Тени надежд - Евгений Токтаев

Антипатр, наместник Македонии, победе не радовался. Хуже произошедшего, по его мысли, и представить себе было нельзя. Десятилетия Македония, объединенная под властью Великого царя Филиппа, не знала братоубийственных распрей и вот он, Антипатр встал с мечом в руке, против кого? Против Пармениона, своего друга. Сколько дорог вместе пройдено, сколько боев. Не было у Антипатра друзей ближе Пармениона с Филиппом, а теперь оба мертвы. И сын Филиппа мертв, не уберегли мальчика. Страшную весть наместник узнал от своего зятя, который, загоняя коней, примчался в Пеллу в последние дни десия[2], месяца, когда македонские цари никогда не начинали войну. Александр нарушил традицию и не пережил десия. Антипатр не поверил. Зятя он не слишком жаловал, ибо братья того, линкестийцы, запятнали себя изменой, а пожилой наместник был предан роду Аргеадов всем сердцем. Позже прибыли еще горевестники, поверить пришлось. Вовсе не смерть царя выбила почву из-под ног пожилого стратега. Нет, страшна смерть человека, мальчика, возмужание которого он наблюдал, радуясь вместе с его отцом так, как если бы это был его собственный сын, но куда страшнее смерть государства. Царь не оставил наследника и то, чего больше всего боялся Антипатр, свершилось.

С Александром в Азию ушел Арридей, сын Филиппа от наложницы, фессалийки Филлины. Он был слабоумен, ненавистники царицы Олимпиады шептались за ее спиной, что не иначе она приложила к тому руку, опоив Арридея еще в детстве колдовским зельем. Как бы то ни было, он не годился в цари, но в нем текла кровь Филиппа. Его убили сразу же, едва мысль о престолонаследии завладела умами македонян. Линкестиец рассказал об этом тестю, подозревая в убийстве Филоту, сына Пармениона. Прошло несколько дней и громом среди ясного неба грянуло: ушедшие в Азию провозгласили Пармениона царем!

"Это начало конца", – подумал Антипатр.

Наместник ходил по дворцу с окаменевшим лицом, но сильнее пугала челядь Олимпиада. Царица-мать заперлась в своих покоях, впуская лишь Ланику, кормилицу Александра и сестру Клита Черного, телохранителя царя. Ланика выплакала все глаза по обоим, а царица не проронила ни слезинки. Кровь отхлынула от лица Олимпиады, царица превратилась в подобие мраморной статуи, которую не успели еще раскрасить.

Преодолев мимолетную растерянность, Антипатр железной рукой навел порядок в оставленных ему войсках, усилил гарнизоны в городах Линкестиды и дал понять, что власть, завещанную царем, с себя не сложит до объявления наследника.

"Аргеадов нет более, никого царской крови не осталось, войско будет выбирать нового царя. Все войско, а не только та половина, что подняла на щитах Пармениона".

Антипатр высказал это вслух в присутствии царицы. Та взметнулась дикой кошкой – разве забыл наместник об ее дочери от Филиппа, что сейчас замужем за эпирским царем?

Нет, он не забыл, но женщина не будет править Македонией, а ее муж прав на престол Пеллы не имеет.

Царица и бровью не повела. Скользкая змея, не из тех, кто легко сдается. Есть еще кое-что, о чем следует знать Антипатру.

Наместник выслушал Олимпиаду, но не уступил ей в умении сохранять невозмутимость в любой ситуации, хоть сердце забилось чаще. Да, если ее слова не очередная хитрость изворотливой ведьмы, цепляющейся за соломинку, лишь бы удержаться у власти – это выход для всех, спасение Македонии, и он первым поддержит царицу, хотя не доверяет ей. Он вступит в союз со змеей, с кем угодно, с самим Аидом, лишь бы сохранить филиппово наследие.

Войско возвращалось, о продолжении похода не могло быть и речи, это понимали все. Наместник ожидал, что союзники разбегутся и Парменион не сможет их удержать, но у самозванца все равно останется около двадцати тысяч воинов. Менее пятнадцати тысяч у Антипатра. Наместник выступил навстречу. Если не обманула Олимпиада, братоубийственной бойни можно избежать. Они договорятся с Парменионом, он мудр и уравновешен, в Троаде у него не было другого выхода, кроме как принять волю войска, иначе он мог не удержать воинов в узде. Конечно, так и должно быть никакой он не мятежник, не предатель, ведь они столько пошли вместе, плечом к плечу.

Антипатр переправился через Стримон у Амфиполя и встал лагерем, а к вечеру соседнюю гряду холмов занял Парменион. Наместник послал к другу-врагу одного из самых надежных людей. Парменион должен услышать слова Олимпиады и противостоянию будет положен конец. Но на следующее утро Антипатр увидел строящуюся фалангу... Он так и не узнал, что гонец был перехвачен людьми Филоты. Сын самозваного царя уже прикидывал, как будет смотреться на его челе диадема, и ни о чем разговаривать не хотел.

"Еще не все потеряно. Нужно выехать навстречу, вызвать Пармениона на середину поля. Несколько слов решат судьбу Македонии!"

Боги судили по-своему. Филота не обладал благородством Александра, жаждавшего лишь "честной" славы, фаланга Антипатра еще не была полностью построена, как сын Пармениона атаковал, вломившись в левое крыло противника, где наместник поставил старшим своего зятя. Договариваться стало не о чем, нужно сражаться.

Линкестиец на этот раз не струсил, понимая, что невозможно вечно бегать от судьбы. Он выдержал удар гетайров. Да, по правде сказать, устоять ему и не составило большого труда. Восемь ил "друзей", полторы тысячи тяжеловооруженных всадников ушло с Александром, здесь же не было и половины. Антигон еще не знал, что вернулись из Азии далеко не все. Не только эллины бросили Пармениона. Многие из молодых, сверстники покойного царя, его друзья, не присягнули самозванцу. Фаланга тоже поредела: таксисы Пердикки и Кена, наполовину составленные из эллинов, не пожелали возвращаться.

И уже в бою, еще до столкновения, Полисперхонт, старый товарищ, князь Тимфеи, увидел в первых рядах противника своих людей и обратился к ним, умоляя сложить оружие. Тимфейцы подчинились, сломав строй фаланги Пармениона. Сам Антипатр ударом своего правого крыла, семью илами гетайров, оставленных ему Александром, решил все дело. Он призывал брать бегущих в плен, не убивать никого, ведь это македоняне. Братья...

Они ожидали решения своей участи без страха. Знали, на что шли и не видели иного выхода. Высших начальников уцелело и попало в плен немного: брат Пармениона Асандр, командиры фаланги, Мелеагр и Кратер, стратег агриан Аттал, а так же глава царской канцелярии, грек-кардиец Эвмен. Выжившие приготовились присоединиться к своим павшим товарищам, и не сомневались, что в шатер наместника их ведут лишь для скорого суда и смертного приговора.

Однако все случилось иначе. Перед входом пленникам развязали руки, стража осталась снаружи. Внутри вокруг разборного походного стола расположились стратеги Антипатра, с ним самим во главе. У входа стояло пять складных стульев, но ни один из "мятежников" ими не воспользовался. Ни победители, ни побежденные не приветствовали друг друга. Антипатр внимательно разглядывал "мятежников", подолгу задерживая взгляд на каждом из них.

Асандр смотрел прямо в глаза наместнику, почти не моргая и, казалось, не замечая больше никого в шатре. Лицо его спокойно, не выражает никаких эмоций, поза расслаблена. Большие пальцы рук заложены за пояс хитона, спина прямая, как у юноши.

Слева от младшего брата Пармениона вращал глазами Аттал. Он выглядел наиболее беспокойным из пятерки, не знал, куда деть руки и, то потирал запястья, "украшенные" бледнеющими следами пут, то принимался теребить складку хитона на груди.

Бородач Мелеагр (он проигнорировал недавнюю идею Александра о поголовном бритье в армии) выпятил вперед толстую верхнюю губу, отчего усы стратега хищно топорщились. Он стоял чуть вполоборота, словно готовился бежать.

Далеко не великан ростом, крепко сбитый и значительно превосходящий остальных шириной плеч, Кратер, тем не менее, возвышался над всеми, собравшимися в шатре. Надменно вздернув подбородок, сложив руки на груди и выдвинувшись вперед, он с вызовом и насмешкой взирал на судей. Его хитон, спущенный с плеч, держался на бедрах поясом, торс забинтован от пупа до мощных выпуклых грудных мышц. На правом боку тряпица окрашена бурым – такая рана часта у командиров фаланги, самых опытных воинов, занимающих правый край, где уже не прикроет щитом товарищ. Бледность лица стратега, то, единственное, что не подвластно человеческой воле, собранной в железный кулак, выдавала, как тяжело ему стоять вот так, гордо вскинув голову. Антипатр всегда симпатизировал этому человеку, отчаянно храброму, решительному и умному, сдавшемуся в плен вовсе не для того, чтобы спасти свою шкуру, но чтобы защитить на суде своих подчиненных, спасти их от гнева наместника, взяв всю вину на себя, как и подобает истинному вождю. Антипатр покосился на Полисперхонта, словно и в его глазах искал восхищение Кратером. Лицо князя Тимфеи был совершенно бесстрастно, но на Линкестийца, сидящего далее, поза Кратера явно произвела впечатление.