Предисловие к сборнику «Пришельцы ниоткуда» - Евгений Брандис

В наши дни иррациональное направление задает во французской фантастике тон, но, как мы уже убедились, оно не является единственным. Даже в журнале «Fiction» попадаются произведения, написанные с позиций здравого смысла, трактующие проблемы, которые могут когда-нибудь возникнуть. В лучших вещах, созданных за последние годы, французские фантасты идут по пути, проложенному Вольтером и другими сатириками Просвещения, возобновляют традиции романтического и неоромантического рассказа от Шарля Нодье до Вилье де Лиль-Ддана, чьи творческие искания стимулировались активным неприятием буржуазной действительности.

В произведениях, принадлежащих перу писателей-реалистов, фантастика обычно используется лишь в качестве художественного приема для перенесения героев в необычную обстановку и раскрытия социально-психологических или морально-философских идей. Последователями этой давней национальной традиции сатирико-фантастического повествования выступают нередко признанные художники, для которых фантастика является не целью, а средством. Интересует их не техническая сторона вопроса, а психология человека в решающие моменты жизни, его внутренний мир.

Если Жан Ферри в короткой, мастерски написанной новелле «Тигр-джентльмен» балансирует где-то на грани фантастики и реальности, не ставя перед собой иной цели, кроме изображения феноменальной силы психологического воздействия (применение гипноза в дрессировке хищников), то Андре Дотель в повести «Остров железных птиц» и Андре Моруа в сатирическом рассказе «Из жизни людей» решают куда более сложные задачи.

Андре Дотель, учитель по профессии, начавший свою литературную карьеру в 20-х годах, объявлен критикой певцом патриархальной французской деревни, поэтом ремесленников, крестьян, мелких торговцев, интеллигентов мечтателей, которые органически не лриемлют бездушную механическую цивилизацию, олицетворенную в капиталистическом городе. Не тронутые моральной порчей тихие провинциальные уголки, семейную идиллию на лоне природы Дотель противопоставляет современной урбанистической культуре. Герои его романов и новелл после пережитых разочарований открывают для себя в патриархальном существовании источник истинного счастья и нравственной красоты. Этот романтический протест против зловещего царства машин и городов-спрутов находит непосредственное выражение в фантастической повести «Остров железных птиц» (1956), по идейным и художественным тенденциям близкой целому направлению современной западной фантастики, которое представлено творчеством Рэя Бредбери, Пола Андерсона и других известных писателей.

Бунт одинокого беспомощного человека против жестокого механического века, подгоняющего всех под один уровень, неповиновение роботов, вытеснение людей автоматами, замена человека кибернетическим двойником — эти мотивы варьируются бесконечно. Испуг и растеряннность перед фатальными силами, вызванными с помощью науки, которая служит не добру, а злу, — такими настроениями проникнуты многие произведения американских, английских, французских и японских фантастов.

Итак, перед нами еще одна модель кибернетического царства.

Еще одна фантастическая проекция извечной дилеммы — человек и машина. Еще одна иллюстрация негативного отношения к науке: человек, уподобивший себя творцу, нарушил законы природы, и природа (бог) жестоко мстит за это. Человек создал искусственный мир, вдохнул жизнь в бездушную машину, и машина обрушивается на своего творца.

Жюльен Грэнби, попавший на неведомый остров, сталкивается с таинственным миром совершенных кибернетических устройств, управляющих населением острова по законам логики и целесообразности. Подобно тому как в романе Бредбери «451° по Фаренгейту» суд и расправу над провинившимся учиняют механические псы, здесь эту роль выполняют кибернетические гарпии — железные птицы, уничтожающие каждого, кто позволит себе хоть малейшее отклонение от установленных жестких правил. Здесь все автоматизировано. Производственный процесс совершается сам собой по замкнутому циклу. Машины снабжают людей всем необходимым и требуют от них только одного — послушания. Автоматы, регламентирующие распорядок жизни, ведают не только распределением материальных благ и назначением каждого на работу, но даже подбором супружеских пар.

Здесь не увидишь ни цветов, ни деревьев, не услышишь птичьего щебета. То, что не имеет утилитарной ценности или противоречит геометрической эстетике роботов, не должно существовать. Островитяне могут наслаждаться механическим комфортом, ни о чем не заботясь, не думая о завтрашнем дне. Но на их лицах не написано счастья. Их потухшие взоры не выражают ничего, кроме безразличия или испуга. Простая ремесленническая работа, которую они выполняют по заказу машин, вытачивая запасные детали, не требует творческих усилий: все делается по шаблону.

Французское слово artisan (ремесленник, мастеровой) происходит от слова art (искусство, мастерство). Когда-то ремесло приравнивалось к искусству. Мастер, постигший все секреты ремесла, считался в своем деле художником. Серийность, массовое производство, механизация превратили в дальнейшем ремесленников в штамповщиков. В противовес этому романтики воспевали средневековых цеховых мастеров, прошедших долголетний искус в своем ремесле-искусстве. Характерно, что и авторы утопических романов стараются вернуть человечеству изначальную прелесть ремесленнического труда, утраченную в ходе индустриального прогресса. Классическая утопия повернута против урбанизма. Даже Уэллс в утопическом романе «Люди как боги» не желает считаться с тем, что высшие достижения науки невозможны без высокого уровня индустриальной техники, без развития технологии и прикладных дисциплин.

Запоздалый романтик Дотель, всегда находивший положительных героев среди простых ремесленников, сохраняет ремесло и на Острове железных птиц. Сохраняет как пережиток прошлого, не веря в его способность отстоять в человеке человека, спасти людей от удручающего конформизма. Что же противопоставляет Дотель грядущей эре роботов? Ничего, кроме наивного мелкобуржуазного руссоизма.

Когда Жюльену Грэнби после многих приключений удается вместе со своей подругой (избранной без содействия машин) бежать с этого ужасного острова, он находит успокоение и счастье в провинциальном французском городке — на лоне природы, в общении с богом и любимой женой. Такой слабый, неубедительный финал свидетельствует, конечно, о путаности мировоззрения, об отсутствии у писателя реальных позитивных идей.

И Дотель в этом смысле не одинок. Многие западные фантасты, правильно предвидя или предчувствуя угрожающие миру опасности, рисуют в своих произведениях, и подчас с огромной впечатляющей силой, мрачные картины торжествующего зла. А в тех редких случаях, когда писатели, близкие по своему мировосприятию к Дотелю, пытаются найти какое-то светлое, гармоническое начало, они устремляются мыслью не вперед, а назад и находят убежище в уютном патриархальном прошлом, в иллюзорном мире мечты. Вот почему повесть Андре Дотеля со всеми ее достоинствами и недостатками типична для современной западной фантастики.

Творчество Андре Моруа, писателя-академика, прославленного мастера романа-биографии и тончайших психологических новелл, хорошо известно нашим читателям. Рассказ «Из „Жизни людей“», взятый из его книги «Концерт для одного фортепьяно» (1964), — не первое обращение Моруа к фантастическому сюжету. Еще в 20-х годах в утопическом романе «Путешествие в страну эстетов» он «смоделировал» идеальное с его точки зрения общество, во главе которого стоят художники.

Моруа — наследник великих традиций французской и мировой классики. Сознательно опираясь на опыт замечательных художников минувших столетий, он воспринял у них не только аналитический метод и блестящий литературный стиль, но и критическое отношение к буржуазному обществу. В рассказе «Из „Жизни людей“» писатель воспользовался испытанными сатирическими приемами просветительской философской повести. Вольтер в «Микромегасе», Джонатан Свифт в «Путешествиях Гулливера» показывали абсурдность общепринятых установлений и порядков глазами сторонних наблюдателей. Сказочному гиганту, располагающему своими мерками и масштабами, человеческие дела кажутся столь же ничтожными, как человеку — суета муравьев.

Ученые Урана, наблюдающие с помощью усовершенствованных телемикроскопов за «двуногими бескрылыми», которыми кишат «людские муравейники», проводят серию экспериментов, чтобы выяснить, есть ли у этих крошечных созданий какие-то зачатки разума или они подчиняются слепым инстинктам. Кропотливые исследования уранианского академика А. Е. 17 опровергают первоначальную гипотезу. Он устанавливает, что люди — рабы своих инстинктов. Они лишают себя досуга и радостей жизни, кормят и одевают немногочисленную касту неработающих, заполняют склады такими же точно предметами, какие имеются в избытке в соседних «муравейниках», ведут бесконечные междоусобные войны, стараясь истребить как можно больше себе подобных, и т. д. Приведя эти бесспорные доказательства неразумности людей, ученый делает заключение, что они находятся на самой низшей стадии развития. Правда, впоследствии выяснилось, что А. Е. 17 ошибся: межпланетная война, за которой последовало установление дружеских отношений между Землей и Ураном, опровергла труд его жизни, но это не помешало уранианам воздвигнуть ученому памятник.