Потерянный взвод - Сергей Зверев

— Но это все равно придется как-то объяснять!

Объяснять не пришлось. За неразберихой и до сих пор не прекращающейся перестановкой войск рота была признана погибшей в бою при обороне крепости Внезапная и вскоре пополнилась новобранцами.

Рядовой Сажин был отправлен в тыл на лечение, по излечении признан негодным к строевой службе и отправлен в свою губернию, где еще долгие годы рассказывал о таинственном исчезновении первой роты первого батальона Черданского пехотного полка.

1

Стольников решил не вести в поиск весь взвод. Слишком много людей на довольно открытом участке местности для проверки сомнительной информации. В полночь с одним из офицеров бригады встретился житель Ведено и сообщил о странном движении близ Сунжи. Он пас скот и заметил, как в прибрежной «зеленке» передвигались гуськом пять или шесть человек. Может, «федералы», может, боевики. Пастух плохо понимает разницу между этими людьми. Оружие при путешественниках, да, было. Только пастух не помнит какое. Может, автоматы, может, ружья. Но совершенно точно, что путники были одеты в камуфлированную одежду.

Пастуха поблагодарили, и он отправился восвояси.

— М-да, — выдавил, растирая лицо руками, начальник разведки бригады. — Если это чехи, то только из отряда Магомеда Алхоева. Хотя непонятно, что им там делать. Опорный пункт там не закрепишь, да и зачем это делать под носом у бригады?

Подполковник Пушков, начальник разведки, любил разгадывать шарады, лично ходить в разведку и доверять одному только командиру взвода Стольникову. Ни одно из этих увлечений его продвижению по службе не мешало, и он давно бы уже служил при штабе внутренних войск в Москве, подметал бы выходными брюками Арбат. Но он нужен был бригаде, и генерал Зубов объяснял застой в карьере Пушкова следующим образом:

— Уйдешь, и что? Превратишься в тыловую крысу. Где ты будешь в Москве в засаде сидеть? В Марьиной Роще алкашей вырубать?

Доводы действовали безотказно. Пушков готов был служить в бригаде еще десять лет, лишь бы ему не мешали накрывать группы Алхоева и ему подобных.

Стольников рассмеялся.

— Владимир Петрович, ждешь контратаки?

Между командиром разведвзвода и начальником разведки бригады по давно установившейся традиции шли разговоры, со стороны кажущиеся спорами и даже стычками. Изредка присутствующие на таких встречах офицеры тревожно водили взглядами и произносили что-то вроде: «Да ладно, мужики, что вскипятились? Одно же дело делаем, чего ругаться?..» И тогда Пушков и Стольников хохотали.

Смысл всех споров заключался лишь в том, чтобы выдавить из них истину. Один предлагал версию и давил до последнего, роль второго заключалась в изобретении действенных способов эту версию превратить в ошибочную. Но только — действенных, логичных, чтобы окончательно отречься от одной версии и перейти к другой.

— Жду, Саша.

— А тут все просто. Там схрон, я считаю. Лежку хотят организовывать близ Сунжи, вдали от Ведено…

— Вдали ли?

— А два с половиной километра — разве не «вдали»? Из чего палить? Из зенитной установки? И по какой цели? По райотделу милиции? Цель средства не оправдает.

— А диверсия?

— Какая? Воду в Сунже отравить?

— Логично. Нет причин для беспокойства.

— На этот счет — нет. На другой — есть. Схрон там, — настоял Стольников. — Почистить не мешало бы, Владимир Петрович.

Пушков выбрался из-за стола и прошелся по кабинету. С тех пор как оперативная бригада МВД особого назначения перебралась из палаток в благоустроенные модули, он чувствовал себя неуютно. Как хорошо было в самом начале 2000-го! Лежишь в холодной палатке в районе аэропорта Северный, стучишь зубами, дров нет, электричества нет, вода херовая — красота! А что теперь? Обогреваемые, светлые модули, совещания проводишь не при самодельном «светлячке» из консервной банки с подсолнечным маслом, а при люстре. При — люстре!.. А вот раньше зайдешь с улицы, где дождь хлещет, в темную палатку и — на влажный матрас под три одеяла. На мертвой «буржуйке» на двух таблетках сухого горючего котелок для чая полчаса уже греется для четверых. А ты лежишь, греешь понемногу мокрую одежду, и скоро одежда начинает греть тебя за твой же счет. А над головой — «шшшу!.. шшшу!..». Артиллерия с высоты «зеленку» вокруг Грозного обрабатывает. Как в сказке. Это шипение летящих над койкой снарядов убаюкивает и умиротворяет. Как-то раз артиллеристы на неделю взяли выходной, так Пушков уснуть не мог. Тишина отвратительная, от бессонницы едва серым не стал.

И вот лежишь, греешься, и это удовольствие — ожидание, когда вода закипит, чтобы в нее можно было заварку всыпать, — ни с чем не сравнится. В такие минуты начинаешь понимать, что есть счастье. И что пол с обогревом, ванна из оникса и бутылка коньяка перед телевизором никогда не сделают мужчину счастливым.

Стольников прибыл в бригаду три года назад, уже после благоустройства бригады под Грозным. И упрекнуть капитана в непонимании разницы между просто счастьем и мужским счастьем тоже нельзя. Три месяца отлежал с ранением во Владикавказе, а до этого служил в Софринской бригаде особого назначения, тоже командиром разведвзвода. Но встретились вот они однажды в Грозном, сошлись, и попросил Стольников перевода. Было между этими двумя понимание более тонкое, чем может быть между братьями-близнецами, и такое же крепкое, как между друзьями. Хоть и разница в возрасте в десять лет.

Стольников еще пару лет назад мог перебраться начальником разведки в похожую бригаду. Опыта боевого хватало с избытком, орден Мужества, ранение — все было при нем, и это открывало простор для размышлений о карьере. Но его умение по два раза получать старшего лейтенанта и столько же раз капитана сводило на нет все усилия кадровой службы подумать о его новом назначении.

Пять лет назад приехал в расположение Софринской бригады в Грозном штабист. Ну, приехал и приехал. Пожил бы пару недель в расположении, получил бы приказ об участии в боевых действиях и отвалил бы обратно. Получил в Москве «боевые» и успокоился. Но нет. Его же не за этим послали, а чтобы он, значит, погонял зажравшихся в отрыве от части лентяев. И вот сидит у палатки Стольников с командиром саперного взвода Гришей Лукьяновым — они только что из Ханкалы колонну с боеприпасами привели. Солдат уложили, а самим не спится, руки ходуном ходят после обстрела колонны. Беседуют о херне о всяческой — о Боге, женщинах и тушенке. А подполковник мимо шел и усмотрел в их действиях беспечность, грозящую безопасности внутренних войск. А поскольку подполковник не искушен был в вопросах, которые на войне поднимать нужно, чтобы отчитать, то не понравился ему нечесаный вид собаки под ногами старшего лейтенанта Гриши. Виданное ли дело — собака на войне грязная: рычит, место дислокации выдавая, да еще и без намордника. Слышал в Москве подполковник, что нет более отвратительного нарушения, чем собака без намордника. А тут еще и немытая.

Мишка, кобель саперного взвода, даже он удивился таким словам. Башку наклонил, слушает и ушам не верит. Чего, спрашивается, его мыть и чесать должны, если самим хозяевам помыться негде? Посмотрел на Гришу — что ответит? А Гриша, он старший лейтенант смирный, отвечает подполковнику: «Так точно, товарищ подполковник, непорядок. Виноват. Помою собаку. Вода-то, собственно, уже кипятится. Мы вот и ждем сидим — пока согреется. Мыло, мочалка, все готово». Удовлетворенный подполковник напоследок заметил, что о нарушении будет вынужден сообщить в Москву, и там личное дело старшего лейтенанта Гриши благодарностью украшено не будет, это ясно. Так как о собаках заботиться нужно, а то еще блох не хватало. Животное на войне нужно содержать в порядке. И вот тут-то бы разойтись им в разные стороны, но Стольников не выдержал.

— Да, жаль все-таки, — выдавил он, — что состояние личных дел офицеров зависит от животного.

Подполковник подумал и уже почти согласился с этим выводом, ибо ничего нового капитан не сообщил, но вдруг пересмотрел им же рожденную истину и сорвался на крик. Ему это было позволено, отец все-таки не где-то, а в Генштабе служил. Так через месяц после возвращения подполковника в Москву капитан Стольников получил следующее внеочередное воинское звание «старший лейтенант». А через три месяца комбриг послал документы на присвоение ему снова капитана за вывод из окружения Тувинского ОМОНа.

Но ходить капитаном Стольникову долго не пришлось, так как через три месяца после присвоения отправили его проверить, как там живет-здравствует блокпост между Толстой-Юртом и Грозным. Блок-пост тот носил название «Карьер», поскольку неподалеку добывали для строительства бригады глину. Приехал Стольников с пятком своих ребят на БТРе, посмотрел и онемел от изумления.

— Привези, братишка, пожрать чего-нибудь, — вместо «привета» попросил его командир взвода. — Второй день бойцов кормить нечем. И главное — воды. У меня есть во что набрать, а в Толстом-Юрте колонка есть, скажу где.