Когда титаны ступали по Земле: биография Led Zeppelin[When Giants Walked the Earth: A Biography of Led Zeppelin] - Мик Уолл

Камнем преткновения, как вы оба знаете, станет Микки, всерьез заинтересованный только синглами. Искусство ради искусства, хитовые синглы ради нас. Это девиз Микки. Но с синглами покончено. The Yardbirds теперь должны выпускать альбомы, это очевидно. Ты не сказал этого Микки, потому что знаешь, что он только усмехнулся бы, так же, как тогда, когда Джефф пожаловался, что ему бы хотелось записывать и альбомы тоже, но теперь ты говоришь это Питеру, который сидит и слушает, смотря через ветровое стекло на поток машин. Ключ, скажешь ты, ощущая бесстрашие, в том, чтобы дать тебе свободу поступать так, как, по твоему убеждению, следует. Так, как ты слышишь внутри себя, когда никто больше не слушает. Не только возглавить группу, но и писать музыку и тексты, самому выпускать пластинки, делать все самостоятельно, кроме менеджмента. Вот здесь подключится Питер — если он заинтересован. Джи, годами работавший в тени другого более влиятельного музыкального дельца, ожидая своей очереди в темноте, прямо как ты. Джи, который сидит здесь за рулем, уставившись на поток машин, и просто кивает. «Что ж, хорошо, — говорит он. — Давай сделаем это».

Еще один последний концерт The Yardbirds, незначительное контрактное обязательство в Student Union Hall в Лутонском колледже 7 июля — спустя почти два года с последнего громкого сингла в Британии ‘Over Under Sideways Down’, — и потом действительно все. Лишь Крис сказал, что хочет продолжить и вдохнуть в группу новую жизнь вместе с тобой, но теперь и он сомневается. Ах, он еще ничего не сказал ни тебе, ни Питеру, но вы оба знаете. И что? Тебе нужна стопроцентная преданность, чтобы новая музыка, которую ты желаешь создать, звучала так, как тебе бы хотелось. Крис в любом случае неважный басист. Лучше ему сейчас уйти, даже если ты останешься в одиночестве. Что ж, ты к этому привык. Будучи единственным ребенком ты никогда не боялся быть один. Поэтому когда, всего лишь через месяц после этого последнего концерта в Лутоне, Крис в конце концов сознается, что он больше не в деле, что он лучше уйдет и попробует начать карьеру фотографа — «Он думает, что он чертов новый Дэвид Бэйли», — смеется Джи, — ты втайне успокаиваешься.

Теперь остались только вы вдвоем, Джимми и Джи. И, конечно, имя, как бы там ни было: The Yardbirds. Или, возможно, The New Yardbirds, как предложил Джи. Тогда, по крайней мере, не будет выглядеть так, словно заново начинаешь все с чистого листа, — говорит он. В любом случае, не совсем. И ты по–прежнему можешь выступать за деньги. Сводить концы с концами, пока не сможешь представить что–то лучшее. Во всяком случае, таков был план в то долгое дождливое лето 1968‑го…

«Я точно знал, что хотел сделать», — говорит Джимми Пейдж почти сорок лет спустя, сидя на своей подвальной кухне в Tower House, готическом особняке XIX века в лондонском Холланд Парке, спроектированном архитектором и масоном Уильямом Берджесом. Поздним солнечным днем лета 2005 года мы пьем чай, вспоминая первые дни группы для очередного журнального очерка. За последние двадцать лет это стало для нас практически ежегодным ритуалом. Интерес к Zeppelin с годами увеличивался и дошел до того, что сейчас они более популярны, чем были когда–либо в жизни. Конечно, дни Jack Daniel’s и кокаина, фанаток и наркотиков — дни драконьих костюмов и черных лебедей — давно ушли. Джимми Пейдж не пьет, не принимает наркотики, он даже больше не курит сигареты. Но это не значит, что он забыл, как это было и что это было. Или что он отчасти раскаивается. Более того, единственное, о чем он действительно сожалеет, — это то, что пришлось остановиться. «То были жизнелюбивые времена, знаешь? — он пожимает плечами. — Но суть в том, что там всегда была игра. Может, только в очень редких случаях она страдала — в редких случаях в сравнении с количеством туров. Но мы хотели быть на этой грани, это питало музыку».

Конечно, питало. Так все и было для рок–монстра вроде Led Zeppelin, питающегося планетами и гадящего звездами. Наркотики были их топливом, секс — формой самовыражения, музыка — просто картой сокровищ. Подумай о The Stones, втиснутых в 1972 году в жаркий, лишенный окон подвал у Кита на Вилле Нелькотт во Франции, ждущих его, чтобы отойти после очередного трехдневного изменения сознания, ждущих его, чтобы получить достаточно кокса, чтобы вдохнуть его в нос и вколоть в руку, прежде чем он будет готов костьми лечь за то, что станет лучшим из когда–либо написанных альбомов The Stones, что бы там не думал Мик со своей очередной шикарной иностранной девчонкой. Подумай о Джоне и Джордже, сидящих на кислоте, объединившихся на этот раз против пуританина Пола и невежи Ринго, корифеях, трудящихся во имя того, чтобы поднять The Beatles над yeah–yeah–yeah из их милого прошлого со стрижками под горшок к бесконечно более просвещенному, чрезвычайно более широкому сознанию Revolver и в конечном счете к Sgt. Pepper, альбому, который превратил мир из черно–белого в цветной. Подумай о Дилане, который курит травку, глотает таблетки, носит солнечные очки в полночь и дрожит в своем кресле у окна, сидя всю ночь без сна в отеле «Челси» в Нью — Йорке за написанием ‘Sad Eyed Lady Of The Lowlands’ для… нее. Или Хендриксе, галлюцинирующем о божественной природе в какой–то мерзкой пивной забегаловке в Лондоне, полной сигаретного дыма и завистливых белых мужчин, в то время как The Who, Cream и все остальные, кто пытался следовать за ним, купались в хвосте его кометы и глупо старались удержаться на искрах. Конечно, наркотики питали музыку Led Zeppelin. Для этого и нужны были наркотики. Для этого и нужны были Led Zeppelin. Вот так все и было, верно, Джимми? Тогда, в семидесятые, в эту эру сжигания мостов и чрезвычайного индивидуализма, которая началась в 1968-ом и разгорелась лесным пожаром в культуре, который распространялся повсюду почти до 1982‑го, после появления противозачаточных, но до СПИДа, когда внезапно все казалось возможным и ничто не было запрещено. Семидесятые — обратная сторона идеалистических, полных согласия шестидесятых — были временем, когда создание собственного дела и возможность для него продержаться перестали быть всего лишь лозунгами и стали неотъемлемым правом. Когда «делай то, что изволишь» действительно стало законом.

Как, однако, кто–то вроде Джимми Пейджа должен теперь выразить это словами, чтобы никто не гримасничал или, что еще хуже, не отшучивался? Нет сомнений, что едва ли можно что–то изменить теперь. Даже у Роберта Планта, у которого, как он думает, всегда на все есть ответы. Тем не менее, очевидно, что эти первые дни Zeppelin столь же ярки для Джимми Пейджа сейчас, в его по–прежнему неугасающей старости, какими они были сорок лет назад, в его рискованной, искушенной во всем молодости. Сейчас, когда ему за шестьдесят, его можно простить за то, что он туманен в деталях. Но это не так, на самом деле он очень точен. Так же, как и со всем важным, что он сделал за свою карьеру. «Я знал, над чем я работал в рамках The Yardbirds, — говорит он за чашкой чая, — и знал, что хотел это продолжить — и вы можете все это услышать на первом альбоме [Zeppelin]».

Да, можете. Не в материале непосредственно — в этом плане там было мало нового, — но в идее, в методологии, в решительности усвоить весь разговор. Однако недавно я прочитал, что изначально он задумал нечто более легкое, более акустическое, а затем изменил мнение, увидев игру Джона Бонэма. Идея была поддержана, возможно, его сольным выступлением в первые дни Zeppelin на телешоу Джули Феликс, где он изящно ударял по струнам в ‘White Summer’, акустической гитарной интерлюдии, основанной на легендарной фолклорной загадочной инструментальной раге Дэйви Грэхема из ирландской мелодии ‘She Moved Through The Fair’, которая была визитной карточкой Пейджа еще во врема The Yardbirds и которая сподвигла одного из очарованных обозревателей сравнить его с гитаристом фламенко Манитасом де Платой.

«Это дерьмо», — сказал он мне, пренебрегая мнением, что Zeppelin когда–либо могли быть чем–то другим, нежели они были. «У меня в голове был весь репертуар песен, которые я хотел поместить в этот новый формат, как ‘Babe I’m Gonna Leave You’, например. Но это не было просто чувствительностью при создании акустического номера, ведь все должно было вырасти». Zeppelin не должен был стать чем–то таким простым, как только акустика или только электрика. Zeppelin не должен был быть дискредитирован. «Я видел всю динамику. Так как мои вкусы были всеобъемлющими, это не сводилось к одной конкретной вещи. Это не был только блюз, не был только рок–н–ролл. Это не была просто фолк–музыка или классика. Мы прошли весь путь». Позже, после проверки, я обнаружил, что он сказал почти то же самое писателю Мику Хогтону еще в 1976-ом. «Я точно знал стиль, который искал, и тип музыкантов, с которыми хотел играть, — утверждал он. — Полагаю, это доказывает, что группе действительно было суждено существовать, то, как все сошлось воедино». И снова в 1990-ый, когда он сказал Мэту Сноу из журнала Q: «Мы знали, что делали: протаптывали дорожки, которые не были протоптаны раньше».