Фашисты - Кирилл Викторович Рябов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я пошла отсюда, — сказала Марина.
— Надо вызвать кого–то, — пробормотал Селиванов. — Ментов или скорую.
— Флаг в руки, барабан на плечи. Хоть пожарных. Я сваливаю.
Она ушла в комнату, тут же появилась с охапкой одежды в руках. Из ванной вывалился Витя.
— Правильно, идём отсюда.
Селиванов сел, достал сигареты.
— Надо позвонить, — сказал он.
— Без нас позвонят. Мать его придёт и позвонит куда надо. Дверь оставим открытой.
Марина оделась и вышла на кухню. Открыла холодильник и стала выгребать продукты.
— А ты чего вообще делаешь? — спросил Селиванов.
Она не ответила. В мятый пакет сложила яблоки, колбасу, консервы, какие–то нарезки. Из морозилки достала две пачки пельменей, курицу.
— Идёшь? — позвал Витя.
Селиванов не ответил.
— Ну, смотри.
Они ушли. Он покурил. Потом умылся. Вернулся на кухню. Вспомнил почему–то, как в детстве гулял по парку и увидел за кустами в канаве мёртвую собаку. Сначала Селиванову показалось, что она живая. Он пролез сквозь ветки и чуть не свалился в обморок от вони. Потом этот запах часто ему мерещился. Селиванов представил, как будет пахнуть Шурик, если его вовремя не найдут. Мама его обнаружит, вот кто. Старушку такое зрелище убьёт на месте. Нужно было похмелиться и принять решение. Он порылся в кухонных шкафчиках. Заглянул в разорённый холодильник. Там одиноко стояла ополовиненная банка горчицы. Трясучка уже подступила. Пока слабая. Сильной она станет через несколько дней пьянства.
Селиванов вернулся в комнату и собрал пустые бутылки, три водочные и две пивные. Сначала слил остатки водки, набралось около двадцати граммов. Пива не осталось ни капли. Он закинул в рот этот маленький глоток водки. Слишком мало. Даже знакомый, любимый отвратительный вкус не почувствовал. Скрипнула кровать. Селиванов вздрогнул и выронил стакан. Шурик лежал в той же позе. Бедняга. Вряд ли бывшая жена и дети придут к нему на похороны. Селиванов заглянул в шкаф, где была аккуратно развешана одежда гигантских размеров. Где он только её доставал? На заказ, что ли, шил? Потом он опустил дверцу советского серванта. Вся верхняя и нижняя полка были заставлены миниатюрными бутылочками разного алкоголя: водка, виски, коньяк, джин, ром. У Селиванова сильнее затряслись руки. Видимо, Шурик привозил из отпусков, когда ещё ездил куда–то. Коллекционировал. Наверное, его сожгут. Это дёшево и просто. Не понадобится копать огромную могилу. Останется от него килограммов десять пепла.
Селиванов выпил подряд четыре бутылочки водки. Немного подождал и добавил ещё две. Стало легко и спокойно. Он вышел на кухню, покурил. Потом набрал 112.
Дверь в квартиру была открыта. Вскоре пришёл полицейский в медицинской маске.
— Вы звонили? — спросил он, заглядывая в комнату. — Что это, что?!
— Это Шурик, — ответил Селиванов. — Он был крупный парень.
— Вижу, вижу.
Полицейский вышел на кухню.
— Я участковый. Старший лейтенант Кривенко. Маску наденьте.
— У меня нет, — развёл руками Селиванов.
— А друг ваш, он, это самое, не болел? Не чихал? Не кашлял?
— Нет, ничего такого.
— Выпил много?
— Он вообще не пил, — сказал Селиванов.
— Ладно. Ясно. А вы в гости зашли, правильно?
— Да, зашёл.
— Родственники у него есть?
— Вроде мама, говорят.
— Не уходите пока. Я паспорт поищу.
Он ушёл в комнату. Селиванов достал из кармана маленькую бутылочку и быстро высосал.
* * *
Квартира быстро наполнилась людьми. Пришли соседи. Потом прибежала пожилая женщина, завыла и упала посреди коридора. Остро запахло корвалолом. Санитары труповозки топтались в прихожей. Селиванов услышал, как один из них сказал:
— Мы его и до лифта не дотащим, даже волоком.
— Не дотащим, — подтвердил второй.
Маму Шурика соседи пытались увести к себе. Она вырывалась, захлёбываясь слезами. Селиванов представил, как она падает на громадное тело сына, бьёт его кулаками. Стало жутко. Он достал второй бутылёк, присосался. За этим его застал Кривенко.
— Ваше имя, телефон и адрес, пожалуйста, — сказал он, странно моргая левым глазом.
Селиванов задумался, потом назвал.
— Кто–то ещё тут был? — спросил участковый.
— Был мой приятель Витя Ерёменко и ещё одна баба. Не знаю её. Марина зовут. Беззубая.
— А, это Хлеборезка, — сказал Кривенко.
Он сел рядом с Селивановым, сдвинул маску на подбородок и закурил.
— Криминала, похоже, нет. У него даже кошелёк на месте. Кольцо ещё обручальное. Оно, правда, вросло. Его и не снять.
— От него жена ушла, — сказал Селиванов. — И детей забрала.
— Неудивительно. Бабы часто бросают в беде.
— Все?
— Ну, нет, конечно. Не все.
Из комнаты раздался истошный вопль. Участковый поморщился.
— Маму жалко.
— Я думал, она старуха, — признался Селиванов. Он допил, но хотел ещё.
— Не, ей шестьдесят всего.
— А Шурику?
Кривенко заглянул в паспорт.
— Сорок. Ровно сорок дней назад исполнилось. Это мистика или не мистика?
— Не знаю, — пожал плечами Селиванов.
Участковый снял целлофановую перчатку и почесал глаз.
— Слушай. А ты прилично выглядишь.
— Да? Спасибо.
— На здоровье. Я вот к чему. Хлеборезка — шалава и пьянь. Бывшая проститутка. Две судимости. Я хорошо её знаю. Ерёменко — алкаш. Два месяца назад из дурки вышел. А ты–то с ними чего делал? И зачем вы сюда пришли?
Селиванов немного смутился.
— У меня запой.
— А.
Пришёл санитар.
— Мужики, надо помочь. Нам вдвоём его не вытащить.
— Сейчас.
Кривенко докурил, бросил окурок в пустую бутылку.
— Идём.
Шурика свалили с кровати на брезентовые носилки и почти волоком потащили к выходу. Селиванов быстро выдохся. Кривенко от натуги стал пунцовым. Санитары выглядели бодрее. Сзади шла мама Шурика и выла так, что леденела кожа.
«Почему её никто не увёл и не запер?» — подумал Селиванов.
Тело кое–как запихали в лифт, и оно заняло всё пространство. Селиванов отвернулся, чтобы не смотреть на мёртвое лицо. Один из санитаров быстро нажал кнопку первого этажа.
— Живо!
Они побежали вниз по лестнице. Впереди санитары, за ними участковый, в хвосте плёлся Селиванов. Когда он добрался до первого этажа, Шурика уже выволокли из кабины.
— Ну, понесли?
Сверху на них сыпались рыдания.
Микроавтобус стоял у парадной. Задние двери были открыты. Водитель помог затолкать тело в кузов.
— Это пиздец! — выдохнул Кривенко, согнулся и закашлял.
Селиванов сел на влажный поребрик. Ему будто выдрали лёгкие. Он достал бутылёк и вылакал в два глотка.
— Иди домой, — сказал участковый.
— Ага.
— Я серьёзно.
— Иду, иду.
Он поднялся и вышел со двора. Дом был справа. Он повернул влево. Витя Ерёменко сидел на ступеньке рюмочной и сворачивал самокрутку из выпотрошенных хабариков.
— Позвонил? — спросил он.
— Позвонил.
— Забрали?
— Забрали.
— Что сказали?
— Кому?
— Про Шурика.
Витя поджёг самокрутку спичкой, и она тут же развалилась и осыпалась угольками ему на штаны. Он подскочил, стал стряхивать.
— Уй, сука!
Селиванов достал бутылёк и вылил в рот. Швырнул в урну. Это был последний.
— Миш, пойдём, помянем Санька?
Они зашли, выпили по сотке. Потом ещё.
— А ты чего, никакие башмаки не взял себе? — спросил Витя. — Я говорил, ноги застудишь, придётся вены вырезать.
— Да мне наплевать, — пробормотал Селиванов.
Всё уже плыло перед глазами. Он доковылял к столику и обмяк.
— Ко мне пойдём, — сказал Витя. — У тебя деньги остались?
* * *
Селиванову приснился короткий и душный сон, в котором он отдирал с большого пальца заусенец, но тот не отрывался, только вытягивался, удлинялся, как струна, и распарывал кожу. В конце концов он его выдрал вместе с ногтём и осмотрел обезображенный палец. На месте ногтя Селиванов увидел маленькую свастику. Стало страшно, что на него заведут дело и посадят в тюрьму. Нужно было избавиться от пальца, отсечь его. Но не было
