Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы - Август Стриндберг

Молодой человек прислушался и старался узнать, откуда шел этот звон, ибо он, казалось, будил в нем воспоминания. Лицо его смягчилось, и на нем отразилась боль, какую испытывает ребенок, оставшийся совсем один. Был он одинок, так как отец и мать его лежали там, на кладбище Св. Клары, колокол которой еще был слышен; и был он ребенком, потому что еще верил всему, правде и сказкам.

Колокол Св. Клары смолк, и звук шагов по гравию дорожки вывел его из мечтаний. К нему приближался от веранды маленький человек с густыми баками, в очках, которые, казалось, больше защищали взгляд, чем глаза, со злым ртом, всегда принимавшим дружелюбное, даже добродушное выражение, в помятой шляпе, в грязном пальто с недостающими пуговицами, в высоко подтянутых брюках, с походкой, равно выражавшей уверенность и робость. Его внешность была так неопределенна, что невозможно было узнать его общественное положение и возраст. Можно было считать его ремесленником и чиновником, и казалось, что ему от двадцати девяти до сорока пяти лет. Теперь он, очевидно, чувствовал себя польщенным обществом человека, к которому приближался, ибо он необычайно высоко поднял шляпу и изобразил добродушную улыбку.

— Вам не пришлось ждать, господин окружной судья?

— Ни минуты; колокол только что прозвонил семь часов. Благодарю вас, что вы были так любезны, что пришли; должен признаться, что это свидание для меня очень важно; я сказал бы, что дело идет о моей будущности, господин Струве.

Господин Струве заморгал глазами, потому что он ожидал только выпивки и к серьезной беседе был мало расположен. На это он имел свои основания.

— Чтобы нам удобней было разговаривать, — продолжал окружной судья, — мы сядем здесь снаружи, если вы ничего не имеете против этого, и выпьем тодди {9}.

Господин Струве запустил руку в свой правый бакенбард, осторожно примял шляпу и поблагодарил за приглашение, но встревожился.

— Прежде всего я должен просить вас не титуловать меня больше окружным судьей, — начал молодой человек, — ибо я им никогда не был, а был только сверхштатным нотариусом, да и тем я перестал быть, и теперь я только господин Фальк.

— Как?!

У господина Струве был такой вид, как будто он потерял хорошее знакомство, но он остался любезным.

— Вы человек с либеральными идеями…

Господин Струве старался найти слова, чтобы объясниться, но Фальк продолжал:

— Я пригласил вас сюда как сотрудника свободомыслящей «Красной шапочки».

— Помилуйте, я такой ничтожный сотрудник…

— Я читал ваши громовые статьи по рабочему вопросу и другим вопросам, близким нам. Мы теперь обозначаем III год римскими цифрами, ибо теперь третий год нового риксдага {10}, и вскоре мы увидим осуществление наших надежд. Я читал в «Друге крестьян» ваши прекрасные биографии политических лидеров, этих людей из народа, которые наконец могли высказать то, что так долго их обременяло; вы человек передовой, и я глубоко уважаю вас!

Струве, взгляд которого погас, вместо того чтобы загореться от зажигательной речи, с удовольствием ухватился за предложенный ему громоотвод и взял слово.

— Должен сказать, что мне доставляет истинную радость признание такого молодого и, должен признаться, прекрасного человека, как вы; но, с другой стороны, зачем нам говорить о вещах очень серьезного, так сказать, печального характера, когда мы здесь на лоне природы в первый день весны, когда все цветет и солнце расточает свое тепло всей природе; будем беззаботны и мирно выпьем наши стаканы. Простите, но я думаю, я более старого выпуска и осмеливаюсь предложить говорить на «ты»…

Фальк, подобно кремню искавший стали, заметил, что ударил по дереву. Он принял предложение без радости. И вот сидели новые братья, и им нечего было сказать друг другу, кроме разочарования, выражавшегося на их лицах.

— Я упомянул раньше, — возобновил Фальк беседу, — что сегодня порвал с прошлым и бросил служебное поприще; теперь я хочу только прибавить, что собираюсь стать литератором!

— Литератором! Зачем же? Жалко!

— Нет, не жалко; но я хотел бы тебя спросить, не знаешь ли ты, куда мне обратиться, чтобы получить работу?

— Гм… Это, правда, трудно сказать. Так много притекает народу со всех сторон. Право же, жалко прерывать твою карьеру; путь литератора так труден!

Струве делал вид, что очень жалеет, но не мог скрыть некоторого удовлетворения, что нашел товарища по несчастью.

— Но скажи же мне, — продолжал он, — по какой причине ты покидаешь поприще, которое могло принести тебе почет и власть?

— Почет тем, кто присвоил себе власть, а власть — бессовестным.

— Как ты болтаешь; но так ли это на самом деле?

— Разве нет? Ну, так мне придется говорить иначе. Я дам тебе только заглянуть в одно из тех шести учреждений, в которые я записался. Пять первых я тотчас же покинул по той простой причине, что в них вовсе не было работы. Каждый раз, когда я приходил и спрашивал, есть ли какая-нибудь работа, мне отвечали: «Нет!» И я никогда не видел, чтобы кто-нибудь что-нибудь делал. И притом я был в таких деловых учреждениях, как Коллегия винокурения, Канцелярия прямых налогов и Главное управление по чиновничьим пенсиям. Когда же я увидел это количество чиновников, сидевших друг на друге, мне казалось, что учреждение, которое платит все эти оклады, имеет какую-нибудь работу. Я записался в Управление по чиновничьим окладам.

— Ты служил в нем? — спросил Струве, начинавший интересоваться.

— Да. Я никогда не забуду впечатления, которое произвело на меня мое поступление в это вполне и прекрасно организованное учреждение. Я в одиннадцать часов пришел, ибо в это время учреждение должно было открыться. В прихожей два молодых сторожа, навалившись на стол, читали «Родину» {11}.

— «Родину»?

Струве, до сих пор бросавший кусочки сахара воробьям, насторожился.

— Да! Я сказал: здравствуйте! Легкое волнистое движение спин этих господ показало мне, что мой привет принят без определенного недоброжелательства; один из них даже сделал движение правым каблуком, которое должно было выражать рукопожатие. Я спросил, не свободен ли один из этих двух господ и не может ли он мне показать помещение. Они объяснили, что не могут: им приказано не покидать передней. Я спросил, нет ли еще сторожей. Но оказалось, что у старшого сторожа вакации, что первый сторож в отпуске, второй сегодня свободен от службы, третий на почте, четвертый болен, пятый пошел за водой, шестой на дворе и там сидит целый день {12}; впрочем, «никто из служащих не приходит раньше часа». Этим мне дан был намек, что мой ранний визит мешает, и напоминание, что сторожа тоже служащие.

Когда же я изъявил твердое намерение посетить присутственное место, чтобы благодаря этому получить представление о распределении занятий в таком важном и всеобъемлющем учреждении, мне удалось заставить младшего пойти со мной. Было величественное зрелище, когда он открыл передо мной дверь и взору моему представилась анфилада из шестнадцати комнат, больших и поменьше. Здесь, должно быть, много работы, подумал я и почувствовал, что записаться сюда было счастливой мыслью. Треск шестнадцати вязанок березовых дров в шестнадцати кафельных печах приятно нарушал пустынность места.

Струве, слушавший со все большим вниманием, вытащил теперь карандаш между сукном и подкладкой жилета и написал на своей левой манжете цифру 16.

«Здесь комната сверхштатных», — сказал сторож.

«Так! А много сверхштатных здесь, в присутствии?» — спросил я.

«О да, больше чем надо».

«Что же они делают?»

«Пишут, конечно, немного». — Он при этом глядел так фамильярно, что я нашел, что пора прервать разговор. После того как мы прошли через комнаты писцов, регистраторов, канцеляристов, ревизора и его секретаря, юрисконсульта, эконома, архивариуса и библиотекаря, казначея, кассира, уполномоченного, протонотара, протоколиста, контролера и его секретаря, бухгалтера, экспедитора, заведующего канцелярией и заведующего экспедицией {13}, мы остановились наконец перед дверью, на которой было написано золотыми буквами: «Президент». Я хотел отворить дверь и войти, но мне воспрепятствовал сторож, в тревоге ухватившийся за мою руку и прошептавший мне: «Тише!»

«Что, он спит?» — не удержался я от вопроса, вспоминая старинные толки.

«Ради бога, не говорите ничего, сюда никто не имеет права входить, пока президент не позвонит».

«А часто звонит президент?»

«Нет, я не слышал ни разу его звонков за то время, что я служу здесь, а этому уже год». Казалось, мы опять забрались в таинственную область, и я прервал разговор.

Когда было около двенадцати, стали прибывать сверхштатные служащие, и я был очень удивлен, узнавая в них старых знакомых пенсионного присутствия и винокуренной коллегии. Но еще больше удивился я, когда вошел эконом Присутствия налогов, засел здесь в комнате и кресле актуара и так же удобно разговаривал, как в ведомстве налогов.