Монархист - Максим Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Закинув руки, скрестив пальцы на затылке, Бреев поднял лицо к потолку и, закрыв глаза, долго молчал.
- Большие это были дни в жизни моей, высоко чувствовал я себя. Всё парадно, празднично, по всем городам волжским звон колокольный, музыка, и как будто вся неприглядная жизнь наша вдруг стала императорской оперой. Высокие дни...
Он взял со стола чайную ложку, внимательно осмотрел её и не торопясь, задумчиво согнул ложку вокруг пальца кольцом. Положил её на стол, вздохнул, облизал губы.
- Жил я тогда в опьянении всех чувств, и тут постиг меня оглушительный удар. Представили меня царю Николаю, он весьма обласкал и даже вот перстень подарил, с рубином. Н-но, известный содержатель цирков Аким Никитин тоже царским перстнем хвастался мне...
- С царём у меня было, примерно, так: верили бы вы в некоего недоступного для вас человека, думали бы вы, что в человеке этом соединены все допустимые достоинства, вся сила, мудрость и святость России, он - как бы духовный стержень, проницающий сквозь всё, ось народной жизни. И вдруг, волею безответной судьбы, поставлены вы глаз в глаз с этим человеком, и вдруг со скорбью, со страхом видите, что это - не то! Не то, чем жили вы, не ваша мечта. И блеск вокруг его, и великолепие внешности, а всё - фольга! Так и я увидал пред собою не царя воображения моего, не владыку мечты и даже не большого человека, а - так себе человечка - на обыкновенных ногах. И даже как будто не умнее Василия Бреева, который, от юности своея, сам себе вожатый. А тут - обыкновенное лицо. Ну - ласковый, ну - приветлив, и всё.
Бреев встал, ощетинился, взмахнул рукою и выговорил с тихой, жуткой яростью:
- Р-русский царь должен быть страшен, жесток! Даже - видом страшен, не токмо характером. Или - сказочный красавец, или такой же сказочный урод, а - русский царь должен быть страшен и жесток...
Растирая горло, он подошёл к окну, громко отхаркнул и плюнул на улицу, в неугомонный шум её, а потом глухо спросил:
- Портрет царя Ивана Грозного работы художника Васнецова - видели? То-то-с! Вот - царь для русского народа. Помните - глазок у него, косит чуть-чуть? Это - царский глаз. Всевидящее око. Такой царь всё видит и никому не верит. Сам! Самость у него в каждом пальце.
Пред ним тотчас как-то вытянешься и всего себя пощупаешь - всё ли на тебе застёгнуто? Царь царства, владыка владычества...
Бреев снова сел, облокотился о стол и продолжал более спокойно:
- Дальше рассказывать почти уже скучно. Оказался я сбитым с коня. Жил - как все, шапку носил - как все, а однажды открыл глаза: головы-то у меня и нету!
- А тут грянул четырнадцатый год, разразилась эта проклятая война. Ну, думаю, наступил конец России и надобно убираться куда-нибудь в щель поглубже, до конца дней. Решил ехать в Сибирь, откуда, через старца Фёдора Кузьмича, началось моё благополучие. Мы тогда, многие, думали, что немцы затолкают нас за Урал. Мы народ - знаем! Терпеть он способен, а сопротивляться - нет. Кроме того, поманило меня в Сибирь и ещё одно обстоятельство: попала на глаза мои одна девушка, сибирячка, училась она в Казани, где у меня дом, книжная лавка, семья. Известно, что любовь годов не считает. Полюбили мы с ней друг друга, хотя мне за пятьдесят, а ей двадцать. Я и говорю своим - жене, детям: "Работал я на вас всю жизнь, а теперь - довольно! Хочу сам жить. Беру пятьдесят тысяч, а всё остальное и здесь и в Нижнем - ваше! Живите. Прощайте!" И - уехал.
- В Сибири, случайно, наткнулся на человека, знакомого с богатством земли, и - вот, занялся рудным делом. Надобно чего-нибудь строить, не привык я попирать землю праздными ногами. Мечту мою - потерял. Русь вижу в брожении и безумстве, извините! Народа своего - не узнаю. Конечно - не верю, что он долго будет колобродить и семечки лущить... Прижмут его к земле.
Бреев говорил нехотя и, видимо, не о том, что думал. Зеленоватые глазки его щурились, мерцали, снова я видел мелкие, острые искорки в потемневших зрачках. Он открывал рот, точно рыба, и быстро облизывал языком сухие тёмные губы. Вдруг, точно поперхнувшись каким-то словом, он взмахнул рукою, пресёк свою речь, встал и схватился руками за спинку кресла. Было ясно, что у него неожиданно возникла какая-то жгуче волнующая мысль.
Он прищурил глаза, острые волосы бровей его знакомо ощетинились и дрожали. Сухо покашливая, он снова заговорил почти шёпотом:
- Человек живёт мечтой, говорю я. Большое, говорю, надо иметь воображение, чтобы принять жизнь за благо, без всякой злобы, без противоречия, а так, просто, как материал для обработки разумом. Человек же и народ без мечты - слепорождённый... И - поэтому...
Он закашлялся, потёр себе рукою грудь, глаза его всё разгорались.
- Этим наклоном человеческой души надо уметь пользоваться. Умейте разжечь пред людьми какую-нибудь понятную им красоту, и - они за вами пешком по морю пойдут! И всё простят, забудут все грехи и ошибки. А потому...
Схватив обеими руками мою руку, он крепко сжал её.
- Ведь вы - тоже человек мечты! И вот сейчас пред вами к-какая благородная задача! Талант ваш в один час может исправить всё...
Он точно бредил, дрожал весь и казался обезумевшим. Меня не очень удивило, когда он, дёргая мою руку, зашептал в ухо мне:
- Спросите - как? Очень просто. В народе ходит сказание: неизвестный старец Фёдор Кузьмич - это Александр Благословенный, Григорий Распутин сын русского царя от простой крестьянки, а цесаревич Алексей - сын Распутина, внук Александра Благословенного, цесаревич народной крови! Понимаете? Искупление! Все грехи прошлого, все ошибки омыты истинно русской, чисто народной кровью. Царь мужицких кровей, а?
- Ну, - пусть не так всё это, пусть не так, но - поверьте же! - здесь правды не нужно, тут мечта нужна, на голой правде государства не построишь, нет такого государства! И вот, ежели бы вы талантом вашим послужили великому делу воскресения мечты, истинно государственной, подлинно русской...
Он поднял руки, точно возносясь, и с безумной - или детской? - улыбкой воскликнул хрипло, захлёбываясь словами:
- И - подумайте! - а мне-то, Брееву-то, Васютке, Василью-то Иванычу каково бы это? Начал я жизнь силою таинственного старца Феодора, - а Феодор-то ведь Филарет! - отец Михаила Романова! - и кончил бы я жизнь мою, вознеся имя его на высоту высот, а? Сказка? А?
Внизу, на улице, оглушительно шумел русский народ, разрушая, ломая тысячелетием созданную железную клетку государства...