Краш-тест (СИ) - Рябинина Татьяна

Однако Герман – когда был в этом заинтересован, конечно, – мог быть невероятно обаятельным. Он обволакивал собою, заглатывал, как нежный, ласковый удав, растворял в себе. Неделя, другая – и как-то вдруг оказалось, что мы «в отношениях». Потом я не раз себя спрашивала: зачем ему это понадобилось? Почесать воспаленное эго? Нет, я не была о себе низкого мнения и вполне допускала, что в меня можно влюбиться. Но изначально-то?

Розовые очки слетели быстро. Оказалось, что Герман обидчив и капризен, как барышня. И ревнив, как всем известный мавр. Меня это здорово напрягало, но я терпела. Как говорила моя бабушка, терла к носу. И все же в конце концов взрывалась. Наверно, взорвись хотя бы раз основательно, ядерно, все бы давно закончилось, но… Моей вечной бедой было то, что весь пар уходил в свисток. Отходила я намного быстрее, чем заводилась. А Герман этим бессовестно пользовался. Цветочек, пироженка в коробочке, смешная безделушка, «ну, жаааба, ну прости дурака». И все – перезагрузка. Только после каждой такой перезагрузки мое настроение и желание радоваться жизни падало еще на один градус.

Да что там два заявления в загс, у нас даже нормально жить вместе толком не получалось. Хотя бы уже потому, что оба работали дома и элементарно мешали друг другу – что у меня, что в его студии на Васильевском. Трудовая книжка Германа числилась редактором небольшого ведомственного журнала, а сам он удаленно писал статьи для дорогих московских глянцев. И уже только поэтому считал всю мою работу: и энциклопедии с картинками, и рекламные тексты, и переводы с французского – дешевой халтурой. Вообще-то я и сама так считала, но слышать подобное от любимого мужчины – в лоб, открытым текстом – было обидно. А уж мои самодеятельные пешие экскурсии, которые я проводила, набирая группы через Фейсбук, Герман и вовсе не воспринимал всерьез.

Объективно Герман - как журналист и в целом как райтер – был на порядок выше меня. Писал легко, не задумываясь, как дышал, и почти не правил. Его статьи по-настоящему цепляли, а от коротких рассказов аж дух захватывало, настолько они были яркими, емкими, похожими на музыку. Наверно, он мог бы написать отличный роман, но ему было скучно развозить сюжет на десяток авторских листов. По жизни Герман был спринтером – в отличие от меня, черепахи и перфекционистки, которая могла вылизывать три абзаца целый день.

Была и еще одна проблема. Я рано вставала и рано ложилась, тогда как Герман, проснувшись к обеду, по вечерам долго-долго сидел за компьютером, хлопал на кухне дверцей холодильника, грел чай. «Уж полночь близится, а Германа все нет», - давясь злыми слезами, я вспоминала ту роковую шутку на вечеринке. Какая там полночь, к утру дело!

По правде, различие в ритме жизни вносило в наш интим известную дисгармонию. По вечерам, когда Герман был полон сил и желаний, я уже была никакая. А утром, когда мне хотелось заняться чем-то приятным, он дрых, как Финист Ясный сокол. И если по первости мы это преодолевали, потом стало слишком уж напряжно. Кому-то из нас приходилось делать героические усилия, чтобы проснуться или не заснуть. Вот и оставался для нормального секса только день, забитый делами и дедлайнами, которые еще надо было как-то раздвинуть.

Мы ссорились, разбегались по своим квартирам, дулись там друг на друга, потом Герман дежурно просил прощения, я дежурно прощала – оба знали, что это абсолютно ничего не значит. Несколько дней или даже недель встреч на нейтральной полосе, потом у кого-то дома, не задерживаясь надолго. Несколько дней – или недель – счастливой, вполне супружеской жизни. И все по новой.

Но последние пару месяцев у нас, на удивление, все было почти идеально. И я даже думала, что после стольких лет мы наконец притерлись друг к другу. Ни ссор, ни обид, ни взаимных претензий. Я приноровилась писать на кухне, на новом диванчике, и Герман мешал мне только во время своих визитов в холодильник. Впрочем, это я вполне могла вытерпеть. Да и с сексом все было прекрасно. Может, не так бурно и часто, как в первые годы, но все равно с удовольствием.

Странное дело, только сегодня утром я думала о том, что, может быть, наш третий поход в загс окажется более удачным. Нет, разговора об этом пока не было, но если уж так все неплохо идет… И тут маменьку дернуло за язык поинтересоваться во время обеда, не собираемся ли мы наконец расписаться. С ее стороны это было чистой воды провокацией, потому что я настоятельно просила ее не заводить подобных разговоров.

Герман вполне ожидаемо завелся и не слишком вежливо ответил, что мы сообщим ей об этом, когда сочтем нужным, но никак не раньше. Мама не менее ожидаемо обиделась, демонстративно встала из-за стола и уселась в кресле с книжкой. Мы быстро доели, строя друг другу ужасные рожи: «Ты что, промолчать не мог, идиот?» - «Да задолбало уже, сколько можно?!»

И вот теперь Герман возился в саду, заканчивая починку то ли поливалки, то ли еще какой мелкой техники, а я лежала в гамаке и нервно листала журнал, даже особо не вглядываясь в страницы. Раздражение и напряжение висело в воздухе, как дымовая завеса. По большому счету, мама ничего ужасного не спросила. Но надо было слышать ее интонацию, так что Германа вполне можно было понять… В общем, я сильно подозревала, что день напрочь испорчен. И хорошо если только один.

Закончив, Герман вымыл руки и кивнул в сторону Жорика: мол, поехали, хватит уже. Мы быстро собрались и сели в машину. Мама, хоть и дулась, все же не забыла попросить, чтобы мы заехали в ортопедический салон и купили ей новые компрессионные чулки. Нет, у нее не было варикоза, но она считала, что есть. Будучи ревностным адептом секты самолечителей, мама исповедовала непреложное: после сорока человек либо сам себе доктор, либо сам себе дурак. А интернет почитала за пророка. Что касается чулок, их надо было купить непременно в салоне у Финляндского вокзала, по дисконтной карте.

Герман тихо кипел, как бульон под крышкой на медленном огне.

- Может, лучше мне? – спросила я, но он только плечом дернул.

Права мы оба получили в восемнадцать лет, и практический стаж вождения у нас был почти одинаковый. До появления Жорика Герман изредка водил отцовскую Мазду, когда приезжал к родителям в Выборг, а я сидела за рулем чаще, чем он, на протяжении последних пяти лет. Но когда мы ехали куда-то вдвоем, уступала водительское место ему. Испытывая при этом нешуточную ревность. Все-таки у машины, как и у собаки, может быть только один хозяин. Тем не менее, это было меньшим злом, чем слушать его придирки и советы.

Дождь собирался еще с утра, но полил, как только мы выехали из поселка. Настроение это явно не улучшило. Слово за слово, и где-то ближе к Озеркам мы наконец сцепились. Причем мама, которая лезет не в свою дело, была только отправной точкой. Конечно, ругаться в машине – это верх слабоумия, и я честно пыталась заткнуться, но Германа было уже не остановить. Как будто выплескивал все накопившееся за два месяца.

- Твою мать! – заорала я, теряя терпение. – Или ты прекратишь, или остановись, я на метро поеду.

Герман зыркнул на меня свирепо и замолчал. Каменно. Это означало, что я его смертельно обидела, оскорбила и унизила. А еще - что дома он заберет ноутбук и кой-какое барахлишко и отчалит к себе на Ваську. Извольте радоваться, новый виток спирали.

Как же мне все это надоело…

Мы были уже недалеко от Финбана, когда Герман перестроился перед светофором в левый ряд на поворот. Дождь лил все сильнее, и в четыре часа дня казалось, что уже наступил вечер. Загорелся зеленый, Герман вырулил на трамвайные пути, пропуская встречку. Там шел плотный поток, и поворачивать он начал уже на желтый.

Черную машину, на бешеной скорости летящую через перекресток, я увидела, когда она была уже в нескольких метрах от нас. И, кажется, даже успела заорать:

- Герман!..

= 2.

Это было как в кино. Стоп-кадр: черная морда машины рядом, вытаращенные глаза водителя за лобовым стеклом. Потом удар, резкая боль – и снова как в кино, только без фильма. Свет медленно погас, а потом… так же медленно включился. Фильм зажали. И даже, наверно, деньги за билет не вернут.