Осмос - Ян Кефелек

Он поскреб шею и сказал:

— Держи, это тебе.

Пробормотав себе под нос нечто, что могло сойти за «спасибо», Нелли положила цветы в раковину. А о том, как он преобразился, — ни словечка.

— Как ты меня находишь?

Она вновь обрела свой обычный гордый, даже надменный вид.

— Весьма… живописно… А это что тут у тебя? — спросила она, указывая пальцем на его щеку.

— Да так, ерунда, болячка… Я велел выжечь бородавку… Да черт с ней, пройдет! А ты лучше посмотри-ка сюда!

И он растянул в улыбке губы, чтобы показать десны и зубы.

— Ну, что ты об этом скажешь?

— О чем?

— Да я же сходил к дантисту, и он снял мне камень с зубов!

Когда он проводил языком по зубам, ему казалось, что это не его зубы, что у него их выдрали все подчистую и заменили оливками.

— Ну как, красиво?

— Очень красиво.

— У меня правда красивые зубы?

— Очень красивые.

— Ну, не такие красивые, как у тебя…

Не ответив на комплимент, она подняла крышку кастрюли, и из-под крышки вырвался пар, а вместе с ним по кухне поплыл и дивный запах, представлявший собой как бы и дух этого дома. Все было хорошо.

На столе стояли тарелки, около них лежали ножи и вилки; два медных, начищенных до блеска подсвечника поблескивали на парео, служившем скатертью. Быть может, и люди, находившиеся на кухне, были счастливы; быть может… Скоро их брак будет зарегистрирован, их положение станет определенным, и все как-то образуется…

— Садись за стол, Марк, у нас сегодня лягушки под красным масляным соусом.

— О, вот это я обожаю… в особенности лапки, — сказал он, потирая руки.

Он знал, что в апреле еще нет лягушек в продаже, и их можно купить разве что в отделах уцененных товаров глубокой заморозки, чей срок годности уже истекал. Их привозили откуда-то из Азии, привозили тайно, не платя налогов и пошлин; в основном все эти контрабандные поставки делались по заказам международных гангстерских синдикатов, занимавшихся производством фармацевтических препаратов, но что-то оставалось и поступало в продажу… И надо было быть очень доверчивым, очень простодушным, чтобы жрать этих крохотных лягушат, почти головастиков, которых дельцы сбывали с рук за бесценок на черном рынке.

— Ты ничего не замечаешь?

— Я заметила красивый плащ, красивый новый галстук, хорошую модную стрижку, но мне ко всему этому надо привыкнуть.

Он ухватил себя двумя пальцами за верхнюю губу и оттянул ее.

— Усы, Нелли, ты забыла про усы! Я едва не прихватил их с собой, чтобы отдать тебе на память, но я не был уверен, что такой подарок произведет должный эффект. У тебя некоторые подарки иногда вызывают раздражение…

— Ну, это зависит от того, что мне дарят… Ты собираешься сесть за стол в этом наряде?

Он снял плащ, аккуратно сложил его, положил на банкетку, а сам сел за стол в своем новом черном пиджаке с тремя блестящими пуговицами.

Она сняла кастрюлю с плиты, поставила ее на подставку и начала накладывать еду Марку на тарелку. Соус брызнул ему прямо на пиджак, но она даже не извинилась.

— А это что? — спросил он, указывая на бутылку, охлаждавшуюся в металлическом ведерке, стоявшем между двух подсвечников.

— Ах, это… это узо…

— Что?

— Анисовый ликер.

Он не притрагивался к алкоголю уже целых шесть лет. Он дал себе зарок, и уж конечно, не сегодня вечером он его нарушит. У него сегодня есть дело поважнее! Нет, он не даст себя поймать в ловушку! Нет, не сегодня!

— А что это за музыка для психов у нас играет?

— А вот и не для психов… Хорошая музыка… Ансамбль «Дельфоники»… да ты ничего не смыслишь в музыке…

— А где Пьер?

— Спит.

— Ну и ну! Этот ребенок рожден для того, чтобы спать без просыпу, — сказал он, глядя в потолок.

Он уже съел третью порцию лягушачьих лапок, и на краю тарелки громоздилась горка мелких косточек. Головастики, громко именовавшиеся лягушачьими лапками, не переварились, не перепрели в кастрюле и были совсем недурны на вкус. Плевать ему было на все, в особенности на хорошие манеры, так что он хватал лакомые кусочки прямо руками. Правда, соус не слишком удался… Ну да бог с ним! И как это Нелли умудрилась не испачкаться? Смотри-ка, да на ней ни пятнышка! Ноготки покрыты сиреневым лаком, а ручки явно поблескивают от нанесенного на них увлажняющего крема. Это он платил и за лак, и за крем, и за штанишки… И это его она отталкивала, его она отвергала, словно она была прелестной нимфой, а он — козлоногим сатиром, вылезшим из зарослей.

— Прекрасное у тебя получилось блюдо, просто превосходное! Ты не поскупилась на крахмал.

— А вот и нет, я его туда вообще не клала.

— Ну значит, ты положила туда кукурузную муку, тоже неплохо.

— И ее я тоже не использовала. Это ведь твой рецепт, совсем простой. А ты что же, не помнишь?

Он выпил стакан воды, но в стакане была не вода…

— Я же сказал: никакого алкоголя!

— Да это же так, пустяк, чтобы только чокнуться и выпить за…

— Выпить за что?

— За твоего сына.

— Ну, ты даешь! Ты действительно ничего не стесняешься! Вот нахалка!

Он деланно рассмеялся и отпил глоток ликера. Последний глоток… Алкоголь… Он испытывал к этой гадости истинное отвращение. Он излечился сам, когда она его бросила. А теперь она хотела удостовериться в том, что могла без страха выйти за него замуж, лечь с ним в постель, ничего не опасаясь, подмазывать губки перламутровой помадой и не бояться, что он примет этот блеск слишком близко к сердцу и вздумает вцепиться ей в губы, искусать их до крови. Малышка, за кого ты меня принимаешь? Он машинально поднял стакан и посмотрел сквозь него на Нелли. Она улыбалась. Он увидел ее крохотные зубки, увидел плоть ее губок и едва не обратился к ней со слезной мольбой… Но он мог бы ее умолять сколько угодно… Вытянув руку, он коснулся ее руки, лежавшей на скатерти… Так, случайное прикосновение… краденая ласка… Но даже от этого легкого прикосновения она так и подскочила со стула и тут же отдернула руку.

— Ты чего? — спросил он раздраженно, задетый за живое.

— От таких штучек… я вся покрываюсь гусиной кожей…

— Я тоже, но я не жалуюсь.

У нее было странное выражение лица: глаза почти закатились… То ли она чего-то испугалась… Но чего? То ли как следует набралась? Неужто она собирается сегодня раскрыть ему тайну рождения ее сына? Назвать имя его отца? Он бы не советовал ей этого делать. В любой другой день он охотно, даже с удовольствием выслушает ее признание, когда она сотрет с губ свою помаду, а он уже будет в состоянии указать ей на ее место. Да, так будет гораздо интересней.

А она тем временем пыталась скрыть свое замешательство. Да, при всем том, что эта девчонка пыжилась и важничала, она явно дрейфила.

— Ну, давай выпьем.

— Да мы ведь уже выпили.

— Ну это тебе так кажется, — процедила она сквозь зубы, — впрочем, как хочешь.

«Что я делаю? — подумал он. — Я ведь сейчас напьюсь… Да нет, вроде бы ничего, пока не развезло, может, пронесет…» — говорил его внутренний голос… Но этот его внутренний голос так уже был непохож на прежний… нет, это был как бы уже и не его голос… Он схватил бутылку, подлил себе, подлил Нелли. Зарок… Что такое зарок? Как странно… да, странная штука зарок… Любой зарок, любой обет может быть отменен, упразднен… он может исчезнуть, как исчезает упавшая на руку и растаявшая снежинка. Сначала ты даешь зарок, и тебе никто не делает ничего дурного… да, вроде бы совсем безобидная штука… и боги не смеются над тобой, не мстят тебе, а наоборот, вроде бы помогают… Но это только так кажется, что помогают, на самом деле они смеются, они издеваются над тобой… Да, так чего же он попросил у Неба, когда давал зарок? Он просил, чтобы Нелли вернулась. И она вернулась, и уже шесть лет живет здесь. Завтра они станут мужем и женой… и очень скоро станут любовниками, наперекор ее желанию, но станут… Он заставит ее испытать оргазм, пережить минуты наслаждения, хоть как-нибудь, хоть силком, но заставит… Когда он любил Нелли, перед ним была долгая-долгая жизнь, а когда он ее не мог любить, он умирал. Так вот, он был мертв на протяжении целых шести лет! Ну, за твое здоровье, малышка! Боги здорово его одурачили и всласть над ним посмеялись!

— А когда ты в последний раз ел лягушек, Марк?

Нелли уже не сидела за столом, а суетилась около буфета. Черт побери, ведь она же знает, что он терпеть не может вот такой мельтешни, у него от этого в глазах рябит и голова идет кругом!

— Ну так когда же?

Теперь она станет изводить его бесконечными вопросами, то есть делать то, что он ненавидит. После третьего вопроса он чувствовал себя обычно так, словно его забрасывали камнями, словно на него градом сыпались удары. На четвертом у него напрочь отшибало память, после десятого он просто засыпал, вернее, отключался, сжав кулаки от злости, и лучше было его не будить.