Пещера - Геннадий Авласенко

– Ну да, припоминаю что-то такое… – Витька задумчиво потёр подбородок краем бокала. – Так ты, выходит, один?

– Аки перст!

Витька завистливо вздохнул.

– Везёт же некоторым!

– А тебе что, не везёт?

– Как в чём, старичок, как в чём… – туманно ответил Витька и картинно поднял свой бокал. – Давай за…

– Слушай, а давай Серёге позвоним!

– А что, идея! – Витька оживился. – Звони!

Серёгин телефон общаться с нами наотрез отказался. Чего, впрочем, и следовало ожидать в это время суток.

– Наверное, он в общаге у Натали! – глубокомысленно изрёк Витька. – Какой там телефон, не помнишь случайно?

Случайно я помнил телефон Наташиной общаги, но я помнил и нечто другое. Не зовут там к телефону! Никогда, никого, ни при каких обстоятельствах. Традиция у них, видимо, такая, а традиции надо свято беречь…

– И потом, – добавил я, – неужели ты думаешь, что они сейчас в общаге сидят!

– А вдруг!

– Вдруг можно только упасть. Ежели поскользнёшься…

– Ну, и ладно! – утешился Витька и окинул задумчивым взором пустую бутылку. – А у тебя в холодильнике найдётся чего-нибудь этакого?

– Чего-нибудь найдётся обязательно! – Я встал. – Коньяк вас устроит, сэр?

– Тащы!

Я мигом «прытащыл» початую бутылку армянского коньяка, а к нему коробку конфет, тоже початую, и два лимона (нетронутых). Гулять, так гулять!

– Такое событие, как рождение поэта, и притом, поэта крупного, с большой, как говорится, буквы… такое не каждый день случается! – философствовал Витька, одновременно с этим артистически выковыривая пробку из бутылки, вернее, пытаясь её оттуда выковырять. – А по сему, старик, предлагаю… Да что это за пробка, мать её за ногу!

Отобрав у философа бутылку, я мигом, хоть и не артистически, её откупорил и сразу же вслед за этим плеснул по рюмкам содержимое. Не всё, разумеется, сколько влезло. После этого я медленно поднял свой бокал.

– Ну, будь!

– Буду!

Мы выпили. Витька немедленно завладел бутылкой и вновь наполнил рюмашки.

– А хорошо сидим! – мечтательно произнёс он. – Почаще бы так!

– А кто против?

Мы снова выпили и закусили конфетами с лимоном.

Мне действительно было здорово и легко, как никогда. В голове уже чувствовалось некое приятное кружение, напротив, за столом, сидел Витька, старый мой друг, а на столе, как раз между нами, лежала эта вот тонюсенькая книжица в невзрачном сиреневом переплёте. И я вновь взял её в руки и, хоть всю, слово каждое, помнил наизусть, бережно открыл самую первую страницу и, не спеша, с наслаждением, принялся перечитывать такие знакомые строчки. Не вслух, разумеется, про себя.

Моя! Даже не верится…

Господи, сколько же меня «промариновали» в издательстве, вновь и вновь откладывая на «неопределённый срок». А потом, когда всё уже было решено, и были утрясены самые последние формальности, и рукопись пошла в набор, каждое утро, просыпаясь, ждал я этого вот дня. Ждал и уже почти не верил, что он когда-нибудь настанет на самом деле.

А он, день этот, ворвался ко мне в образе Витьки так неожиданно. И это было ещё приятнее, чёрт побери!

Я быстро пробегал глазами строчки, одну за другой… и вдруг словно споткнулся.

Поправили! Улучшили! Усилили, так сказать, благодетели!

В сборнике их было несколько, таких вот «улучшений». Вообще-то, их должно было быть гораздо больше, но некоторые мне удалось-таки оспорить, отстоять первоначальную чистоту строк, а вот тут вот, не смог! И теперь, почти физически ощутил явную инородность сего «улучшения» в живой плоти стиха. Это, как нож под лопаткой!

– Тьфу ты, чёрт! – не удержался я и с досады так саданул кулаком по коленке, что стало больно и тому, и другому. – Ну, что ты будешь делать!

– Ты чего? – не понял Витька.

– Ничего! – я вновь наполнил рюмки коньяком и, подняв свою, принялся любоваться нежно-золотистыми переливами её содержимого. – Как говорится, в бочке мёда да чтоб без ложки этого самого… Так же не бывает, верно? Давай-ка лучше тост!

– Айн момент, геноцвали!

Вот такой это был день, суматошный и весёлый. У меня дома, а потом и в ресторане, куда меня «затащыл» таки Виктор свет Андреевич, мы всё поднимали и поднимали рюмахи и бокалы. Боже, за что мы только не пили! И за мои дальнейшие творческие (что естественно), и за процветание, как нашей поэзии в целом (бред какой!), так и отдельных поэтов в частности (ну, это ещё куда ни шло!). Где-то, в самой глубине зала, Витька узрел вдруг каких-то своих знакомых (противоположного, разумеется, пола), и, через минуту-другую, эти самые знакомые, в количестве двух молодых симпатичных особ, уже усаживались за наш четырёхместный столик.

Ай да Виктор Андреевич! Ай да сукин кот!

– Люся! Таня! – деловито знакомил он нас. – А это – Александр Волков, один из известнейших поэтов нашего времени!

Девчонки недоверчиво посмотрели на меня и дружно захихикали.

– Не верите?! – даже обиделся Витька. – Ну, ладно!

Он повернулся и моментально исчез из ресторана.

– Интересно, куда это он? – спросила та, которая Таня.

– Смылся! – сказал я и вздохнул. – Мы, вообще-то, всегда так делаем в ресторанах. Сначала он смывается, я следом… ну, а дамам приходится брать на себя все финансовые обязательства. Вы так никогда не пробовали?

– Нет! – сказала та, которая Люся. – Никогда не приходилось.

– Зря! Вы попробуйте когда-нибудь. Очень удобно, особенно с финансовой точки зрения.

– А ты что, и вправду поэт? – поинтересовалась та, которая Люся.

– Да пошутил он! – почему-то смутился я. – Я, вообще-то, студент. Идём лучше танцевать!

– Так музыки же нету!

В это время заиграла эта самая музыка, и мы пошли танцевать. С той, которая Люся.

В голове у меня уже порядком гудело, но, к своему большому удивлению, на ногах я держался твёрдо, да и соображал довольно-таки сносно, особенно для той, прямо скажем, сверхлошадиной дозы, какую, каюсь, успел принять во внутрь. Мы танцевали, болтали всякую чепуху и я, при более близком рассмотрении, пришёл к выводу, что эта самая Люся, вообще-то, очень даже ничего. Особенно на ощупь. Даже, более того!

А может и правда, как любил говаривать Виктор свет Андреевич, нет некрасивых женщин – есть мало водки?

В это время, лёгкий на помине, в дверях показался и он сам, собственной персоной, а в руках у него я увидел целую охапку тоненьких книжиц в сиреневых переплётах.

– Ты знаешь, Люсь, – сказала та, которая Таня, когда танец, наконец-таки, завершился, и мы снова оказались у нашего столика, – а он и вправду поэт!

Холодная… Горячая… Холодная… Горячая…

И вновь холодная!

Бр-р-р-р!

Ну и что же было потом?

Я смутно помнил, как подписывал эти самые книженции сначала Люсе, а потом и Тане (или наоборот?). Потом я подписывал их ещё кому-то, и ещё кому-то, и даже адрес свой записывал с телефоном, идиот!

Я даже вспомнил, как мы всей развесёлой гурьбой (а нас было уже, кажется, не четверо, а гораздо больше) вывалились из ресторана наружу. Там, кажется, было уже совсем темно, или, во всяком случае, темнело. Потом… потом я, кажется, читал стихи у какого-то памятника… и это всё, кажется, что я вспомнил! Хотя нет, не всё! Да и не у памятника это было, а где-то ещё! А потом… потом была чья-то квартира… Господи, ведь точно, квартира чья-то была, теперь я начинаю припоминать!

А что потом?

Холодная… Горячая… Ещё раз холодная…

Так что же было потом?

Ответа не было. Подсознание моё умело хранить тайны даже от своего хозяина и истязать его далее просто не имело смысла.

Я не стал применять к героическому своему подсознанию ещё более садистские (мазохистские?) методы дознания и, махнув рукой на все вопросы, сложил их аккуратной стопочкой и отложил на потом.

И воду выключил. И холодную, и горячую. Всякую.

В мире есть и добро, и зло…

Бьётся бабочка о стекло!Бьётся бабочка о стеклои не может понять:«Там, за окнами, так тепло!Это время моё пришло!Просто время моё пришло!Что же держит меня?!»

Хмуро бросив: «Не повезло!»,я опять дышу тяжело.От досады скулы свело…И, дороги кляня,бьюсь, как бабочка о стекло…Мне назад пути замело,а за окнами так тепло…

Что же держит меня?!

Из ванной выходило уже не то опухшее, заморенное существо, кое ещё столь недавно, кряхтя и стеная, еле вползало в живительно-влажные её стены. Человек, покидающий ванную, был свеж, аки утренний огурец, бодр, аки йог возле проруби и на удивление жизнерадостен.

Спать ему уже не хотелось совершенно, барабаны (они же, колокольчики) уже не лупили изнутри в его черепную коробочку… ну а само воспоминание о далёком загадочном острове как-то съёжилось, поблекло и, потеряв всякую чёткость очертаний, казалось теперь наивной детской сказочкой, в общем-то, забавной, но далеко не интересной в моём-то возрасте. Вот так-то!