Пригоршня прозы: Современный американский рассказ - Рик Басс

Louise Erdrich, «The Leap»

Copyright © 1990 by «Harper’s Magazine». All rights reserved

Опубликовано в «Харпере мэгэзин»

© В.Генкин, перевод

Тим О’Брайен

Поездка на поле

Через двадцать лет после войны я вернулся во Вьетнам со своей дочерью Кэтлин. Мы посетили место гибели Кайовы, место, где он исчез в грязи и воде; война вогнала его вглубь, когда поле взлетело на воздух, и теперь я искал знаки прощения, или снисходительности, или чего-то в этом роде, что могла бы выразить эта страна. Здесь по-прежнему было поле, и не такое, какое я помнил. Оно много меньше, подумал я, и вовсе не такое зловещее. И вообще при ярком солнечном свете трудно было представить себе то, что произошло на этой земле около двадцати лет назад. Кроме нескольких болотистых мест вдоль реки, все сухое, как кость. Никаких призраков — плоское травянистое поле. Мирное место. Желтые бабочки. Ветерок, просторное голубое небо. У берега два старых крестьянина, стоя по щиколотку в воде, подправляли ту самую узкую дамбу, на которую мы положили тело Кайовы, вытащив его из жидкой грязи. Все было спокойно. В какую-то секунду, помнится, один из крестьян поднял голову и, прикрыв ладонью глаза, уставился на нас через поле; посмотрел, вытер пот со лба и вернулся к работе.

Я стоял сцепив руки. Накатила растроганность, чувство времени. «Удивительно, — думал я. — Двадцать лет».

Позади меня, в джипе, сидели Кэтлин с приставленным к нам переводчиком, и по временам было слышно, как они переговариваются вполголоса. Успели подружиться. Ни он, ни она, я думаю, не понимали, в чем тут, собственно, дело: почему я настоял, чтобы отыскали это место. Два часа тяжкой езды от города Куангнгай, разбитые грязные дороги, горячее августовское солнце — и пустое поле на краю неизвестно чего.

Я достал камеру, сделал пару снимков и снова уставился на поле. Через некоторое время Кэтлин наконец выбралась из джипа, подошла и стала рядом со мной.

— Ты знаешь, что мне кажется? — сказала она. — Мне кажется, это место воняет. Здесь пахнет… Господи, даже не знаю чем. Гнилью.

— Точно, пахнет. Знаю.

— Так когда же мы поедем?

— Очень скоро, — ответил я.

Она хотела что-то сказать, но смолчала. Нахмурилась, секунду-другую, прищурившись, смотрела на поле, пожала плечами и пошла обратно к джипу.

Кэтлин только что исполнилось десять, и это путешествие было своего рода подарком ко дню рождения. Чтобы взглянула на мир, на кусочек жизни отца. По большей части она держалась хорошо — намного лучше, чем я, — и первые две недели без жалоб ездила по обязательным туристическим маршрутам. Мавзолей Хо Ши Мина в Ханое. Образцовая ферма под Сайгоном. Подземные ходы Кути. И памятники, правительственные учреждения и детские дома.

Кэтлин по большей части воспринимала это с удовольствием — экзотическая пища и зверье. И даже в периоды скуки и неудобств держалась терпимо и бодро. Вместе с тем, однако, казалась малость озадаченной. Война для нее была такой же древностью, как пещерные люди и динозавры.

Однажды утром в Сайгоне она спросила, что это было такое.

— Вся эта война, — сказала Кэтлин. — Почему люди посходили с ума и набросились на других людей?

Я покачал головой.

— На самом деле не посходили с ума. Просто одни хотели одного, а другие хотели другого.

— А чего хотел ты?

— Ничего. Остаться в живых.

— И все?

— Да.

Кэтлин вздохнула.

— Ну, я совсем этого не понимаю. То есть почему даже сюда ты попал с самого начала?

— Не знаю, — сказал я. — Потому что так было надо.

— Но почему.

Я попытался найти какие-то слова, но в конце концов пожал плечами и пробормотал:

— Это что-то таинственное. Сам не знаю.

Остаток дня Кэтлин была очень тихой. Зато вечером, перед тем как лечь спать, положила мне руку на плечо и сказала:

— Знаешь что? Иногда ты совсем чудной, а?

— Ну, не думаю, — сказал я.

— Да, очень. — Она убрала руку и нахмурилась, глядя на меня. — Вот ты приехал сюда. Какая-то глупость происходила много лет назад, и ты никак не можешь ее забыть.

— И это плохо?

— Нет, — сказала она тихо, — это чудно.

На второй неделе августа, к концу нашего путешествия, я и устроил эту дополнительную поездку в Куангнгай. Туристская программа была отличная, но я с самого начала хотел свозить дочь в места, где бывал солдатом. Хотел показать ей Вьетнам, из-за которого просыпаюсь по ночам, — тенистую тропу за деревней Микхе, грязный старый свинарник на мысе Батанган. Однако времени оставалось мало, и пришлось выбирать. В конце концов я решил привезти ее на этот клочок земли, где умер мой друг Кайова. Это казалось приемлемым. И кроме того, у меня здесь было дело.

Теперь, глядя на это поле, я думал, не ошибка ли это. Все было слишком обыкновенно. Стоял спокойный солнечный день, и поле было вовсе не тем полем, которое я помнил. Я представил себе лицо Кайовы, его манеру улыбаться, но, вспоминая, ощущал только досаду и неловкость.

Позади послышалось хихиканье. Переводчик показывал Кэтлин фокусы.

Все изменилось.

Теперь здесь птицы и бабочки, мягкий шелест живой природы. Внизу, в земле, несомненно, еще были наши следы: фляги, патронташи, котелки. Это маленькое поле, думал я, так много поглотало. Моего лучшего друга. Мою гордость. Мою веру в себя, как в человека, наделенного хоть малым, но достоинством и храбростью. Однако подлинного чувства во мне не поднималось. Его попросту не было. После той долгой ночи под дождем я как будто окаменел изнутри, исчезли все иллюзии; прежние амбиции и надежды утонули в грязной земле. Прошли годы, но леденящий холод так и не исчез до конца. По временам я не способен на сильные чувства — печаль, жалость, любовь, страсть — и почему-то виню это поле за то, каким я стал, виню его за то, что оно унесло человека, которым я когда-то был. Двадцать лет это поле воплощало собой всю погибель, которой обернулся Вьетнам, всю эту пошлость и ужас.

Теперь оно стало тем, что оно есть. Плоским, безотрадным, неприметным местом. Я пошел к реке, пытаясь отыскать хоть какие-то знаки на местности, но ничего не нашел, только бугорок, на котором Джимми Кросс расположил в ту ночь свой командный пункт. И ничего больше. Некоторое время я наблюдал за двумя старыми крестьянами, работавшими под горячим солнцем. Сделал еще несколько фотографий, помахал крестьянам и вернулся к джипу.

Кэтлин легонько кивнула мне и спросила:

— Ну, надеюсь, ты получил удовольствие?

— Это точно.

— Теперь можем ехать?

— Через минуту. Ты пока отдыхай, — сказал я и нашарил за задним сиденьем джипа холщовый сверток, который привез из Штатов.

Кэтлин прищурилась:

— Что это такое?

— Одна штуковина, — отговорился я.

Она снова посмотрела на сверток, выпрыгнула из джипа и двинулась за мной через поле. Мы прошли мимо командного пункта Джимми Кросса, мимо места, где Кайова ушел под воду, и дальше, туда, где поле у реки переходило в болото. Я снял ботинки и носки.

— Ладно, — сказала Кэтлин, — что дальше?

— Немного поплаваю.

— Где?

— Прямо здесь, — сказал я. — Ты обожди.

Она смотрела, как я разворачивал холстину. Внутри был старый охотничий топорик Кайовы.

Я разделся до трусов, снял наручные часы и вошел в воду. Ногам было тепло в воде. И сейчас же я вспомнил это ощущение: мягкое, жирное дно. Глубина здесь была дюймов восемь.

Кэтлин занервничала. Смотрела на меня искоса, руки дрожали.

— Послушай, это глупо, — сказала она. — Здесь и намокнуть трудно. Как ты будешь здесь плавать!

— Я сумею.

— Но это же не… Это Бог знает что, только не вода, это каша какая-то.

Она зажала нос и смотрела, как я шел глубже, пока вода не достала до колен. Грубо говоря, это здесь, решил я; сюда мы вернулись, чтобы выкопать Кайову, и Митчел Сандерс нашел его рюкзак. Я опустился на корточки, потом сел на дно. И снова это ощущение узнавания. Вода доходила до середины груди, она была глубокого зеленовато-коричневого цвета, почти горячая. По поверхности скользили маленькие водяные жучки. «Как раз здесь», — подумал я. Наклонился вперед, воткнул рукоять в морское дно, разжал руку, и топор под собственным весом ушел в глубину. Крошечные пузырьки пробежали по поверхности.

Я хотел сказать что-нибудь достойное случая, что-нибудь значительное и правильное, но ничего не выходило. Посмотрел на поле.

— Ну, ладно, — выговорил я наконец. — Сделано.

Голос прозвучал странно. Шероховатый, как скрип мела, полный чего-то такого, о чем я прежде не знал. Я хотел сказать Кайове, что он был великолепным другом, лучшим из лучших. Но все, что смог сделать, — это шлепнуть руками по воде.