До самых кончиков - Чак Паланик

Моник была подругой по работе, а это вовсе не то, что настоящая подруга. Здешняя жизнь сильно отличалась от жизни Среднего Запада. В Нью-Йорке нужно держать марку.

В большом городе каждый жест должен демонстрировать превосходство, а каждая деталь женского туалета – свидетельствовать о статусе. На Пенни вдруг накатила стеснительность, и она прижала к себе картонку с теплым кофе, словно плюшевого мишку.

Моник скосила глаза – и отпрянула в припадке ужаса. Судя по ее перекошенной физиономии, у Пенни по лицу прогуливался как минимум тарантул.

– Скатайся в Чайнатаун… – начала Моник, пятясь. – Там мигом уберут эти жуткие усы. – И театральным шепотом добавила: – Стоит гроши, даже ты потянешь.

Пенни выросла на ферме в Шиппи, штат Небраска, но и там куры заклевывали своих товарок с бульшим тактом.

Похоже, некоторые особи понятия не имеют о всемирной женской солидарности.

Сразу по прибытии на этаж девушек обнюхали четыре немецкие овчарки. На предмет взрывчатки. Псов сменил тучный охранник с металлоискателем.

– Мы почти на военном положении, – пояснила Моник. – Из-за визита сама-знаешь-кого эвакуировали всех с шестьдесят четвертого до крыши. – В своей обычной развязной манере она толкнула локтем Пенни. – Стулья, девочка. Взять!

Подумать только. За «Би-Би-Би» водилась репутация самой влиятельной юрфирмы страны, а тут на тебе: вечная нехватка посадочных мест! Как в той салонной забаве: не успеешь вовремя приземлиться, будешь стоять. Пока какую-нибудь мелкую сошку вроде Пенни не пошлют раздобыть тебе стул.

Пенни тыкалась во все подряд двери, но те не поддавались. Коридоры подозрительно опустели, а вожделенные стулья решением своих предусмотрительных хозяев оказались надежно заперты в кабинетах, и видеть их можно было лишь через дверные окошечки. Благоговейная тишина, обычно царящая на начальственных этажах, сейчас почему-то пугала. От обшитых деревом стен с изысканными пейзажами Гудзонского залива не отражались ни голоса, на шаги. Едва откупоренные и наспех отставленные бутылочки с минералкой «Эвиан» еще шипели, истекая газом.

Это же надо: четыре года убить на гендерные исследования, а после еще два, чтобы теперь таскать стулья обленившимся или обнаглевшим сотрудникам! Унижение неприкрытое. Да-а, перед родителями тут точно не похвастаешь.

Раздраженно загудел сотовый – Моник. Прислала эсэмэску: «СЕСТРНК ГДЕ СТЛЬЯ?!» Пенни металась по коридорам, едва удерживая картонку с кофе, и на ходу дергала неподдающиеся ручки. Еле переводя дух, скача загнанной лошадью от одного запертого кабинета к другому, она уже утратила всякую надежду, как вдруг очередная дверь неожиданно поддалась. Пенни потеряла равновесие и ввалилась в офис, попутно расплескивая кофе. Приземлиться удалось на нечто весьма мягкое – ни дать ни взять лужайка из клевера. Распластавшись на животе, девушка видела лишь сплетение зеленых, алых и желтых бутонов. Там и сям, сплошные цветы. Сад, она угодила в сад! Средь нежных роз и лилий выглядывали экзотические птички. И что интересно, прямо перед носом маячил до блеска начищенный ботинок. Мужской. Кожаный мысок замер в угрожающей близости от девичьих зубов.

Никакой это не сад, а птахи с цветами – просто узор на персидском ковре. Ручная работа, чистый шелк; такому ковру место лишь в одном кабинете на всю «Би-Би-Би»-контору. Уж на это сообразительности у Пенни хватало. Она поймала собственное отражение в темном блеске полированной кожи: физиономию едва видно за липкими от кофе волосами, щеки пунцовые, челюсть отвалилась, сама дышит как собака – грудь ходуном ходит. От падения юбка задралась, явив на всеобщее обозрение известные холмы. Слава тебе, Господи, за олдскульные хлопковые трусы! Будь это какие-нибудь дерзкие стринги, со стыда бы умерла.

Взгляд переехал с лакированного ботинка выше, на крепкую жилистую лодыжку, обтянутую носочком в ромбиках. Лихой золотисто-зеленый узор не прятал упругих мышц. Над носком нависала серая штанина с идеально отутюженной складкой. Элегантный покрой фланелевых брюк подчеркивал мускулистые бедра. Ноги длинные. Не иначе теннисист, подумала Пенни. По шаговому шву взгляд сам собой, как по рельсам, доехал до изрядного вздутия в промежности, будто там прятался кулачище.

Горячее и мокрое защекотало девичий живот. Галлон убойной смеси из соево-диетического латте-моккачино-венти-макиато с пониженным содержанием кофеина проник сквозь одежду и ручьями растекался по бесценному ковру.

Даже в тусклом блеске кожаного ботинка было видно, как усилился ее румянец. Пенни нервно сглотнула.

Внезапно мужской голос нарушил зачарованную тишину. Прозвучал он решительно, хотя мягкостью не уступал персидскому шелку.

– Разве мы знакомы? – с насмешливой озадаченностью произнес мужчина.

Пушистые ресницы Пенни затрепетали. Откуда-то издали проступило лицо. Серый фланелевый костюм венчали знаменитые черты, хорошо ведомые любому читателю супермаркетных таблоидов. Голубые глаза, на лбу светлая мальчишеская челка. От вежливой улыбки играют ямочки. Лицо гладко выбритое, приятное и безмятежное, как у куклы. Между бровями и на щеках ни складки; человек живет без забот и хлопот. Хотя из таблоидов Пенни помнила, что ему стукнуло сорок девять. И по едва заметным «гусиным лапкам» не скажешь, что их обладатель привык улыбаться.

Не поднимаясь, Пенни так и ахнула:

– Это же он! – Всхлип. – В смысле, который вы!

Клиентом фирмы он не числился. Ровно наоборот, ему предстояло быть ответчиком в деле о моральной компенсации. Надо думать, сюда его пригласили для дачи показаний.

Мужчина расположился в гостевом кресле с резной спинкой. Настоящий чиппендейл, обитый алой кожей. От мебельной политуры и обувного крема щипало в носу. Все стены были увешаны дипломами и заставлены стеллажами с томами по юриспруденции в кожаных переплетах.

За спиной гостя виднелся могучий стол красного дерева; после едва ли не вековой ручной полировки пчелиным воском столешница теперь отливала темно-малиновым. На дальнем конце стола вырисовывался сутулый силуэт с не менее багровой – в тон обстановке – лысиной, усыпанной старческой гречкой. Глаза слезятся, лошадиная физиономия перекошена от злости, тонким трясущимся губам не спрятать испорченные никотином вставные зубы. На всех дипломах и сертификатах каллиграфическим почерком выведено: «Альберт Бриллштейн».

В ответ на ее нелепое бормотание тот, что помоложе, галантно осведомился:

– Кто же вы, юная леди?

– Ровным счетом никто, – рявкнул из-за стола старший совладелец фирмы. – Ей тут вообще не место. Она сопля на побегушках, трижды завалившая экзамен в адвокатуру!

Пенни вздрогнула как от пощечины и, пристыженно отведя взгляд от голубых очей, вновь поймала свое отражение в зеркальной глади ботинка. А ведь шеф прав. Она ноль без палочки. Подиподайка. Неотесанная деревенщина, приехавшая в Нью-Йорк в поисках… как ее… лучшей доли. Типа того. Жестокая истина: ведь ей и вправду светит не сдать пресловутый экзамен. Так и будет перебирать бумажки, подносить кофе – и до конца своих дней не видать ей чего-то замечательного, чудесного.

Не дожидаясь, пока она встанет, мистер Бриллштейн скомандовал:

– Вон! – Ткнув костлявым пальцем в сторону двери, он рявкнул: – Убирайся!

В кармане блузки зашелся дрожью мобильник. Можно даже не смотреть, и так ясно, что это Моник пылает праведным гневом.

Бриллштейн прав. Ее место не здесь, а где-нибудь в пригороде Омахи. Выйти там замуж за незлобивого выпускника «Сигма хи», родить ему пару ребятишек, и чтобы третий был уже на подходе. Да, такова ее доля. Ходила бы сейчас в детских слюнях вместо эспрессо.

Ее отражение в ботинке съежилось до размеров Алуэтты д’Амбрози на экранчиках мобильников. На глаза навернулись слезы, одна предательски скатилась по щеке. От ненависти к самой себе хотелось кричать. Пенни украдкой смахнула соленую каплю в надежде, что никто не заметит. Упираясь руками в ковер, она попробовала встать, однако смесь из карамели, взбитых сливок и шоколадного сиропа держала намертво. Даже если выйдет подняться, блузка наверняка промокла и теперь просвечивает.

При всем своем невинно-добродушном оттенке голубые глаза смотрели на нее не мигая, под стать настоящей камере. Фиксировали, взвешивали, запоминали. До красавца ему так же далеко, как и ей, зато какой волевой подбородок! Так и веет уверенностью в себе.

– Мистер Максвелл, – залебезил Бриллштейн, – прошу прощения за сей жуткий инцидент. – Он схватил телефон и потыкал в кнопки. – Не беспокойтесь, нахалка покинет это здание немедленно. Охрана! – рявкнул он в трубку.

Судя по яростному тону, Бриллштейн явно вознамерился скинуть ее с крыши.

– Позвольте помочь, – предложил блондин, наклоняясь ближе.

На пальце сверкнул массивный камень. Позже Пенни узнает, что это третий по величине рубин, добытый в Шри-Ланке. Раньше сей великолепный камень принадлежал султанам и махараджам, а теперь стал ее шансом на спасение. Ладонь, стиснувшая руку девушки, оказалась на удивление прохладной. Не менее поразительная сила вздернула ее на ноги, а затем губы – те самые, что целовали кинозвезд и принцесс крови – промолвили: