На службе народу - Кирилл Мерецков

Однако вскоре мне стало нравиться, крепко зажав брусок в тисках, закручивать ручником и зубилом металлическую стружку. Первое время я не умел держать толком зубило. Вперед наклонишь - вглубь залезешь; назад отклонишь по поверхности скользнешь; посмотришь на соседский верстак, молотком по руке заедешь. А то мастер рявкнет: "Эй, как инструмент держишь?" - и влепит подзатыльник. Колотушек мне доставалось все же немного. От легонького толчка я сразу вставал на дыбы и глядел волком. Каждая стычка с мастером оборачивалась штрафом, или же меня просто увольняли. Вот почему за первые три года моей жизни в Москве мне довелось побывать в пяти рабочих коллективах.

Не сразу научился работать и напильником. Драчевым и шлифным действовал спокойно, бархатным же нередко портил тонкую деталь. Сила нажима, глазомер, постановка рук и даже ног - все это были уроки, которые я проходил месяцами, набираясь опыта и умения. Мне ничего не спускали: зазубришь крейцмейсель штраф; неровно просверлишь дырку трещоткой - штраф; не уследишь и кто-нибудь унесет метчик для нарезки - двойной штраф. Само же слесарное дело приучало к вниманию, сосредоточенности, ловкости, точности, организованности, порядку, требовало сметки и находчивости. Сколько раз я обжигался о горячие заклепки, нечаянно пятнил руки соляной кислотой, сколько раз во время пайки капал на себя расплавленным припоем. Но ничто не проходит даром. Пришло умение, мне стали поручать сложную работу, и вот я уже не ученик, а самостоятельный слесарь. Особенно хорошо справлялся с клепкой. Просверлишь листы, загонишь заклепку, положишь на поддержку, наложишь обжимку - и помахивай молотком. Еще лучше, если есть клепка впотай: раззенкуешь отверстия, приклепал - и спиливай закраины и хвосты.

Подростком я любил всякую крестьянскую работу, но слесарное дело полюбилось еще больше. Может быть, это объясняется характером нового трудового процесса и его более осязаемыми результатами. Там вспахал, посеял и жди: то ли уродит, то ли нет. А тут все зависит от тебя самого. Дождь не нужен, солнце не обязательно, до лошади тебе нет дела. Как поработаешь у верстака, так и будет. И сразу видно, что ты сделал своими руками. Так появлялась гордость за собственный труд, нужный людям, наглядный и заметный.

Пролетарская гордость - чувство особое. Оно рождается в процессе не только конкретной работы, но и формирующихся отношений с людьми своего и чужого общественного класса. Вот идет по цеху хозяин, которого мы между собой звали "Пузо", и сквозь пенсне посматривает на рабочих. Кое-кто из боязливых либо подхалимов поворачивается к нему и сдергивает свой картуз. Но большинство делает вид, что не замечает начальства, спокойно крутит дрель или громко чеканит вхолодную. "Учись быть человеком, - наставлял меня сосед по верстаку, - Хозяин к тебе пузом, а ты к нему гузом. Раз мастеровой, держи хвост трубой!"

Сначала я работал в слесарных мастерских братьев Хаваевых, владевших домами на Большой Ордынке и в Михайловском проезде. Собственником домов считался Петр Хаваев, а производственной части - Яков Хаваев. "Яков Никитич идет!" - кричал мастер, когда владелец мастерской обходил цехи. В одном из таких цехов, длинном сарае с верстаками, я впервые осваивал новую профессию. Там научился рубить железо и изучил простейшие приемы всех слесарных работ. Высшему классу опиловки, чеканки и пайки меня научили на другом предприятии на металлическом заводе торгового дома Э. Э. Бордорф. Его владелец, обрусевший немец, очень хотел слыть чисто русским человеком. У инженеров это вызывало насмешки. Рабочим же вообще было наплевать на это. Мы видели в хозяевах прежде всего эксплуататоров. У них - и кузнечно-слесарные мастерские на Нижней Масловке, и кузнечное производство на Долгоруковской, и торговая контора. А у пролетария ничего нет, кроме мозолей.

С Нижней Масловки я ездил на Серпуховку, где встречался со своими друзьями, работавшими на шоколадной фабрике Эйнем (ныне "Красный Октябрь") и связанными с революционным подпольем. Познакомился с ними, еще когда работал у Хаваевых. Я обычно обедал тогда после трудового дня в одной небольшой столовой неподалеку от Балчуга и свел там знакомство с механиками городской электрической станции (сейчас МОГЭС). Беседы с ними открыли мне глаза. Ненависть к существовавшим порядкам, которой я проникся стихийно еще с детства, батрача на помещика Мельгунова, теперь усилилась и стала более осознанной.

Узнав, что я уже увольнялся за стычку с мастером, новые товарищи познакомили меня с несколькими рабочими фабрики Эйнема. Мы встречались вечерами и по воскресеньям. Товарищи расспрашивали, как мне живется. Я рассказывал им о нашей семье: об отце Афанасии Павловиче, сельском бедняке, о его брате Федоре, трудившемся в Москве на заводе, о моей матери Анне Ивановне, постоянно думавшей о куске хлеба для многочисленных детей, и о другом дяде, Прокофии Ивановиче, тоже ушедшем в Москву на заработки. Друзья объяснили мне несправедливость порядков, при которых одни работают, а другие наживаются. Подводили к мысли, что виноваты не только хозяева, но и те, кто их защищает, что фабриканты, помещики, полиция, царские чиновники - все они одного поля ягода. Конечно, думать так я стал не сразу. На это понадобилось несколько лет.

Качественную нарезку, сверление и клепку я освоил на художественной кузнечно-слесарной фабрике "Макс Леман". Макс Федорович Леман имел в Марьиной Роще собственный дом. Туда, на Шереметевскую, мы не раз носили с фабрики образцы новых изделий, и там я по-настоящему увидел, как живут богатые люди, увидел уже не с улицы через окно, а вблизи.

В свободное время я любил ходить по городу. Постепенно обошел чуть ли не всю Москву, а чтобы не потеряться и не блуждать, шел всегда вдоль трамвайных линий. Было их тогда сорок: тридцать шесть номерных, паровая Петровско-Разумовская линия и еще три кольцевых - А, Б и В.

Предпоследнее место моей работы в Москве - мастерские при "Промышленном училище в память 25-летия царствования императора Александра II", где я был слесарем-водопроводчиком. Здесь же работал мой дядя, он и помог устроиться. Училище располагалось на Миусской площади, там, где теперь находится Химико-технологический институт имени Д. И. Менделеева. Вокруг было много других фабрик, мастерских и учебных заведений, где кипела рабочая жизнь или ходила революционно настроенная молодежь. Сами мастерские были для меня интересны тем, что они находились при училище, где размещались также "Городские Миусские вечерние и воскресные классы для взрослых рабочих", которые я с большим желанием стал посещать. С первого же дня своего пребывания в Москве я дал себе слово не ограничиться начальной земской школой, оконченной в деревне, и приобрести побольше знаний. Меня вдохновлял пример моего отца, труженика-самоучки. А теперь дядя посодействовал моему поступлению в вечерние классы. Он же помог расширить кругозор еще и в другом отношении. Средств на жизнь и на обеспечение большой семьи ему не хватало, и он вынужден был вечерами служить еще гардеробщиком в театре. Дядя Прокофий часто рассказывал содержание пьес, а изредка брал меня в театр и проводил на галерку. Постепенно я привык к необычным сначала зрелищам и даже полюбил их.