Безбашенный игумен - Игорь Иртеньев

Группа радикальной молодежи

Численностью восемь человек

Насовала мне в метро по роже,

Видимо, решив, что я узбек.

Почему решила – непонятно.

Может, с кем-то спутала меня.

Но, признаться, было неприятно

Огрести вот так средь бела дня.

Этому поступку удивляясь,

Логики я в нем не нахожу:

Я никак узбеком не являюсь

И к узбекам не принадлежу.

Я к евреям отношусь, скорее,

Кстати, положительно вполне,

Хоть не все знакомые евреи

В равной мере симпатичны мне.

А одну известную паскуду

Вообще на дух не выношу,

Называть фамилию не буду,

Но поверить на слово прошу.

И не всякий мне узбек дороже,

Если честно, матери родной.

Но нельзя же бить его по роже:

Ну как вдруг окажется он мной?

«Российский флаг трехцветный…»

В День флага, отмечаемый как государственный праздник, Борис Немцов и другие оппозиционеры были задержаны на Новом Арбате, когда несли по тротуару развернутый триколор.

Российский флаг трехцветный,

Наш гордый триколор,

Внесен в реестр запретный

Ты стал с недавних пор.

Три августовских ночи,

Три августовских дня

Ты реял, что есть мочи,

Чтобы взбодрить меня.

Затем ли я винтовку

Сжимал, свой стих трубя,

Чтоб граждане в ментовку

Садились за тебя?

Зарвавшимся сатрапам

Презренье и позор!

Дадим их грязным лапам

Общественный [1] отпор,

Чтоб над моей державой

И в стужу, и в жару,

Как чубчик кучерявый,

Ты вился на ветру.

Вперед заре навстречу,

Товарищи в борьбе,

Расправим шире плечи,

Что важно при ходьбе.

Пока из нас уроды

Не нарубили фарш,

Под знаменем свободы

На месте шагом марш!

Из незаписанного альбома группы «Аквариум»

«Я живу в России, которая не очень сильно изменилась за последнюю тысячу лет. Поэтому зачем ломаться и говорить: “Какой сейчас ужас…” Сейчас замечательный период. Он лучше, чем сталинский период, чем период первых русских революций. За последние сто лет у нас сейчас, наверное, самый свободный отрезок истории».

Борис Гребенщиков

Вот и настали славны годы,

Лазурью залит окоем,

И мы в условиях свободы

Досель невиданной живем.

Все, что на ум идет, городим,

Все, что замыслили, творим,

Пойдем направо – песнь заводим.

Налево – сказку говорим.

И верить искренне готовы

Святою верой мудаков,

Что пали тяжкие оковы

Во веки вечные веков.

Что снова свеж, румян и бодр,

И полон планов громадья,

Гуляет на свободе Ходор,

С Платоном диалог ведя,

Мол, демократия – лекарство,

Пусть даже горькое оно,

Но исцелить нам государство

Иным лекарством не дано.

И мудрый Путин им внимает,

Таясь среди тенистых крон,

Хотя прекрасно понимает,

Что государство – это он.

Повсюду вольности приметы

Я без труда распознаю:

Дают свободные поэты

Кому попало интервью.

В порыве неподдельной страсти,

По зову сердца, не силком,

Вылизывают орган власти

Великим русским языком.

Видать, в монастырях Тибета

Духовных практик мастера

Постигли тонкости минета,

Чтоб здесь их выдать на-гора.

И, как индийский бог, прекрасен,

Весь в белом венчике из роз,

Ведет полковник рока Васин

Свой суверенный паровоз.

«Когда закончится война…»

Когда закончится война,

Которая вот-вот начнется,

Обратно маятник качнется.

И, как в былые времена,

К теплу родного очага

Герои возвратятся снова,

Опять скрутив, очередного

По счету, лютого врага

В очередной бараний рог,

За что им крысы тыловые

Вручат награды боевые,

Поначеканенные впрок.

Под лавку скинув прахоря,

Одевшись в чистое к обеду,

Махнут герои за победу,

Отчизну, веру и царя.

И захлебнутся враз слюной

Все федеральные каналы,

Когда в державные анналы

Нам впишут новый выходной,

И слезы радости прольют,

Поверив собственной параше,

Когда над родиною нашей

Взметнется траурный салют.

«Детства милого картинки…»

Детства милого картинки

Оживают вдруг в мозгу:

«Папе сделали ботинки…»,

Дальше вспомнить не могу.

Эта строчка обувная

Не дает покоя мне,

Уж который день без сна я

Роюсь памяти на дне.

Подобрался тихой сапой

Добрый дедушка склероз,

Что там дальше было с папой? —

Задаю себе вопрос.

В голове застряло прочно,

Что папаша точно был,

По избе ходил он точно

И притом мамашу бил.

Остальное безвозвратно

Камнем кануло во тьму.

То, что бил, – и так понятно,

Не понятно – по чему?

Эх, дырявая корзина,

Память дряхлая моя,

Отравила Мнемозина

Мне остаток бытия.

И верчусь я до рассвета,

Что твое веретено.

Что же, что же было это?

Да и было ли оно?

2011

«У государственной машины…»

У государственной машины

Давно перекосило стойки,

И ржавые торчат пружины,

Как из матраса на помойке.

Все, что не криво в ней, – то косо,

А что не косо в ней, – то криво,

Хотя еще скрипят колеса

Законам физики на диво.

Она былым величьем бредит,

Она еще сигналит грозно,

Она еще чуток проедет,

Но встанет рано или поздно

Среди родного бездорожья.

И, задрожав предсмертной дрожью,

Вконец развалится на части,

То бишь обломки самовластья.

Одним из них меня придавит

На дне заросшего кювета,

Чем навсегда в веках прославит

Отдельно взятого поэта,

Чья неприкаянная лира

Гуляла вольно по буфету.

Хотя, скорее, пассажира,

Что просто ехал без билет

«И вновь вопрос вопросов вспенен…»

В преддверии годовщины смерти Владимира Ленина депутат-единоросс Владимир Мединский заявил о необходимости вынести тело вождя из мавзолея.

И вновь вопрос вопросов вспенен,

Хотя казалось, что изжит.

Кому мешает В. И. Ленин?

Лежит себе – и пусть лежит.

За счастье пролетариата

Борьбе он отдал столько сил

Не для того, чтобы куда-то

Его бы кто-то выносил,

Кого спокойствия лишает

Предсовнаркома вечный сон?

Мне лично Ленин не мешает:

Ни пить, ни есть не просит он.

А что касается расходов

Таксидермических раз в год,

То заслужил их вождь народов

И масс трудящихся оплот.

И мнение мое такое,

Что старость нужно уважать.

Оставим дедушку в покое,

Позволим дедушке лежать,

Проявим к ветерану жалость:

Который год не при харчах,

Он подусох, конечно, малость

И, прямо скажем, подзачах.

Но всех живых Ильич живее,

Хотя и выглядит мертво,

И, раз прижился в мавзолее,

Не будем кантовать его.

«Все перечитываю заново…»

Все перечитываю заново,

И каждый раз, как в первый раз,

Стихи Георгия Иванова,

Где смерть с иронией сплелась.

Они бронею комильфотною

Покрыты, словно коркой льда.

И до конца в их подноготную

Мне не проникнуть никогда,

Как не постичь его пожизненный,

Непревзойденный до сих пор

Пробор, такой безукоризненный,

Что есть в том некий перебор.

«В стране, где президент слабак…»

В целях усиления безопасности на транспорте Дмитрий Медведев предложил поставить кинологов с собаками у каждого входа в метро.

В стране, где президент слабак,

Где на закон кладут,

Одна надежда на собак —

Последний наш редут.

Средь них немало редких сук

И жутких кобелей,

И все же нам собака друг,

Хоть мы ее и злей.

Я о таком не слышал псе,

Чтоб в баню баб таскал

Или по встречной полосе

С мигалкой рассекал.

Чтоб, в трезвом будучи уме,

Он Путина любил,

Морил бы Ходора в тюрьме,

Чичваркина гнобил.

Понятно, он не человек

И мы из разных каст,

Но пес не ссучится вовек,

Не настучит, не сдаст.

Похоже, дело впрямь табак.

И нет других идей,

Чем все повесить на собак,

Включая нас, людей.

Они с рожденья любят труд,

Не курят и не пьют,

Они на лапу не берут

И в лапу не дают.

У них в офшорах нет счетов

И на Рублевке вилл.

…А что касается котов,

Так я б их сам давил.

«Вот я на пожелтевшей фотке…»

Вот я на пожелтевшей фотке,

Дитя осьми с немногим лет,

Со вкусом не знакомый водки

И мерзким дымом сигарет.

У стенки старого сарая

В едином ангельском строю

Еще не изгнанный из рая

С красивым яблоком стою.

Простой советский октябренок,

Каких не встретишь в наши дни,

Заботливой семьи ребенок,

Надежда трепетной родни.

Еще не искалечен школой,

С пустой и ясной головой,

Еще практически бесполый,

Невинности пример живой.

И вера пламенная в чудо

Меня пока еще влечет,

Я в списки не внесен покуда

И не поставлен на учет.

Пока не согнут в рог бараний,

Еще не сунут мордой в слизь.

Продлись, продлись, очарованье,

Порвись же, связь времен, порвись!