Конан Бессмертный - Роберт Говард

А вот что мне решительно не нравилось, так это американские названия книг о Конане. Безликие и ни о чем не говорящие, кроме очевидных достоинств главного героя («меченосец», «торжествующий», «триумфатор»). Я решила придумать собственные. Так появились заголовки «Черный камень Аманара», «Тайна врат Аль-Киира» и «Четыре стихии».

Впоследствии, когда русские переводы, а затем и русскоязычные поделки в стиле «Конан» хлынули потоком, именно эта традиция заголовков закрепилась и восторжествовала. Впрочем, она вполне соответствовала изначальному замыслу — еще Говарда, который все свои вещи озаглавил по старинке: «Башня слона», «Железный демон», «Бог из чаши» и т. п.

Вообще же я страшно гордилась званием «крестной матери советского Конана» и похвалялась сим достижением на каждом углу. Лет восемь спустя после моих первых переводческих опытов Мария Васильевна Семенова сказала мне:

— Между прочим, первая перевела «Конана» на русский язык — я.

Я обиделась:

— Ну вот еще.

— Да,— продолжала Маша,— Именно. Тогда еще английских оригиналов ни у кого не было, а я случайно в букинистическом купила томик. Сперва просто читала, а потом поняла: это так здорово, что владеть этим в одиночку просто подло по отношению к остальным. Надо бы для всех... И перевела!

И тут впервые проблески догадки замелькали у меня в голове.

— А как выглядела та книжка? Желтая такая? И на обложке фотография Арнольда Шварценеггера?

— Да...

— И стоила сия книжица десятку?

— Да... кажется.

— Угу. Это была моя книга. Я ее перевела, а потом продала оригинал, когда мы без денег сидели. Удивилась еще, что так быстро книгу купил кто-то...

Из этих переведенных мною романов о Конане был сооружен первый том «северо-западовской» Кононады, известный как «красный Конан». На обложке толстого тома — этюд в багровых тонах: голый Конан-варвар и голый же демон, бугрясь мышцами мясного цвета, схлестнулись в непримиримой борьбе. Выглядит чудовищно. Некоторые знатоки анатомии уверяют, что если выпрямить странно изогнутые в процессе поединка конечности Конана, то одна рука у него окажется длиною до колена, а вторая чуть ли не в два раза короче. О стилистических красотах текста переводов скромно умолчу.

Но эта смешная, дилетантская книжка все же дорога мне — как свидетельство моей первой любви.

За «красным Конаном» последовали и новые. Я переводила одну книжку за другой, бодро и лихо, кое-что сочиняя от себя, если текст начинал казаться мне вялым (особенно это касалось божбы и острот персонажей).

«Конан» победоносно шествовал по Петербургу, и один из моих одноклассников, встречая меня на улице, неизменно благодарил за «Конана». В то время эпопея о герое-варваре составляла его основное чтение. Он работал на стройке, очень уставал и отдыхал, забываясь над книжками моего производства.

Затем родился «американский писатель-авангардист», помешанный на своем кельтском происхождении,— некий Дуглас Брайан, который, как было написано в аннотации, «совершенно неожиданно для себя написал несколько романов о Конане».

Дуглас Брайан — это я.

Сочинялось легко и быстро, мне иной раз самой делалось интересно: а дальше-то что? Особых проблем со стилем не возникало: изливаемые мною в компьютер строки были всяко не хуже переводческих поделок. Впрочем, не скажу, что не старалась написать получше,— ведь я любила Конана.

Именно тогда появился термин «конина».

Помните «Трех мушкетеров»: эпизод, когда Портос продал великолепного коня, подарок Бекингэма, и на вырученные деньги накупил разных яств, а Атос догадался, откуда у Портоса деньги?

«— Знаете ли вы, что мы сейчас едим? — спросил Атос спустя несколько минут.

— Еще бы не знать! — сказал д'Артаньян.— Что до меня, я ем шпигованную телятину с артишоками и мозгами...

— Все вы ошибаетесь, господа,— серьезно возразил Атос,— вы едите конину... Да, конину. Правда, Портос, мы едим конину? Да еще, может быть, вместе с седлом?

— Нет, господа, я сохранил упряжь,— сказал Портос...»

Да, мы ели конину. Рагу из Конана. И тогда, и спустя

еще пять лет...

Не сказала бы, кстати, что Дуглас Брайан был таким уж халтурщиком. Во-первых, он преклонялся перед Говардом, хорошо знал Хайборийский мир, никогда не позволял себе, находясь в древнем мире, измерять расстояние милями, время — часами, размеры предметов — дюймами, а температуру воздуха — градусами по Фаренгейту. За этим он следил чрезвычайно внимательно. Дуглас Брайан на самом деле искренне любил Конана.

Сейчас, когда Дуглас Брайан давно заснул вечным сном, а Е. Хаецкая (она же Е. Федотова — переводчица «красного Конана») считается чуть ли не «элитарным писателем» и «сакральной фантасткой», я с полной ответственностью заявляю: ДА, Я ЛЮБЛЮ КОНАНА. Он был моей первой любовью, моим кормильцем, моим другом. Пусть он варвар во всех отношениях — ему, во всяком случае, никогда не было свойственно наиболее отвратительное, с моей точки зрения, качество: конъюнктурный снобизм.

Елена Хаецкая

 * * *

Легенды гласят, что самый могучий воин Хайборийской эры появился на свет прямо на поле битвы. Дело вполне возможное, ибо киммерийские женщины владели оружием не хуже мужчин, и не исключено, что мать Конана, носившая его тогда под сердцем, устремилась вместе со всеми в бой, отражая нападение извечных врагов киммерийцев — злобных ванов. Но так или иначе, доподлинно известно, что все детство Конана в той или иной степени связано было с войнами, почти беспрестанно бушевавшими между киммерийскими кланами.

Унаследовав от отца богатырскую стать, он участвовал в битвах с того самого момента, когда впервые сумел поднять меч. Ему не было и пятнадцати лет, когда племена киммерийцев разорили пограничный город Венариум, возведенный аквилонцами на исконно киммерийских землях. После штурма города Конан еще год жил в родном краю, но затем попал в плен к гипербореям, бежал и, вместо того чтобы вернуться на родину, отправился через дикие горные пустоши на юг в Бритунию. Рассказывают, что во время этого путешествия Конан обрел свой первый меч.

Страшилище в склепе 

 1. КРАСНЫЕ ГЛАЗА

Вот уже два дня волки преследовали его по лесу, и теперь они вновь подошли совсем близко. Юноша бросил взгляд через плечо. Он увидел меж черных стволов неясные, смутные серые тени с глазами, как пылающие угли в наступающих сумерках. На сей раз — и он знал это — ему больше не удастся прогнать их прочь.