Киллеръ для венценосной особы - Константин Дегтярев

Из-за этих маршей произошла небольшая стычка. Стоявший рядом с Петром Ивановичем пожилой джентльмен, до включения музыки любовно щупавший выставочный образец автомата «АК-103», на первом же такте переменился в лице и громко, с надеждой быть услышанным, заявил:

– Дожили! Советское оружие под фашистские марши рекламируют!

Петр Иванович, услыхав, что марши фашистские, немного смутился. Во-первых, музыка ему понравилась, а во-вторых, почему-то казалось, что во время службы в 21-й Краснознаменной ордена Суворова Таганрогской мотострелковой дивизии он частенько маршировал под нечто подобное. Впрочем, возражать он не стал, не полагаясь на свою память и музыкальный слух. Но молодой человек, заправлявший музыкальным центром, отреагировал живо:

– Не может быть! Диск называется «Советская военная музыка». «Егерский марш», если хотите знать.

Пожилой джентльмен побагровел от возмущения.

– Да? С каких это пор егеря в Советской Армии появились? Да если хотите, мой отец… этих егерей фашистских… на Кавказе… из трехлинейки… в сорок втором году…

Против сурового отца с трехлинейкой возразить было нечего, и молодому человеку ничего не оставалось, как повторить, неловко пожимая плечами:

– Так написано. Советский марш, егерский.

Пожилой джентльмен не унимался:

– При Сталине за такое расстреливали. И правильно делали. За идеологическую диверсию…

И он принялся пространно объяснять про врагов, которые зачем-то намереваются воспитывать молодое поколение на фашистской музыке, коварно выдавая ее за нашу, отечественную. Управляющий музыкальным центром помалкивал, демонстрируя профессиональную терпимость; критик между тем распалялся все больше и больше. К счастью, в спор вмешался какой-то интеллигентного вида мужчина из толпы. Он предложил парадоксальную версию, согласно которой этот марш мог быть и советским, и фашистским одновременно. Мол, в то время авторского права не признавали, и композиторы не стеснялись тянуть друг у друга мелодии. В качестве доказательства он пропел приятным баритоном отрывок из «Хорста Весселя» «Мой фюрер, мой фюрер, мой фюрер» на мотив «Все выше, все выше, все выше». Этот музыкальный экспромт почему-то сразу убедил потомка героического стрелка, высказывания его стали заметно либеральнее и окончились утверждением, что музыка не виновата, она строить и жить помогает, а что строить и как жить – на то надо самому голову иметь на плечах.

К моменту окончательного примирения и согласия из динамиков уже раздавались политкорректные звуки «Прощания славянки», под которые Петр Иванович, терпеливо дожидавшийся окончания интересной дискуссии, бодро и весело отправился дальше. Посвистывая в такт, он весело шел мимо куцых экспозиций криптографов и электриков и минут через пять оказался в самом дальнем углу выставки. Мало кто отваживался бросить столь дерзкий вызов огромности 14-го корпуса; основная масса посетителей тусовалась вокруг ярких экспозиций, расположенных в центре зала. И Петр Иванович не дошел бы, не преодолел бы скучнейших стендов, увешанных синими схемами и серыми чертежами, малодушно свернул бы налево или направо, но волнующие душу звуки маршей буквально дотолкали его до конца коридора – само движение под музыку радовало, доставляло почти забытое после армии удовольствие от ходьбы в такт.

Глава 3

В конце пути его ожидала щедрая награда. Там, куда почти не забредали посетители, нашлось весьма интересное местечко – выставка-продажа самодельных рыцарских доспехов, мечей и прочих муляжей орудий убийства и защиты, искусно исполненных «под старину». Все это великолепие хищно поблескивало вокруг небольшого похожего на гнома мужичка в меховой телогрейке, который смирно дремал на обитой кожей табуреточке, нисколько не интересуясь происходящим вокруг. Впрочем, и Петр Иванович поначалу не обратил на хозяина экспозиции никакого внимания: взгляд его, минуя прочие предметы, любовно заскользил по завораживающим стальным поверхностям, наслаждаясь скупой красотой благородного, надежного металла.

– Нравятся игрушки?

Петр Иванович вздрогнул при звуке внезапного низкого голоса – кто бы мог подумать, что у крошечного старичка в телогрейке вдруг прорежется такой шаляпинский бас, да еще и с волжским окающим акцентом. С некоторым усилием оторвавшись от созерцания гибельного изгиба алебарды, он повернулся к продавцу и почему-то смущенно ответил:

– Да ничего, красивые… Только к чему они? Какая от них польза?

Старичок усмехнулся, лукаво взглянул на Петра Ивановича и ничего не ответил, предоставляя посетителю любоваться дальше. Насмотревшись на алебарды, Петр Иванович направился к мечам и задержался там особенно долго. Ему захотелось проверить, остры ли они; коснувшись пальцем лезвия, он с разочарованием обнаружил, что они не только не остры, но даже, напротив, нарочито тупы. Это его почему-то расстроило, и он даже собрался было уходить, но, уже пересекая порог, вновь услышал за спиной могучий бас:

– У каждого меча есть свое название.

Петр Иванович обернулся и спросил с какой-то непонятной ему самому надеждой:

– Ну и что?

Старичок неторопливо поднялся с табуреточки и, подойдя к витрине, принялся тыкать пальцем в выставочные образцы.

– Вот этот, с изогнутой гардой, называется «Конан». «Конанов» у меня четырнадцать штук на складе. Вот этот, с изогнутым клинком, – «Сальмонтазара», их у меня восемь штук – они хуже раскупаются, потому что форма оригинальная. А вот этот, полутораручный, – «Хризамер». Он хорошо идет. Таких двадцать штук имеется.

– Я не собираюсь покупать. Тем более двадцать штук. Просто любопытствую, – хмуро отвечал Петр Иванович.

Оружейник утробно засмеялся.

– И правильно. Это не мечи, это барахло, чтобы на стенку вешать.

С этими словами он вернулся на табуретку, закутался в свою меховую душегреечку и снова замолчал. Петр Иванович немного побалансировал в дверном проеме и вдруг, сам не зная зачем, вернулся к витрине.

– А что, есть у вас настоящие мечи?

Старичок открыл глаза, внимательно осмотрел Петра Ивановича, как будто видел его впервые, и ответил:

– А как же. Специально держим. Для знающих людей.

– А какие они, настоящие? И почем стоят?

– Нипочем не стоят, – передразнил старичок. – Настоящие мечи не продаются.

Петр Иванович усмехнулся:

– А как же их заполучают-то? Сами, что ли, мастерят?

– Это по-разному бывает. Кто сам мастерит, а кто и не сам. Мечи или дарят, или находят, или убивают прежнего владельца и забирают себе. Даже красть не рекомендуется. Хотя некоторые крадут.

– Кто это – некоторые?

– Некоторые, которые толк знают, а владеть недостойны.

Старичок снова замолчал, а Петр Иванович не знал, о чем спросить, хотя какой-то важный вопрос и вертелся у него в голове. Так и не сумев его сформулировать, он уже решил уйти, но стоило только ему двинуться, как старичок продолжил, будто и не прерывался на добрых пять минут:

– И еще у настоящего меча обязательно есть имя. И это имя есть только у него одного. Никаких «двадцать штук на складе». Настоящий меч – большая редкость. Всегда в одном экземпляре.

Петр Иванович ждал продолжения еще минуты три, затем сделал робкий шаг к выходу. Старичок приметил это и, не вставая с места, произнес самым невинным тоном:

– Показать?

Петр Иванович почувствовал, как его сердце отчего-то громко застучало, а на лбу выступил пот. Он облизнул пересохшие губы и прошептал:

– Да, конечно… Оружейник неожиданно ловко нырнул под стол и вернулся оттуда с длинным брезентовым свертком. Развязав пару веревочек, он бережно опустил на полированную поверхность стола холодно блеснувший в свете люминесцентной лампы клинок. «Настоящий» меч оказался совсем простым, без особых украшений, с довольно потертой ухватистой кожаной рукояткой. Рукоять венчал небольшой металлический шарик со стеклянными окошками: сквозь одно из них Петр Иванович сумел разглядеть нечто белое: то ли кусочек кости, то ли зуб; сквозь другое – прядку волос или, может быть, клочок пакли.

– Вот это – меч, – благоговейно произнес старик и без всякого усилия, одним непринужденным движением кисти вывел клинком замысловатую фигуру, нечто вроде неправильного конуса, – видали, какой баланс? Что вы хотите – копаный…

– Какой-какой?

– Настоящий значит. Из земли выкопанный.

Петр Иванович уважительно посмотрел на старичка. Судя по всему, он умел не только на табуреточке посиживать.

– А что, острый он?

Старик усмехнулся и почти без нажима провел ногтем вдоль лезвия. На ногте осталась белая полоска, тонкая, словно от бритвы или только что наточенного кухонного ножа для разделки мяса.

– Да что толку, что острый? Можно и китайский перочинный ножик заточить как бритву. Можно и травинкой порезаться. Дело-то не в этом.