«Если», 1996 № 03 - Эдмунд Купер

Кирон поднял мешок из оленьей шкуры. Вдруг он проникся торжественностью момента и очень официально проговорил:

— Что ж, всего вам доброго. Благодарю вас за то, что подарили мне дыхание жизни. За то, что кормили меня и в зной, и в стужу. Да пребудет с вами Лудд.

Кристен с рыданиями убежала на кухню. Жерард потянулся волосатой рукой ко лбу, как он всегда делал в своей мастерской, и вытер несуществующий пот.

— Да пребудет с тобой Лудд, сынок. Теперь ступай к мастеру Хобарту. И помни: точно так же, как я — лучший столяр на пятьдесят километров вокруг, ты станешь лучшим художником на тысячу.

— Отец, я… я хочу… — Кирон осекся. У него чуть не сорвалось с языка, что он не хочет быть художником, а хочет научиться летать.

— Да, Кирон?

— Я… я хочу быть достойным вас, чтобы вы могли мною гордиться.

Жерард расхохотался и весело хлопнул его по плечу:

— Не горюй, подкидыш! С сегодняшнего дня ты будешь есть лучше, чем дома.

— Только вряд ли эта пища покажется такой же вкусной.

Хотелось сказать больше, гораздо больше. Но слова застряли в горле. Кирон выскочил из дома и направился в сторону Аранделя. Мальчик не оглядывался, но знал, что отец стоит в дверях и смотрит ему вслед. Он не оглядывался из страха: не удержится, подбежит к отцу и расскажет, что на самом деле хочет делать.

Стояло чудесное октябрьское утро. Небо было голубым, хотя по низине в сторону моря стлался густой туман. Арандель лежал внизу, за туманом, но влажные от росы серые каменные стены замка сияли в лучах утреннего солнца, возвышаясь над пеленой. Сказочный замок, яркий, загадочный, исполненный неведомой силы.

Люди говорили: живущие в тени замка разбогатеют или сгорят. Дом мастера Хобарта стоял под самыми стенами.

Высоко в небе грациозно кружился канюк. Бросив мешок, Кирон наблюдал за птицей. Какие легкие движения, какая свобода! Он завидовал ей. Завидовал легкости покорения воздуха.

— Придет день, канюк, — промолвил Кирон, — и я поднимусь вверх вместе с тобой. Я поднимусь еще выше. Я буду смотреть на тебя сверху. Ты поймешь, что люди вторглись в твои владения. Поймешь, что люди снова завоевали небо.

Кирон наклонился за мешком и увидел одуванчик. Пушистый, полный семян. Он сорвал цветок, запрокинул голову, дунул. Семена воспарили. Сплетения тонких, как паутина, нитей поддерживали их в воздухе, не давая опуститься на землю.

Кирон любовался, завороженный. Несколько семян, подхваченные неощутимым дуновением ветерка, поднялись вверх и исчезли в свете утреннего солнца… Даже пушинки умеют танцевать в воздухе! Привязанность человека к земле просто унизительна.

Кирон вздохнул, поднял мешок из оленьей шкуры и решительно зашагал к Аранделю.

3

Пришла зима и забелила землю, укутала холмы морозным туманом, набросила на деревья, траву, заборы и стены домов тончайшую снежную паутину, нанесла на реку Арун ледяные разводы и сделала воздух острым, как яблочное вино.

Зимой Хобарт много кашлял и мало писал. Сырость въелась в его кости и терзала его грудь. Большую часть времени старик сидел у огня, набросив на плечи шаль или тулуп из овечьей шкуры, и размышлял о проектах, которые он наметил на весну. Следовало подумать о росписи большой стены в замке; сеньор Фитзалан заказал ему символическую работу, прославляющую Лудда и отображающую падение Первых Людей. Кроме того, поступил заказ из Ордена Священного Молота.

Готовила мастеру Хобарту и убирала в его доме вдова Тэтчер. Она варила питательные бульоны из кролика, фазана, барашка или оленины с пастернаком, грибами, морковью, картофелем и добрым черным перцем, за который сеньор Фитзалан выкладывал немалые деньги шкиперам парусников, ходивших до самых Пряных островов.

Мастер Хобарт зачерпывал несколько ложек вкуснейшего бульона, после чего, кашляя, усаживался у огня. Добросовестно выждав, пока поест хозяин, Кирон набрасывался на еду и ел до тех пор, пока живот не разбухал. После этого требовалась хорошая прогулка по зимним холмам.

В темное время года мастер Хобарт картин не писал, но не позволял бездельничать своему помощнику. Он учил Кирона мастерить угольные карандаши из прямых веточек ивы, раскрывал тайны росписи тканей, знакомил его с новым искусством коллажа и древними секретами смешивания красок. Подмастерью позволялось тратить драгоценное китовое масло и рисовать в сумерках стулья, столы, вазы с фруктами, подвешенных фазанов и даже протестующую вдову Тэтчер.

Мастер Хобарт был стар и сед. Боли в груди ясно давали знать, что число оставшихся ему весен не достигнет двузначной цифры. Но он твердо решил прожить еще восемь лет, необходимых для завершения ученичества Кирона. С благословения Лудда он увидит, как мальчишка встанет на ноги, прежде чем его самого опустят в каменистую почву Сассекса.

Мастер Хобарт позволял себе одну маленькую тайную ересь, настолько маленькую, что Лудд наверняка простил бы его. Он позволял себе думать, что Кирон — его родной сын. Хобарт никогда не был близок с женщиной, ему хватало его искусства. Но сейчас он страстно мечтал о сыне, и большего, чем этот смышленый мальчик с яркими глазами, и пожелать было невозможно.

Кирон был избавлен от обычных тягот ученичества. Его отлично кормили, он имел много свободного времени, и мастер Хобарт опустил в его кошелек немало серебряных монеток.

Кирон принимал такое отношение. Он любил старика и ничего не имел против его претензий на отцовство. Кроме того, Хобарт был истинным кладезем знаний, а знания Кирон ценил превыше всего.

По вечерам, прежде чем Хобарт отправлялся спать, они подолгу сидели у камина, глядели в огонь, обмениваясь образами и фантазиями, неторопливо беседовали. Хобарт что-нибудь пил от болей и кашля: ирландское виски, аквавит или «живую воду» — в зависимости от того, какое судно торговало в порту. Вечерние возлияния подвигали его на обсуждение вопросов, которых он не касался в трезвом виде. Он говорил о Первых Людях и о Вторых Людях. Он мог порассуждать даже о машинах.

— Мастер Хобарт, учитель говорит, что Первые Люди подавились собственным умом. Как это понимать?

— Ну уж! — Хобарт потягивал ирландское виски и наслаждался разливающимся по телу теплом. — Учителю Шрайвенеру следовало бы больше толковать вам о буквах, числах и законах природы, чем о Первых Людях.

— Вчера, когда я рисовал наш дом на фоне замка, мне удалось передать шероховатость стен. Вы сказали тогда, что я умный. Разве ум — это плохо? Не подавлюсь ли я им?

— Не торопись, малыш, дай подумать. Похоже, мне придется учить тебя не только искусству, но и жизни. А также умению правильно мыслить, — Хобарт еще выпил, еще больше согрелся и еще покашлял. — Учитель говорит правду. Первые Люди действительно подавились собственным умом. Они сделали воздух в городах непригодным для дыхания, воду в реках и озерах — непригодной для питья, покрыли плодородную землю мостовыми из камня и железа и отравили море. Они добивались всего с помощью машин, которых обожали безумно. Но этого им показалось мало. Они изобрели другие, ужасные машины, единственным назначением которых было уничтожение людей сотнями, тысячами и даже десятками тысяч. Ракеты, так они назывались — начиненные смертью машины, летающие по воздуху. Да, твой учитель прав. Первые Люди подавились собственным умом… Но твой ум, Кирон, другого рода. Ты познаешь честное искусство, ты не преклоняешься перед механизмами, уничтожающими своих создателей.