Пылающий лед - Виктор Точинов

Сама по себе тишина в эфире ничего не означала. Группа Геллуэя тоже шла по маршруту в режиме полного радиомолчания. А насчет «шарика» все понятно: шаровидная антенна локатора, новенькая, появившаяся среди тронутых ржавчиной надстроек сейнера явно в то же самое время, что и дыра в борту. Следит, не появится ли в небе железная пташка, по которой можно вмазать ракетой.

Ломщик произнес что-то еще, и после паузы прозвучал перевод:

– И еще SOS какой-то непонятный, чуть в стороне, километрах в трех…

– Что за SOS?! – неприятно удивился Геллуэй.

Ответа тритона в очередной раз пришлось дожидаться секунду-другую. Эти паузы, особенно при быстрых обменах репликами, несказанно раздражали Геллуэя. Вообще-то программа-переводчик стояла у него хорошая, дорогая: тщательно подбирала синонимы, сообразуясь с контекстом, знала множество жаргонизмов и даже, синтезируя речь, старалась воспроизвести интонацию оригинала. Но притормаживала…

– Стандартный автоматический SOS. Каждые пять минут одно и то же сообщение: прошу помощи и координаты.

– Их кто-нибудь слышит?

– Едва ли. Их даже я едва слышу. Сейчас попробую идентифицировать индивидуальный код сигнала.

– Не надо. Какой-нибудь радиобуй с ядерной батареей. Некого там спасать уже. Пошли к «Гепардам».

А воображение отчего-то нарисовало странную картину: люди, изможденные, бледные, несколько лет запертые в железной тюрьме, в наглухо задраенном отсеке, доевшие все запасы, – и последняя их надежда, радиобуй, посылающий сигнал все слабее, слабее, слабее… Ерунда полная, но картинка упорно стояла перед мысленным взором: исхудавшие лица с огромными глазами, устремленными на попискивающий прибор.

Геллуэй выругался и зашагал вниз по склону холма, стараясь думать о приятном. О том, как он поступит с ломщиком, когда все закончится и придет время отправляться в обратный путь. Тритонов он ненавидел давно и люто, всех до единого. Пятнадцать лет неустанных трудов, пятнадцать лет откладывания динара к динару, – все рухнуло в одночасье из-за какого-то урода вроде Апача. А может, и из-за него самого, всякие случаются совпадения. Жуткое было время: деньги исчезали со взломанных банковских счетов, банки лопались как мыльные пузыри, мировая финансовая система билась в конвульсиях…

Гибель других банков Геллуэй как-нибудь бы пережил, а на мировую экономику ему и вовсе было наплевать, но случилось страшное – рухнул банк «Эль-Арабия», монстр, казавшийся несокрушимым. Рухнул, конечно же, вместе со своим маленьким филиалом в Оденсе, где хранились все сбережения Геллуэя. Его счет никто не взламывал, не стоила, наверное, потенциальная добыча тритоньих трудов… Просто у банка вдруг не стало денег, и многотысячные толпы вкладчиков впустую пикетировали филиалы, а затем жгли и громили их, – тоже впустую.

Минувшие с той поры годы не умерили ненависть Геллуэя. Трех ломщиков он уже отправил в огненную бездну Джаханнама, Апач станет четвертым. Но именно он поможет вернуть то, что Геллуэй потерял по вине поганого тритоньего племени, вернуть с избытком.

А сейчас Геллуэю пришла в голову неплохая идея: если ломщик не подведет, если умело выполнит свою часть работы, – может быть, получит шанс… Крохотный, но получит. Геллуэй запрет его в отсеке какого-нибудь из многочисленных кораблей, валяющихся здесь. Наглухо запрет, заварит все двери, люки и иллюминаторы. Воды и пищи он оставит тритону вдосталь и прорежет достаточное количество небольших вентиляционных отверстий… Но ни радиобуя, ни даже «балалайки» у тритона не будет. Ни к чему.

Представляя бледного, изможденного Апача, заживо гниющего в просторном железном гробу, Геллуэй мечтательно улыбался.

Шагавший рядом Олаф Абдельфарид косился неодобрительно. По разумению шведа, поводов для улыбок не было.

2. Облагораживающий труд на свежем воздухе

– …доходы колхозников от общественного хозяйства намечается увеличить за пять лет на двадцать четыре тире двадцать семь процентов. О как! В точку! У нас тут, сталбыть, колхоз? Хозяйство общественное, так? Значит, вырастут доходы, верно говорю!

Дед Матвей поднял палец к небесам, словно призывал в свидетели не то ангелов небесных, не то верхолазов, пережидающих лихие времена в каком-нибудь спейс-отеле. Затем продолжил чтение:

– На развитие легкой и пищевой промышленности, а также сферы бытового обслуживания в десятой пятилетке направляется свыше тридцати мильярдов рублей, на шесть мильярдов больше, чем в предыдущей!

Он дочитал до конца страницы (вернее, до конца половинки страницы), оторвал ее от книги, давненько лишившейся обложки, стал ладить самокрутку. Бумага была древняя, желтая и ломкая, крошилась при неосторожном обращении, но дед привык и справлялся ловко. Закурил и продолжил тему:

– А у нас тут, сталбыть, что? Легкая и пищевая промышленность, точно. Вот нам мильенчик с тех мильярдов и пришлите, в хозяйстве сгодится!

Пищевая-то она, конечно, пищевая, да не такая уж легкая… Есть ли занятие более мерзкое, чем вручную, словно в каменном веке, вскапывать тяжелую глинистую землю? Вскапывать, чтобы зарыть в нее картошку, а осенью, под проливным дождиком, корячиться, выкапывая клубни обратно?

Несколько лет назад Алька, городской мальчик, выросший среди асфальта, бетона и пластиковых газонов, наверняка ответил бы отрицательно на сей риторический вопрос.

Полный бред, сказал бы тогдашний Алька, пытаться что-то вырастить на истощенной почве, из которой люди за века и тысячелетия вытянули все, что смогли. Фабрики искусственной еды работают бесперебойно, и что за беда, если якобы картофельные чипсы делают из не пойми какой водоросли, коли на вкус они такие же, как баснословно дорогие натуральные? Ну ладно, почти такие же…

Но за прошедшие годы городской мальчик превратился в сельского юношу (в юношу – по законам природы, а в сельского отнюдь не своей волей), и теперь у него имелся совсем иной ответ на тот же вопрос: да, бывает кое-что и похуже, чем тяжкий труд с опостылевшей лопатой. Например, обед на исходе зимы – три те самые картофелины, разделенные на четверых едоков. Сваренные в мундире и в мундире же съеденные, чтобы ни крошечки продукта не пропало… Мышцы, конечно, после дня копания-сажания болят о-го-го как, но это все же лучше, чем постоянная голодная резь в желудке.

Примерно так думал Алька, оторвавшись на короткий передых от монотонной работы: воткнуть в землю штык лопаты, перевернуть пласт земли, разбить его несколькими ударами на комки, отбросить в сторону корешки полыни, одуванчиков и прочих сорняков, снова воткнуть, снова перевернуть… Лучше так, чем подыхать от голода, спора нет. Но лишь чуть-чуть лучше.

Дед Матвей, наоборот, работал в охотку. В феврале совсем уж помирать собрался старый, не вставал почти с лежанки, а пригрело солнышко – ожил, снова на ногах, сыпет шутками-прибаутками, строит великие планы: вот уродится картофь, да подрастет коза Машка, да случат её, сталбыть, по осени с козлом, да пойдут козлятки… И заживут они как люди, а не как псы, по свалкам промышляющие.

Алька вздыхал. Псы по пригородным свалкам теперь не промышляли. Их уже самих того… промыслили… Уцелели только те, что подались в леса, подальше от городов, и ведут натуральную волчью жизнь. Зимой слышали вой – вдали, за Плюссой, а собаки там выли или волки, не понять. Да и нет, наверное, никакой разницы для того, кто повстречается в недобрый час с оголодавшей стаей.

Дед не унимался:

– А картофь уродится, сталбыть, лишку на брагу поставим да на сало сменяем. А бражка, сталбыть, доспеет – тут и свадебку можно справить, а, Настена? В город за женихом ехать будешь или тут приглядишь?

Он улыбался во все свои шесть уцелевших зубов, переводя взгляд с Настены на Альку. Последнее время брачная тема весьма занимала деда Матвея. Он даже сам пытался подбивать клинья к немой Анжеле, вроде бы как в шутку, но вроде как и нет. Весна, гормоны торжествуют. Вроде бы какие уж там гормоны у старого, а вот поди ж ты…

Настена молчала, аккуратно резала семенную картошку, отделяя полукругом верхнюю меньшую часть с глазками – ее и сажали, остальное шло на еду, к весне запасы совсем истощились. Работа тонкая, отхватишь лишнего – и не прорастет кормилица, все труды понапрасну.

– Или вот Ибрагиша, чем не жених? – не унимался дед. – Все же наш, русский, хоть и омусульманенный. Считай, холостует мужик, всего две жены, а ему по Корану аж четыре полагаются! Будешь третьей, а четвертой Анжелку засватаю, калыму наберу, заживу, как верхолаз на острове!

Алька искоса наблюдал за девушкой, за ее реакцией на подначки старика. Ну да, ей уже девятнадцать, а ему семнадцать только летом стукнет, но… Но был у Альки план на дальнейшую жизнь, хорошо продуманный бессонными голодными ночами. И Настена занимала в этом плане очень большое место. Правда, сама она о том пока не знала. Однако чуть позже Алька наберется духу и обязательно ей все выложит…