Ходорковский. Не виновен - Наталья Точильникова

— А что это за дата?

— День, когда его арестовали. Мы услышали по телевизору и боялись им говорить.

— Его родителям?

— Да. Приходим, а они уже знают!

Вот и она.

Марина Филипповна заходит в комнату. Я встаю, называю себя.

Она очень похожа на сына (нет, конечно, он на нее): те же тонкие черты лица и обаятельная улыбка.

— Ну, пойдемте, поговорим, — предлагает она.

И мы проходим в соседнюю комнату.

Садимся, и я достаю диктофон.

— Это не смутит?

— Нисколько.

Марина Филипповна не любит вспоминать о дворянстве: «Ну, зачем вам это! Дворянство, не дворянство — какая разница? Я же ничего этого не видела, ничего не знаю. Да и мама моя уже плохо помнила. Когда началась революция, ей было двенадцать-тринадцать лет. Мама никогда не носила серьги. Ну, иногда клипсы надевала. Я как-то ее спросила: «Почему у тебя проколоты уши, а ты серьги не носишь?» Она говорит: «А я помню, как вырывали серьги из ушей, вместе с ушами во время революции»».

Еще в роду был архитектор — реставратор православных храмов — дед по отцовской линии.

— Михаил Борисович — верующий человек? — спрашиваю я.

— Мишка-то? Я не знаю. Как вам сказать? Это дело такое, очень интимное, — говорит Марина Филипповна. — Мы с ним никогда об этом не говорили, хотя он очень хорошо знает православную литературу и культуру, разбирается в вопросах религии. Если говорит со священником, то почти на равных. Прочитал всего Меня. Сказал мне: «Почитай Меня! Потом обсудим». Я начала читать, но многое не поняла. Миша помогал церкви — помогал восстанавливать, помогал изданию православной литературы. Патриарх Алексий наградил его орденом. И грамота есть за восстановление церквей. А когда Патриарх дал орден прокурору Устинову в год ареста Миши, я сказала невестке: «Я бы этот орден Алексию обратно отослала!».

Михаил Борисович — кавалер ордена святого благоверного князя Даниила Московского II степени. [9 — Орден Русской православной церкви. Награждение производится за заслуги в возрождении духовной жизни России.]

Я вспомнила, что уже в заключении, в Краснокаменске, Ходорковского навестил священник, отец Сергий Таратухин. После разговора с ним Сергий, бывший диссидентом еще в советское время, отказался освящать здание тюремной администрации, потому что в колонии содержится политзаключенный. То есть не божье дело творится! Вскоре его лишили сана и, следовательно, средств к существованию. И на сайте «Пресс-центра» организовали сбор пожертвований для его семьи. По-моему, до сих пор собирают.

— Его адвокат была по делам в Греции. Она сама верующая, и вот что мне рассказала: «Сижу я в отеле, а в это время в дверь заглядывают две монашки». А у нее на столе стояла Мишина карточка. Они говорят: «Вы его знаете?» Она: «Да». Они: «Это, наверное, неспроста, что мы ошиблись комнатой, сейчас мы ему что-то передадим». И побежали, принесли четки.

— Мы приходили с работы в шесть часов, — продолжает Марина Филипповна. — Миша был в яслях, потом в детском саду. Около завода «Калибр» был детский сад. Вечером я его забирала, и шли по магазинам. Тогда были очереди, и я ставила его в очередь. Пока я пробивала и все такое, он стоял.

В первом классе еще мама моя иногда присматривала за ним, или он был на продленке, а со второго класса, вернее с половины первого, уже оставался дома один, мы вешали ему ключ на веревочке, и он приходил сам. В первом классе боялся, что проспит. У нас три будильника было. Первый будильник — вставать, второй — завтракать, третий — выходить. Потом папа сделал ему маску, повесил на дверь, и в нужное время у маски загорались глаза.

После прибытия в Краснокаменск первым, что попросит Михаил Ходорковский у родственников, будут наручные часы с несколькими будильниками. Слишком привык планировать жизнь с точностью до минуты. А в колонии часы разрешены, в отличие от СИЗО. «Это правда, и мне их передали, — напишет мне Михаил Борисович. — Привычные электронные часы. Они до последнего времени лежали в тюрьме, на складе».

Он и до заключения носил такие: пластиковые часы за 100 долларов. Я долго не могла поверить в подобный ширпотреб на руке олигарха, пока не увидела в записи одного интервью. Черные. Пластиковые.

— Я боялась оставлять ему газ, — говорит его мама, — поэтому все было в термосах. Если не мог открыть термос, ходил по этажам, просил соседей. Со второго класса предложил: «Мам, ты не мой посуду, мне скучно, я буду мыть сам». И мыл очень хорошо. Когда попал в тюрьму, сказал: «Мама, но я же все умею: и постирать, и вымыть пол. Быт меня не напрягает». Поэтому, когда Римма Ахмирова написала (забыла, как ее книжка) [10 - Римма Ахмирова. Я сидел с Ходорковским, что он там не мыл пол, мы только смеялись. Если бы было нужно, мыл бы его лучше всех.

А любимой сказкой маленького Миши была история стойкого оловянного солдатика.

— Он мне первое время писал: «Как ты, мама?» Я подписывалась: «Стойкий оловянный солдатик», — рассказывает Марина Филипповна.

Он был всегда целеустремленный. Если за что-то брался — делал. У него была цель научиться плавать. И мы водили Мишу на плавание. Он достиг определенного успеха, потом сказал: «Я не собираюсь быть спортсменом».

И у нас был такой случай. Мы отдыхали на море. Лежали на пляже, Мише было уже десять лет. И ходил по пляжу один накачанный молодой человек: «Кто со мной наперегонки до буев? Кто со мной наперегонки до буев?» И никто не соглашался. Миша говорит: «Дяденька, давайте мы с вами». Тот посмеялся, но поплыл. Вначале, конечно, опережал, потому что Миша умел экономить силы. И вот мальчик плывет и плывет. Дяденька стал отставать. И кричит: «Мальчик, вернись! Мальчик, вернись!» Возвращаются — весь пляж хохочет: «Что же ты всех вызывал, а ребенок тебя обогнал!» Мы говорим: «Ладно, мы его реабилитируем. Мой ребенок уже имеет разряд и может проплывать большие расстояния».

Еще он занимался карате и вольной борьбой. А по плаванию ему прочили спортивную карьеру. Но он не жалел, что ушел. Потом, в восьмом классе учился в математической школе, а в девятом-десятом ходил в химическую при Менделеевском институте. С пятого класса собирался туда поступать. Он химик в душе, ему это очень нравилось, и, видимо, и было его предназначением.

Мы думали, будет научным работником. И он сам тоже. Способный ученик, в институте получал именную стипендию. Участвовал в олимпиадах по химии и занимал призовые первые, вторые места. И его заметили, я помню, как один академик пригласил его на симпозиум по химии, в Университет. Это было в десятом классе, и он сказал: «Конечно, ты там ничего не поймешь, но увидишь тенденции развития химии». Ему там дарили книги. Переводные, которые было не достать. Когда он пошел в институт, профессора просили у него эти книги.

Да, он ставил опыты. Ой! Боже мой! Вот это был страх, чтобы он там чего-то не наделал. Но папа с ним поговорил: «Ты сначала напиши формулу, что у тебя получится, если ты это соединишь с этим, а потом делай». Он химию знал уже намного лучше нас, сам видел, что будет.

Потом был план кота отправить в космос. Но мы ему сказали: «Хорошо, Миша, ты его отправишь, а как ты его обратно вернешь?» «Да, да, да», — задумался. Один мальчик, у которого папа работал на заводе, брался построить то, на чем кота отправлять. А Миша теорию разрабатывал. И у них был приятель, который жил за городом и нашел патроны или еще чего-то такое. Они оттуда выковыривали порох. Папа пошел с ними на пустырь и показал, что бывает, когда порох взрывается.

Моя сотрудница жила двумя этажами выше нас. А рядом с нашим домом была подстанция. И там что-то случилось, и ночью был такой взрыв, как молния ударила. И муж ее говорит: «Надька, просыпайся». А она: «Володя, посмотри, это не у Ходорковских?» Он перегнулся через балкон: «Нет». — «Ну, тогда ложись спать».

В восьмом классе он мне сказал: «Больше в пионерлагерь я не поеду. Мне надоела эта игра в зарницы и вытаскивание с чердаков прячущихся вожатых. Я больше не могу!» А у нас перед этим сын сотрудника на каникулах утонул в Останкинском пруду. Думаю, вот так мальчишку оставлять одного! Решила устроить на завод. У них в школе столярное дело, а у нас на заводе — столярный цех. Будет работать по четыре часа, как положено в его возрасте. До обеда поработает, мы вместе пообедаем, в библиотеке посидит до конца (он читать очень любил) и пойдем домой.

Пришла к главному инженеру, а его сын тоже учился вместе с Мишей два класса: в первом и во втором. И главный говорит: «С удовольствием. И своего бы оболтуса с удовольствием устроил. Но нельзя. Паспорта нет — все, не имеем права». Вдруг Миша мне звонит: «Мам, я устроился работать». — «Куда?» — «В булочную, резать хлеб». Знаете, на половинки? Рядом там, на улице.

И стал работать. А я позвонила директору булочной. Очень приятная дама, окончившая Плехановку. И мы с ней втайне, по телефону, вели переговоры. Один раз она звонит, хохочет. Миша у нас очень старичков любил, старушек. И все старушки ходили к Мише: «Что свежее, что не свежее?» Булочная должна была послать человека на курсы повышения квалификации. А в булочной в основном пожилые женщины работают, и никто не хотел. И послали Мишу. Он очень серьезно отнесся к делу. И на протяжении многих лет я знала, в каком торте что должно лежать, в какой булке, чем отличается торт одного названия от торта другого. Целые конспекты хранил. И бабушки у него спрашивали: «Какой торт взять? Какой жирный? Какой не жирный?»