Богобоязненный - Дэн Джейкобсон

За ним наблюдали, но кто именно — Коб не подозревал до тех пор, пока невидимые гости не исчезали. Шум, который он до поры до времени не улавливал, был больше не слышен — только тишина указывала на то, что Коб что-то прозевал. Разве не была закрыта дверь, когда он взглянул на нее в последний раз? Или этот ставень? Разве штора, висящая теперь ровно, безупречно ровно, только что не приподнялась и тут же опустилась?

Таким вот образом все и происходило.

До той поры, пока однажды вечером, неотличимым от других вечеров, источник беспокойства не решил открыться.

Наконец-то перед Кобом воочию предстали таинственные квартиранты, делившие с ним его жизненное пространство.

Зрелище более невинное трудно было себе представить.

Позднее для Коба оставалось загадкой, почему он ни на минуту не усомнился, что между его гостями и предшествовавшими их появлению тревожными предчувствиями существует связь. Будто бы он хотел сказать, продираясь сквозь смятение и страх: «Так это вы тут были все время? Теперь все ясно».

Посреди комнаты на первом этаже, встав на колени и склонясь головами друг к другу, играли — во что именно, Коб не понял — дети, мальчик и девочка. Девочке он бы дал лет девять, она была на год или два старше мальчика. На ней было длинное платьице из бархатистой ткани в белый цветочек. Подол платья широко раскинулся по полу вокруг нее. На мальчике были штанишки и шерстяная, как полагал Коб, красная безрукавка. Ничего туманного либо неясного в этой картине он не усмотрел. Он различал веснушки на простодушном пухленьком лице мальчика. Голову девочки плотно покрывал расшитый белый чепчик, завязанный под подбородком лентами, волосы, прямые и темные, казалось, выпрыгивали из-под чепчика, будто пытаясь вырваться на волю, а ее ушки выглядывали из-под волос, ниспадавших на плечи. На мальчике головного убора не было.

Их губы двигались, мальчик сел на пятки и вглядывался в пол, а девочка склонилась еще ниже, но никаких звуков не слышалось. Ни он, ни она совершенно не замечали Коба. Он стоял в дверях, ошарашенный, и не мог произнести ни слова, ни приблизиться к ним, ни даже зажмуриться, чтобы больше их не видеть или спрятаться самому. Смотрел на них безотрывно — больше он ничего не мог. Только чувствовал, как колотится готовое выскочить наружу сердце, раскачивавшееся будто маятник в пустом пространстве, куда шире груди.

Потом они исчезли. Он не заметил, сколько времени прошло. Не знал, куда они делись, каким образом исчезли. Просто обнаружил, что в комнате их больше нет. И снова обрел способность двигаться.

Первая мысль — подойти к окну и посмотреть, не появятся ли они на улице. Пол-улицы освещало солнце, другая половина оставалась в тени. Время едва перевалило за полдень, улица была безлюдна и хорошо просматривалась. На крыльце напротив сидела полосатая кошка. Из одного дома вышла женщина. Ее лицо и походка были Кобу знакомы, хотя имени ее он не знал. На земле лежал деревянный поднос на тяжелом кожаном ремне, на нем сын булочника каждое утро разносил хлеб.

Знакомая картина Коба не порадовала: уж слишком она была обыденной и слишком непричастной к тому, что испытал он несколько минут назад.

Затем Коб сказал вслух: «Что это с тобой, старый дуралей? Разве не могли здесь играть твои внуки? Наверно, мать их тут оставила. Малыш Браам и эта… как ее?.. Тирца?»

Коб уловил фальшь в собственном голосе. Браам и Тирца, как бы не так! Дети, которых он видел, были непохожи на его внуков. В этом он не сомневался. К тому же внуки были постарше тех. И вот еще что: было в них нечто странное, удивившее его даже сильнее, чем их лица и фигуры.

С каких это пор, задался он вопросом, его внуков одевают, как христоверов, этих последователей Ешуа, Иисуса, Христоса, нацерита или как там еще его кличут? Того самого, который вроде жил и умер, а потом снова стал жить, и было это тысячу лет назад или еще раньше — вот и все, что сбитый с толку Коб о нем знал. Девочка в шапочке, мальчик с непокрытой головой, в красной безрукавке — вот их несомненные приметы. И по обуви их безошибочно отличишь. Неизвестно зачем, с незапамятных времен следуя то ли традиции, то ли поверью, только христоверы носили сапожки на пуговках сбоку. А вот богобоязненные так не одевались. В детстве Коб и его друзья искренне верили, что сапоги у христоверов иначе не застегиваются, потому что они из свиной кожи.

Коб удивился тому, насколько отчетливо сохранились в его памяти и пуговки эти, и детские байки о них, — а ведь немало лет минуло с тех пор, как он в последний раз видел хотя бы одного живого христовера. Когда Амар Йотам изгнал их, то объявил, что исчезнут и связанные с ними беды. Голод, чума, нищета и все, что творилось по их собственной глупости.

Первое появление детей неизбежно и особенно остро врезалось в память Коба, иначе и быть не могло. Но их последующие визиты в конечном итоге протекали неприметно. Возникнув однажды, дети появлялись снова и снова и вскоре зачастили так, что Коб уже не мог определить, сколько раз видел их. Бывали дни, когда Коб, по тому или иному поводу, участвовал в жизни детей, и так случалось раз пять-шесть. Но случалось и так, что он вовсе не видел их несколько дней кряду и начинал думать или надеяться, что дети ушли навсегда.

В поведении детей никогда не было ничего необычного, за исключением, конечно, того, что их присутствие, а также появление и исчезновение не поддавались объяснению. Очевидная обыденность их существования — вот что, помимо прочего, оставалось загадкой. Все выглядело так (судя по их внешнему виду и действиям), словно дети только что вернулись с прогулки, либо только что поели, либо ждали, когда мама кончит хлопотать и уведет их из дома. Коб привык к характерным движениям тонких рук девочки к тому, как подрагивают веки ее живых карих глаз. Привык и к тому, что мальчик сутулится, шаркает на ходу, отчего деревянные подметки его сапожек скособочились. Более того, как в навязчивом сне, Коб ощущал, что ему знакомо в этих детях все, что они близки ему, однако не находил никаких тому объяснений. В присутствии детей ничего и не требовалось: он просто знал их, знал всегда, и точка.

Но уверенность в том, что он их знает, вызвала и страх. Откуда вообще взялась эта убежденность? Где он их прежде видел? Откуда ему могла быть знакома эта девочка, ее хрупкая стройная фигурка, гладкая шейка, все изгибы и впадинки на ее шее? Отчего он уверен, что узнает ее голос, если она с ним заговорит. И это платьице, и чулочки в тон — почему все именно так, как он помнил? И эта внезапно бросившаяся в глаза красная царапина на ручонке мальчика — она тоже Кобу знакома. Когда дети явились в следующий раз, он нарочно проверил, там ли царапина, и она была там, только потемнела слегка, потому что стала заживать.

А он, хозяин дома, наблюдавший за ними и прекрасно знавший их, ничуть не интересовал детей. Они смотрели на него и как бы мимо него; шли к нему и проходили насквозь: только что он видел их перед собой — и тут же они оказывались за его спиной. Ни разу не проронили ни слова.

Потом исчезали. Он видел, как менялось выражение их лиц: с сердитого на шаловливое, сосредоточенное или задумчивое; они переговаривались (неслышно), улыбались (неизвестно чему), держались за руки, глядели из окна на улицу, отодвигали тяжелые фолианты и смотрели (подобно Элизабет и непонятно с какой целью), что там за ними. За все это время до его ушей не долетело ни звука, и ни единый звук, вырывавшийся из глубины его груди через сдавленное горло и пересохший рот, не достиг детских ушей.

Вот они — то здесь, то там, застят иногда свет из окна, такие живые — и вот уже пропали. Всякий раз, когда дети исчезали, он, не сходя с места, вглядывался в пустоту, а там — ни следа, точно их здесь и не было. В комнате ничем не пахло, половики и подушки, все вещи — а ведь дети легко могли их сдвинуть — на своих местах.

Разговор.

Коб: Элизабет, не знаешь, не появились ли в нашей округе христоверы?

Элизабет: Аахх! Оох!

Коб: Говори по-человечески, ради всего святого! Отвечай! Видела ты хоть одного христовера в городе или нет?

Элизабет (отворачивается от хозяина и делает вид, что сплевывает): Упаси Бог.

Коб: Не видела? Никого? И дети их здесь не бегали?

Элизабет (снова делает вид, что сплевывает, и скорчив гримасу, имевшую цель разом выразить и отвращение, и религиозный пыл): Господь милостив.

Коб: А тебе известно, как они выглядят? Как одеваются?

Элизабет: Видали мы их как-то, когда ездили в Крайфелс, целые семьи там видали. Мой родич из Крайфелса говорил мне: коли наткнешься на них на улице, не смотри, а делай так (сдвигает зрачки к носу и опускает голову), иначе сглазят. А глянешь на них, тогда здесь (показывает подмышки) и здесь еще (тычет в свое усохшее лоно) пузыри пойдут, а потом вовсе помрешь.