дореволюционной России еврей, чтобы покинуть «черту оседлости», вынужден был выкрещиваться. Хотя бы формально, лицемерно, но он становился православным, человеком христианского мира. В советское время не нужно было ничего изображать, ни во что включаться и ничему, кроме марксизма, не являть лояльность.

Но странное дело: проходит лишь два-три поколения, и приходится признать, что питерские евреи превратились в довольно заурядный, не очень выделяющийся и все более ассимилирующийся субэтнос русского суперэтноса. Есть, конечно, патологические исключения — хотя бы Ю.Герман с его славословиями в адрес Дзержинского и неимоверно проституточными книжками, славящими «органы», может рассматриваться как еврей, приложивший поистине титанические усилия для того, чтобы быть только и исключительно «советским» и не иметь отношения решительно ни к чему русскому или российскому[10]. Но не могут же выродки определять суть идущих процессов.

Конечно, и немцы, и латыши, и даже пленные шведы и французы порой входили в число петербуржских жителей. Но все же это были люди хоть и из разных частей — но общего, христианского мира; люди, объединяемые с русскими хотя бы самыми общими элементами культурного кода.

Осмелюсь напомнить, что очень многие из евреев не только не имели, но и не хотели иметь ничего общего с Россией; чувства причастности к русской истории или к достижениям русской культуры не испытывали. Советскими властями, а порой и в семьях воспитывались они на представлениях о дикости и отсталости России до большевиков, на ненависти к ее исторической традиции. Многие из евреев, наполнивших Петербург, к тому же имели основания для личной ненависти к России, погубившей их близких. В Петербурге эти люди оказались случайно, просто бежали из охваченной погромами Галиции или Волыни, прибивались к крупному, яркому городу… А их внуки стали петербуржцами.

Как Александр Городницкий, прославивший в своих песнях Санкт-Петербург и весь петербургский период русской истории. Как Лев Клейн, едва ли не ведущий из петербургских археологов. Как известнейший ученый Эрик Слепян. Как культуролог Моисей Коган. Как… Но нет, слишком долго перечислять. Силен же город!

В 1939–1940 годах, вопреки всем депортациям и расстрелам, в Петербурге жило, по крайней мере, тысяч триста прежних жителей — тех, кто обитал в нем до «эпохи исторического материализма». Трудно сказать, кто больше раздражал властей предержащих — эти люди и их потомки или же новые поселенцы, удивительным образом начинавшие вести себя так же, как прежние жители.

Во всяком случае, власти предприняли действия, которые понимать можно только одним способом: как сознательное и последовательное убийство города.

При советской власти полагалось считать, что Бадаевские склады с запасами продовольствия разбомбила авиация нацистов. Это — официальная версия.

Но старожилы города не раз рассказывали мне, что в тот день район Бадаевских складов практически не бомбили.

— НКВД поджигало, — спокойно, бесстрашно говорили мне не раз.

— Зачем поджигало?!

Вот на это «зачем» давались очень разные ответы. Большая часть из них сводилась к тому, что подожгли склады «по ошибке», или что «думали всех вывезти». Второе заведомо неправда — Бадаевские склады сгорели уже после того, как кольцо блокады замкнулось.

Добавлю к этому: вы уверены, дорогой читатель, что во время блокады в Петербурге так уж и не было еды? Если уверены, то объясните мне, пожалуйста, из каких таких складов выдавались ветчина, яйца, мясные консервы, сыры, — не говоря о крупах и хлебе? А эти продукты выдавались, и не такому уж малому числу людей. Несколько десятков тысяч советских начальников получали свои спецпайки и жили совсем не так уж плохо посреди вымиравшего города. Да куда там «неплохо»! Неплохо — это в плане снабжения продуктами. А они ведь к тому же вполне могли и кое-что нажить — например, драгоценности, произведения искусства. Стоило все это недорого. Я лично знаком с людьми, которые во время блокады отдавали золотые украшения за хлеб по весу: грамм за грамм. Правда, хлеб был хороший, вкусный и пропеченный. Пекли-то его для начальства, а не для населения.

Но так или иначе, вот факты — во время блокады Ленинграда продовольствие в городе было. Вопрос, для кого оно было, а для кого продовольствия не было. Одни жили себе и даже наживали золото и картины, другие обречены были на смерть.

Добавлю еще, что «бывших» старались не вывозить из вымиравшего города. Например, вторая семья Николая Гумилева, его вдова и почти взрослая дочь умерли от голода. Если же «бывшие» выезжали из Петербурга, то их старались не пускать обратно.

Вот и получается, что поджог Бадаевских складов укладывается в чудовищную, но вполне реальную и вполне логичную картину еще одного убийства города.

Казалось бы — зачем нужно новое убийство Санкт-Петербурга? Зачем новая волна смертей — и старых петербуржцев, и тех, кто только начал ими становиться?

В том-то и дело, что логика тут есть, и беспощадная. Вспомним идею борьбы азиатского и европейского начал в России — причем азиатское начало олицетворяется Москвой, а европейское — Петербургом. Эту мысль очень любил и совал куда надо и куда не надо Николай Бердяев, но в общем он только ярко иллюстрировал то, с чем принципиально были бы согласны если не все — то 90 % людей его круга.

Трудно отделаться от мысли, что большевики мыслили так же — только знаки у них полярно менялись полюсами. Где у Бердяева был «плюс», у них в Европе располагался «минус». Вот и все!

Город, олицетворявший русский европеизм, следовало уничтожить.

Людей, воспитанных в этом городе как русские европейцы, следовало истребить, чтобы не мешали «строить светлое будущее».

Очень интересно, что эта оценка Петербурга полностью разделялась и нацистами. Существовала «специальная» оценка нацистами ленинградского населения. Оказывается, в России два мира — Москва и Петербург. Москва — это олицетворение азиатской деревни, при необходимости она может стать навозом, нужным для рейха.

А вот Петербург — это его жители создали из «навоза» империю, стремившуюся на запад. Вывод — Петербург опасен для рейха. Петербург необходимо уничтожить.

Была секретная инструкция членам НСДАП — чтобы они не вступали лишний раз в разговоры с русскими и проявляли большую осторожность в этих разговорах. Русские — хорошие диалектики, они умеют спорить и «обладают способностью убеждать в самых невероятных вещах». Самыми же опасными в этом отношении людьми объявлялись именно жители Санкт-Петербурга[11].

Удивляться не стоит — национальные социалисты гораздо меньше отличаются от интернациональных, чем хотелось бы и тем, и другим.

В 1948 году интеллектуальную оппозицию петербургских журналов «Звезда» и «Ленинград» красные сразу же объявили «рецидивом», пережитком царизма и наследием «мрачных времен реакции». То, что А.А. Ахматова была и лидером и знаменем интеллектуальной оппозиции, — это факт. Но в этой оппозиции участвует множество людей, не только не происходящих из «бывших», но до самых последних десятилетий не имевших к Петербургу никакого отношения. Оппозиция, конечно, несерьезная, смешная. По существу, это вообще была не столько идейная оппозиция, сколько судорожная попытка всему вопреки пытаться быть самими собой. Даже вопреки инстинкту самосохранения. Хотя бы немного. Хотя бы частично. Хотя бы притворившись, что лоялен, и в узких рамках полудозволенного.