Анархия - Пётр Кропоткин

Важно отметить еще одно его великое достижение. За эти годы напряженных исследований и преодоления тягот и опасностей он завершил самосоздание своей личности, закалив характер и укрепив убеждения. Он сделал выбор, определивший его дальнейшую жизнь: решил стать революционером.

Одним из памятных событий в его судьбе оказалось пребывание в Якутске и на Ленских золотых приисках, — в центре «маслопузного владычества», по его выражению. Он замечал и остро переживал то, что ускользало от взгляда большинства путешественников: страшные условия работы и угарного «отдыха» на приисках, жестокую и алчную эксплуатацию, «порабощение рабочего капиталом».

В юности Кропоткин верил в благодетельность для России свержения или ограничения самодержавия и пути капиталистического развития на манер западноевропейских держав. И вот его запись, сделанная в витимской тайге: «На подрыв капитала надо бы употребить силы».

После Сибири он посещает имение Никольское, Москву, Петербург. И везде с негодованием видит (теперь — видит, прежде привычно не замечал) барство и рабство. Опять попал «в этот подлый круг; все глаза выпучили, как это сам умывался, сам сапоги снял». А высшее холопство — среди высокой знати. Не это ли всё — признаки близких революционных перемен: новые люди, идеи, новый строй жизни разрывают изнутри закостенелую и прогнившую государственную машину…

Трудно сказать, каким образом это произошло. Именно в таежной глухомани, в сибирском раздолье, проникнувшись жизнью природы, Кропоткин стал непримиримым врагом любых форм угнетения человека, ограничения его свободы, прежде всего свободы мысли и духа. А ведь раньше сам Александр II, уже начавший испытывать тревогу за свою жизнь, увидев в пустой полутемной зале возле себя верного камер-пажа Кропоткина, сказал: «Ты здесь — молодец!»

Петр решил стать революционером вовсе не потому, что считал себя в чем-то обделенным, напротив, он сам отказался от придворной, а затем и военной службы и карьеры, от обеспеченной комфортной жизни. Он даже преодолел недолгое, но сильное увлечение дочерью богатого помещика — соседа по родовому имению.

Тяжелее всего ему было отказаться от положения профессионального ученого. Да еще в тот момент, когда он был награжден за свои путешествия и открытия Большой золотой медалью Русского Географического общества! А ведь Петр Кропоткин не только любил науку, но и обладал феноменальным даром исследователя, наблюдателя и понимателя природы. Он поступил на математическое отделение физико-математического факультета Петербургского университета. Еще в Сибири он пришел к убеждению, что без науки «пролетарию никогда не выбраться», и решил стать «таким же пролетариатом, хотя и с умственным капиталом». Живет своим трудом: переводит «Основания биологии» Спенсера, «Философию геологии» Пэджа, «Геометрию» Дистервига; пишет научные фельетоны (очерки) в «Петербургских ведомостях».

Кропоткин сдает в печать объемный отчет о своей Сибирской экспедиции. Он не гнушается кропотливой черновой научной работы, обрабатывая массу фактических данных, и не торопится с обобщениями. Выступает, как основоположник геоморфологии Сибири, осмысливая не только главные черты современного рельефа, но и их геологическую историю. Он упоен познанием природы:

«В человеческой жизни таких радостных моментов, которые могут сравниться с внезапным зарождением обобщения, освещающего ум после долгих и кропотливых изысканий… Кто испытывал раз в жизни восторг научного творчества, тот никогда не забудет этого блаженного мгновения. Он будет жаждать повторения. Ему досадно будет, что подобное счастье выпадает на долю немногим, тогда как оно всем могло бы быть доступно в той или иной мере, если бы знание и досуг были достоянием всех».

Он работает в Географическом обществе секретарем отделения физической географии. Теоретически предсказывает существование неведомого архипелага севернее Новой Земли и пишет обстоятельный доклад, обосновывая экспедицию для исследования русских северных морей. Доклад был издан в 1871 году. К сожалению, ассигнования на экспедицию не поступили. Через два года архипелаг был открыт австрийской экспедицией и назван Землей Франца Иосифа (было бы справедливее — Землей Кропоткина!).

Вместо северного морского путешествия Географическое общество предложило Кропоткину скромную экспедицию в Финляндию и Швецию для изучения древних ледниковых отложений. Поездка оказалась исключительно плодотворной. (В неисследованных труднодоступных краях важнейшее значение имеют воля, упорство, мужество исследователя; но для значительных открытий в краях, неплохо изученных, важнее — интеллектуальные качества ученого.)

И в этом случае Кропоткин шел от наблюдений к обобщениям. Он обладал редким даром: полнейшей искренностью в общении с природой и людьми. Природа — это сама правда, бесхитростная и непостижимая в своем многообразии. Не потому ли тайны ее открываются людям бесхитростным, правдивым, чистым совестью? Во всяком случае, для Кропоткина было именно так. И еще отметим: смелость мысли, легко разрывающей пути авторитетных мнений, а также силу воображения, уносящего мысль за пределы очевидности.

Он тщательно отмечал, зарисовывал, описывал следы деятельности ледников на севере Европы, обращая внимание на детали рельефа, положение камней, характер отложений. И постепенно в его воображении стали складываться картины недавнего ледникового периода: гигантские потоки льда стекали с северных гор, продвигаясь далеко на юг, создавая новые формы рельефа, меняя климат. Он вновь подошел к великому научному обобщению, вновь переживал восторг научного творчества. Тогда же получил он телеграмму с предложением занять почетную должность секретаря Географического общества. И незамедлительно ответил: «Душевно благодарю, но должность принять не могу».

Кропоткин не согласился стать профессиональным ученым — на подъеме своих творческих сил, после крупнейших открытий в географии, в тот момент, когда начал разрабатывать новое направление, которое прославит его имя в науке: учение о ледниковом периоде. Пожалуй, никто в мире в подобной ситуации, с такими возможностями и талантами не отказывался (или не отказался бы) от предложения посвятить себя научным исследованиям. Причину своего отказа он объяснил сам:

«Но какое право я имел на все эти высшие радости, когда вокруг меня гнетущая нищета и мучительная борьба за черствый кусок хлеба? Когда все, истраченное мною, чтобы жить в мире высоких душевных движений, неизбежно должно быть вырвано из рта сеющих пшеницу для других и не имеющих достаточно черствого хлеба для собственных детей? У кого-нибудь кусок должен быть вырван изо рта, потому что совокупная производительность людей еще так низка…

Массы хотят знать. Они хотят учиться; они могут учиться… Они готовы расширить свое знание, только дайте его им, только предоставьте им средства завоевать себе досуг.

Вот в каком направлении мне и следует работать, и вот те люди, для которых я должен работать. Все эти звонкие слова насчет прогресса произносимы в то время, когда сами делатели прогресса держатся в сторонке от народа, все эти громкие фразы — одни софизмы. Их придумали, чтобы отделаться от разъедающего противоречия…

И я послал мой отказ Географическому обществу».

Он побывал в Западной Европе для того, чтобы познакомиться с революционными идеями «из первых рук». Изучал опыт борьбы трудящихся за свои права. Его мысль, отточенная научными исследованиями, стремится к логичным выводам: «Парижская Коммуна — страшный пример социального взрыва без достаточно определенных идеалов… Вопрос не в том, как избежать революции ее не избегнуть, — а в том, как достичь наибольших результатов при наименьших размерах гражданской войны, то есть с наименьшим числом жертв и по возможности не увеличивая взаимной ненависти». Он пришел к мнению, что коммунизм возможен в двух вариантах: государственный, военно-деспотический и анархический, основанный на свободных ассоциациях, товариществах, профессиональных объединениях трудящихся. Петр Кропоткин выбрал безвластие.

После неудавшегося покушения Каракозова на Александра II и провала тайного террористического общества «Народная расправа», основанного иваново-вознесенским мещанином С. Г. Нечаевым, в русском просвещенном обществе были популярны настроения, которые выразил Ф. М. Достоевский: «Все понятия нравственные и цели русских — выше европейского мира. У нас больше непосредственной и благородной веры в добро, как в христианство, а не в буржуазное разрешение задачи о комфорте. Всему миру готовится великое обновление через русскую мысль (которая плотно спаяна с православием…), и это свершится в какое-нибудь столетие — вот моя страстная вера».